Однако «мужик» не ждал у порога, он без всякого разрешения двинулся вслед за Аней и, слегка подтолкнув ее, чтобы освободила проход, тоже вошел в комнату. Это, был тот слесарь, что неделю назад приходил устанавливать умывальную раковину. И был он, как о том ясно говорили его движения, его плывущие глаза, основательно пьян.

— А, хозяйка! — сказал он, увидев Нину Елизаровну. — Ты тоже сгодишься. Хозяин или хозяйка… все равно. Хозяйка, может, лучше даже. Лучше даже, да? — подмигнул он и посмеялся. — Сейчас все хозяйки хозяева…

Оторопевшая Нина Елизаровна немного пришла в себя.

— Что вам, собственно, нужно? — спросила она.

— Шутишь, хозяйка! — сказал слесарь. — Мне? Мне ничего не нужно. Это тебе нужно. У кого раковина текет? У меня?

— Вы что, устанавливать раковину пришли? В десять вечера?

Слесарь опять пустил свой короткий, ненатуральный смешок:

— Что ты, хозяйка! Рабочий день — восемь часов… ни за какие коврижки!

— Так что вам тогда нужно все-таки?

— Опять шутишь, хозяйка? Мне ничего не нужно. У меня раковина не текет. — Слесарь тряхнул руками, раз, еще раз и вытряс из рукавов полузастегнутого ватника по литой чугунной штуковине. — Во, видала? Кронштейны. Тридцать два сантиметра. Кому нужно? Мне? Мне не нужно.

— А если не устанавливать, зачем вы их принесли? — решив помочь матери в этом вязком, невнятном разговоре с пьяным человеком, спросила Лида.

Слесарь выставил перед собой кронштейны.

— Раковина кому нужна? Мне? А штук этих нигде не достанешь.

— Что, добавить хочется, на бутылку не хватает? — вмешалась в разговор Аня.

— О! Маленькая, а догадливенькая, — слесарь посмеялся одобрительно и довольно. — У сторожа в магазине бутылка сейчас десять рублей.

— Тебе что, куют здесь деньги? — сказала Аня. — Портвейн купишь.

Слесарь, подавшись вперед, пригляделся к ней повнимательнее и развел руками с зажатыми в них кронштейнами:

— Не принимает организм, догадливенькая. Только пшеничную… — Он отвел от нее взгляд и тут увидел на столе бутылку коньяка, оставленную Евгением Анатольевичем и все это время так и простоявшую здесь. — О! — с радостной развязностью вскинулся он и обвел теперь оценивающим взглядом всех троих. — А вы, я вижу, сами гуляете! Одни девочки… Берите меня с другом в компанию. Ух, парень… закачаетесь!..

Нина Елизаровна решительно ступила к столу, взяла бутылку и протянула слесарю:

— Вместо водки. Устроит вас?

Слесарь не принял бутылку.

— Коньяк, что ли? Клопами пахнет.

— А ты что, как клопа раздавишь, так его нюхаешь? — спросила Аня.

Слесарь замер. Пьяное его, заторможенное сознание высчитывало, какова степень нанесенного ему оскорбления. И высчитало, что он оскорблен — сильнее не может быть.

— Ты что, падла, издеваешься над мужчиной? — угрожающе двинулся он к Ане. И замахнулся кронштейнами. — Я вот сейчас… уделаю — ни один урод замуж не возьмет…

Едва ли он собирался действительно ударить ее, но Аня испуганно отшатнулась, попятилась, и это ее движение бросило Лиду к слесарю, она ухватилась за кронштейны и попыталась отнять их:

— Да что вы тут!..

— Ах, падла!.. — рванул слесарь кронштейны из ее рук.

Лиду мотнуло вслед за ними, она почувствовала, что пальцы ей разжало и она выпускает кронштейны, а в следующее мгновение ее прожгло неожиданной жаркой болью над переносицей, и от этой на миг ослепившей ее боли она упала на колени. Это один из вырванных у нее кронштейнов, описывая в воздухе дугу, задел ее концом своего тяжелого чугунного тела.

— А-аа!.. — дико, страшно закричала Аня, продолжая пятиться и прижимая к груди руки с судорожно скрючившимися пальцами.

— Лидочка! Девочка моя! — бросилась к Лиде Нина Елизаровна.

Слесарь, неверными торопливыми движениями заталкивая кронштейны за пазуху, скорым скользящим шагом спешил уже убраться восвояси.

— Отродье бабское!.. — сплюнул он на ходу.

