— Сань! — позвала Кодзева Лиля Глинская. — Сходи, узнай, ну когда?

Кодзев остановился. Они ходили с Дашниани вдоль здания управления от торца до торца; у одного из торцов в тени были свалены кучей чемоданы, сумки, ящики с «кабинетами» — все личное и врачебное имущество их летучей, как ее определили официально, бригады. Лиля с закрытыми глазами сидела на чьем-то чемодане, изнеможенно привалившись к стене, открыла глаза и увидела их с Дашниани. Они как раз дошли до края тени и собирались поворачивать обратно.

Дашниани рассказывал Кодзеву историю своего друга детства, летчика, как он, наказывая жену за сцену, устроенную ему из-за его неверности, не дотрагивался до нее целый год, подошел к самому пикантному месту, и Кодзеву не хотелось отрываться.

— Да уж десять ведь раз ходил, Лилечка! — сказал он.

— Ну, еще. Ради меня. — Она улыбнулась соблазняюще, будто он что-то имел к ней, она себе ничего не позволяла с ним прежде и вот пообещала.

— Пойдем, сходим вместе? — позвал Кодзев Дашниани.

— Ай нет, старина, я там сварюсь. — Дашниани отрицательно помахал рукой. Управленческое здание комбината, дальние лесопункты которого обслуживала их бригада, было с солнечной стороны сплошь из стекла, и внутри в нем и в самом деле стояла жарища — лезли глаза из орбит. — А ты сходи, Саша, верно, спроси. Вдруг уже выехали за нами, по рации им сообщили? Будем знать, сколько тут печься еще.

— Ради меня! — снова улыбнулась Лиля.

Дашниани погрозил ей пальцем.

— Лилечка! Не надо! Не ради тебя, а ради общества. У Саши семья, двое детей, он их опора и надежда. Не разбивай семью.

Теперь Лиля улыбнулась этой своей соблазняющей улыбкой Дашниани.

— Ой, а на тебя посмотреть, неужели все грузины такие? Или ты не грузин, или про грузинов все врут.

Дашниани захмыкал и хлопнул себя по бедрам — ох, дескать, и женщина, однако! Он был крепко упитанный, с жирком повсюду, и всхлоп получился звучный, сочный.

— Слушай, а тебе бы, дай волю, ты бы к своим ногам всю мужскую половину земного шара положила?

— А чего класть, сами ложатся, — с прежней улыбкой небрежно пожала плечами Лиля.

Кодзев почувствовал: надо их развести в стороны. Полтора месяца ездили — никаких, в общем-то, приключений, случались всякие трения, но тут же и снимались без лишних хлопот, не хватало только какой-нибудь истории под самый уже почти занавес.

— Ладно, пойду схожу, — сказал он. — Обрати, Лилечка, внимание на мою покладистость и доброе к тебе отношение.

— Век не забуду! — Лиля приложила руку к сердцу.

Еще вот эта дамочка Кошечкина… Тоже продержала в напряжении все время.

— Лилечка! Юра! — Кодзев нарочно обратился к ним вместе, и к Лиле, и к Дашниани. — Воробьев с Кошечкиной появятся, накажите им, чтобы больше не исчезали никуда. Вдруг автобус сейчас подойдет. Что да безобразие, между прочим, смылись — и неизвестно где.

— Распустил, шеф, — подала голос за Лилю с Дашниани Галя Костючева. Сгорбатясь, почти пригнувшись к коленям, она сидела на одном из ящиков и читала книгу. Как приехали около одиннадцати утра, разгрузились, села, так и сидела, не отрываясь, только сходила в свою очередь в столовую.

— Я распустил! — огрызнулся Кодзев. Ох, каким больным местом она была, эта Кошечкина. А вы на что, общественность? Женит вот парня на себе.

— Не суй палец в пасть зверю, — с безмятежностью отозвалась Лиля.

