То, что называют ритуалом и чином, это следы одного времени — законов и обычаев Пяти предков и Трех царей. Это подобно тому, как когда сооружают соломенную собаку или земляного дракона[1021], то расписывают их зеленым и желтым узором, обвязывают узорчатой парчой, обматывают красными шнурами Покойник, одетый в белое[1022], жрец — в черное, дафу в парадных головных уборах идут им навстречу. А после обряда это только куча земли и соломы, кому они нужны!
Так во времена Шуня Владеющие мяо[1023] не покорились. Тогда Шунь усовершенствовал правление, спрятал оружие, взял щит и топор и исполнил танец. Во времена Юя в Поднебесной был великий потоп. Юй велел народу сгребать землю, собирать хворост, взбираться на холмы и возвышения. У-ван собрался в поход на Чжоу, установил поминальный столб и отправился[1024]: в пределах четырех морей не было покоя, поэтому отказался от трехлетнего траура. Юй, столкнувшись с бедствием — разлившимися водами, занят был возведением насыпей и строительством запруд, поэтому в те времена вечером хоронили умерших утром. Все эти мудрецы предпринимали соответствующие действия, следуя моменту, откликаясь на изменения. Ныне одобряют щит и топор, но смеются над мотыгой и заступом[1025]; признают трехлетний траур, но порицают похороны в один день — это все равно как признавать вола и отказываться от лошади; или если бы нота чжи осмеивала ноту юй. Если таким образом откликаться на изменения, то это все равно как играть мелодию «Под терновым деревом» на одной струне. Так что хотеть с помощью явлений, свойственных одному поколению, откликаться на момент, отвечать на изменения — это все равно что зимой носить полотно, а летом надевать халат на меху. Один прицел не может годиться для ста выстрелов, одно платье нельзя носить весь год. Мишень непременно выравнивается по высоте, одежда непременно соотносится с холодом или жарой. Поэтому когда мир меняется, меняются и дела, времена другие — и обычаи другие. Поэтому мудрец берет в рассуждение мир и устанавливает законы, следуя времени, начинает предприятия.
Ваны далекой древности возводили алтарь на Великой горе и молились Небу, приносили жертвы Земле в Лянфу[1026]. То, что законы семидесяти мудрецов[1027] различны, имеет основанием не стремление к противоположному, а объясняется временем. Поэтому не следовали однажды созданным законам, а следовали тому, что послужило причиной их создания. А то, что служит причиной создания законов, вызывается изменениями. Поэтому человек, способный меняться вслед изменениям, имеет особую ценность. Песне Ху Ляна[1028] можно подпевать, но нельзя воспроизвести то, что породило его песню, законы мудрецов можно наблюдать, но то, что послужило к их созданию, не проследить. Речью оратора заслушаешься, но что ее делает такой, не выразить словами. Меч чуньцзюнь не любят, но ценят искусство Оу Е. Ван Цяо и Чи Сунцзы[1029] выдыхают воздух и вдыхают, выдыхают старый, вдыхают новый, оставили форму, отвергли ум, бережно хранят простую основу, вернулись к естеству, чтобы странствовать в сокровенной тонкости, вздыматься к заоблачным небесам. А ныне те, кто подражают их искусству, не достигнув их способа воспитания эфира ци, установления в духе, а только, глядя на них, вдыхают и выдыхают, то сокращаются, то вытягиваются, то ясно, что так не оседлать облака, не подняться ввысь.
Пять предков и Три царя не дорожили Поднебесной, считали за мелочь тьму вещей, равно относились к смерти и жизни, не делали различий между изменениями и превращениями, крепко хранили в себе сердце великих мудрецов, чтобы зеркально[1030] отражать природную суть тьмы вещей. Вверху дружили с божественным разумом, внизу вместе с Творящим изменения были с людьми. Ныне же тот, кто захочет подражать их искусству, не обретя их чистого разума[1031], сокровенной мудрости, а будет держаться только их законов и приказов, ясно, что ничего не сможет привести в порядок. Поэтому и говорится: «Владение десятью острыми мечами не сравнится с владением мастерством Оу Е; владение сотней быстрых скакунов не сравнится с обретением искусства Бо Лэ»[1032].