Аня наконец опомнилась от своего испуга, побежала за ним и захлопнула дверь, так все это время и простоявшую открытой.

Кронштейн рассек Лиде кожу на лбу, и через переносицу на щеку ей, на губы, на подбородок тоненькой струйкой точилась кровь.

— Да, в общем-то, и не очень сильно. Это я от неожиданности… — смущенно и виновато улыбаясь, проговорила Лида, поднимаясь с коленей.

Нина Елизаровна поддерживала ее под руку.

— Но у тебя кровь! — Она метнулась к шкафу, открыла с размаху створку, вытащила пакет с ватой, оторвала клок и, намочив в одеколоне, приложила к Лидиной ране. Намочила еще один клок и стала вытирать кровь у нее с лица. — Боже мой, господи боже мой, взять и ударить женщину!.. Что за свиньи мужики, что за свиньи! Все, кругом, куда ни глянь! За что их уважать… за что?! Трусливые, подлые, пьянчуги… Ни в одном намека на личность!

— Не надо, мама, перестань. — Лида морщилась от щиплющей боли, но терпела, не отстранялась. — Что мужчины… что их ругать. Они нас, мы их… и все это бессмысленно.

— Ага, он тебе по щекам ни за что ни про что, а ты — бессмысленно? — Аня, вернувшаяся в комнату, обхватив себя крест-накрест руками, ходила быстрым дробным шагом по узкому свободному пространству между обеденным столом и дверью, где на ночь обычно ставилась для нее раскладушка. — Ни ответить ему тем же, ни в милицию на него подать, так хоть душу отвести могу?!

Лида, глядя на Аню из-под руки Нины Елизаровны, которая все останавливала и никак не могла остановить ей кровь, сказала:

— А я за тебя и в самом деле так испугалась, Аня… Бросилась к нему, а сама думаю: вдруг и вправду ударит этими штуками мою Аньку…

Аня, стремительно развернувшись, рванулась к дивану, к сидящим на нем сестре с матерью, опустилась перед ними на колени и обхватила обеих за шею.

— Лидонька! Мамочка! — заговорила она сквозь прорывающиеся в голосе слезы. — Так хочется счастья, так хочется!.. Почему не везет, скажите. Конечно, он жлоб, дурак, ограниченный… я знала, все знала… но я хотела, чтобы он на мне женился… я с ним была бы счастлива, я знаю. Для счастья вовсе не нужен умный, щедрый, красивый… он семью хотел, детей и чтобы в доме всего в достатке… а мне больше не нужно ничего. Дом, детей бы родила, машина поехать за город… я его разглядела, он бы мне обеспечил.

— Аня! Что ты говоришь, Аня?! — Признание дочери вызвало у Нины Елизаровны приступ раздражения. — Разве в этом может быть счастье: машина, достаток… И все?

Аня разомкнула руки и поднялась.

— Дети! Я сказала: и дети!

Слез у нее в голосе больше не было.

— Но дети не могут быть самоцелью. Люди ведь не животные.

— А без детей мы выродимся, исчезнем с земли, как нас и не было! — теперь Аня говорила уже с обычной своей агрессивностью.

— Ну, уж на этот-то счет не беспокойся, — усмехнулась Нина Елизаровна. — Не выродимся.

— А может, и выродимся, — негромко, как для себя лишь, сказала Лида.

Она подняла руку и перехватила у матери ватный тампон, которым та останавливала ей кровь.

— Это почему? — спросила Нина Елизаровна.

Лида не ответила. Она встала с дивана, прошла к платяному шкафу, открыла створку с внутренним зеркалом, отняла вату от раны и посмотрела на себя.

— Красавица…

— Почему выродимся? — повторила вопрос Нины Елизаровны Аня.

— Потому что мы не животные, — не поворачиваясь к ним, по-прежнему глядя на свое отражение в зеркале, ответила Лида.

— Ничего не понятно, — подумав, сказала Аня. — И что из этого?

— Страшно рожать, когда не знаешь: для чего? Когда не понимаешь смысла. Не видишь цели…

— Это твой личный опыт, — перебила ее Нина Елизаровна. — Не распространяй свой личный опыт на все человечество.

Лида отняла тампон ото лба — вроде бы кровь больше не шла — и повернулась.

— А знаешь, — сказала она тихо, глядя на мать, — почему я не родила тогда? Не хотела, чтобы ребенок рос без отца. Ты-то сама росла с отцом, ты не знаешь, что это такое — без отца. Мы с Аней знаем. Я не укоряю тебя. Констатирую. Любимое словечко нашего завкафедрой.