Когда первозданная простота достигает своего максимума, она не имеет формы; когда искусство достигает предельной тонкости, оно не имеет меры. Поэтому небесный круг не очертить циркулем, земной квадрат не охватить угольником. Прошлое, древность, будущее и современность называем Временем; четыре стороны света, зенит и надир называем Пространством. Дао находится между ними, но никто не знает его места. Поэтому с тем, кто видит недалеко, нельзя рассуждать о великом; с тем, чьи знания недостаточно обширны, нельзя говорить о совершенном. Некогда Фэн И обрел дао, чтобы плавать под водами великих рек; Цянь Це обрел дао, чтобы поселиться на Куньлуне, Бянь Цюэ — чтобы лечить болезни[1033], Отец Цзао — чтобы управлять конями, Охотник — чтобы стрелять из лука, Чуй — чтобы гравировать. То, что они делали, — разное, но мастерство одно. Поэтому те, кто обрел дао и постиг вещи, не имеют причин отрицать друг друга, как и дамбы, орошающие поля. Ныне забивают быка для жертвы, готовят его мясо: делают его либо кислым, либо сладким, жарят на сковороде или калят на костре, смешивают вкусы тысячами способов, но корень остается все тот же — это коровья туша. Берут разные сорта камфорного дерева[1034], колют и расщепляют, одно идет на внешний и внутренний гроб, другое — на столбы и перекладины, ошкуривают, рубят, тешут и строгают, используют тысячами способов, но все это остается одним — древесным материалом. Так и речи ста школ: их соображения и доклады высшим противоречат друг другу, но все они согласуются с дао. Так, струнные, бамбуковые, металлические, каменные инструменты в оркестре едины, но музыканты — разные[1035], однако держат целое. Бо Лэ, Хань Фэн, Цинь Я, Гуань Дин[1036] — их искусство определения ценности коней по внешнему виду было разным, но все они одинаково были их знатоками. Законы Трех царей и Пяти предков были разные, но эти владыки одинаково владели людскими сердцами. Поэтому Тан, войдя в Ся, пользовался их законами, У-ван, войдя в Инь, следовал их ритуалу. То, благодаря чему погибли Цзе и Чжоу, стало средством наведения порядка для Тана и У-вана. Кривые резцы для гравировки и пилки лежат рядами — не потому, что хороший мастер не может без них обработать дерево; горны, мехи и формы для литья приготовлены — не потому, что добрый литейщик не может без них выплавить металл. Ту — Разделыватель туш за одно утро готовил девять туш, а нож его по-прежнему рассекал волосок; Повар пользовался одним ножом девятнадцать лет, а он оставался как только что заточен[1037]. Отчего так? Оттого, что нож их гулял среди множества пустот. Циркули, угольники, крюки и отвесы — только орудия мастерства, но не то, чем мастерство создается. Если у лютни нет струн, будь ты хоть Мастером Вэнь[1038], не сможешь сыграть мелодии. Но сами струны не передают скорби. Поэтому струны — это орудие передачи скорби, но не то, чем скорбь образуется. Движение рук Плотника[1039] подобно пусковой пружине арбалета, выпускающего одну стрелу за другой так, что рябит в глазах и неясно их движение. Он входит в самую тонкость тьмы, Дух его напряженно ловит созвучие, гуляет в многочисленных пустотах меж сердцем и руками, и нет между ним и вещью границ[1040]. Отец не может научить этому сына. Слепой музыкант отпускает свое воображение и создает образ вещи[1041], мысленно воспроизводит его в танцевальных движениях и передает его в звучании струн — искусство это не может описать даже брат брату.