— Нет, будет жалко Леньку. — Галя разогнулась и, чтобы видеть всех, надела очки. Сухое ее, постное лицо разом сделалось еще постнее и непривлекательнее. — Хороший такой парень. Телок телком.

— Ну так вот поговорила бы с ним по-матерински. Предупредила бы, — похмыкивая, сказал Дашниани. — А то, может, у парня глаза не видят.

Лиля фыркнула:

— Ох уж, не видят. Ее да не разглядеть. Что хотел, то и получил. Получит и еще, пусть на себя пеняет.

— Ай красавица! — Дашниани взял Лилю за подбородок, поводил ее голову из стороны в сторону. — Такая красавица, и столько злости против мужского пола.

— Убери руки! — У Лили мигом пыхнули красным скулы. — Убери, слышал?

Ой, поцапаются, ой, поцапаются, с тоской скребануло Кодзева. Все к тому идет. Лиля строит из себя зачем-то черт знает какую оторву, хотя, приглядишься, яснее ясного, какая она оторва, женщин поучает, как правильно жить половой жизнью, а сама, наверно, и не жила толком. Если вообще жила. А у Дашниани, кажется, какой-то пунктик насчет женщин, и он ни одного Лилиного слова мимо пропустить не может.

— Так если появятся, чтоб не смывались. Не забудьте, — приказал Кодзев, снова обращаясь к ним обоим, и к Лиле, и к Дашниани, но надеясь на Галю.

— Бу сделано, шеф. — Галя за них и ответила.

И что они так, Лиля с Дашниани… Кодзев шел по солнцу в огиб управленческого здания туда, где находился вход, и эта мысль о Лиле и Дашниани ныла в нем, как зубная боль. Надо было соглашаться на бригадирство… Лишних денег за все два месяца рублей шестьдесят, а маеты — никакими деньгами не измеришь. Тринадцать человек, друг у друга на виду с утра до ночи и с ночи до утра, эдакая коммунальная жизнь на колесах без перерыва на обед, и каждый со своим норовом, и к другому подлаживаться не хочет, подлаживайтесь под него. Что она, Лиля, так с Дашниани… все поперек ему. Все не по ней, все в нем не эдак. И он хорош. Ведь мужик. Так удержись, не мели языком… нет, мелет!

Стеклянная дверь, гулко влепившись металлом каркаса в такой же металлический косяк, закрылась за спиной, и Кодзев сразу же ощутил, насколько на улице, даже на солнце, легче, чем в этом стеклянном инкубаторе. Воздух был прожарен, как в автоклаве, из него, кажется, выжали весь кислород. Кодзев пересек вестибюль, стал подниматься по лестнице, не успел одолеть и одного марша — голову в висках как сжало.

По лестнице навстречу спускался молодой парень с портфелем и громадным чемоданом в руках. Чемодан, видимо, был тяжел соответственно размерам — парня так и перекрутило в его сторону.

Кодзев прижался к перилам, пропуская, тот прошел, Кодзев стал подниматься дальше, и тут парень окликнул снизу:

— Простите, а вы не из медбригады?

Кодзев обернулся. Шофер из лесопункта, мелькнула мысль. Приехал уже, стоит где-то, ищет их…

— Из нее, — сказал он.

— Очень приятно. — Парень, улыбаясь, развернул чемодан вдоль ступеньки, поставил и шагнул наверх. — Кодзев, да?

— Точно, — согласился Кодзев. И окончательно уверился: из лесопункта. — А вы нас ищете? Шофер?

Но парень оказался корреспондентом областной молодежной газеты. Правда, он и в самом деле искал их бригаду — приехал писать о них в газету.

Кодзев почувствовал досаду на себя. Конечно, какой шофер, по виду ясно. Да и по речи.

— Да ну что вы, ничего, пустяки, — заторопился парень прервать его извинения. — А мне в краевом штабе обрисовали вас. Говорят, бригадиром Кодзев такой, узнать легко: усы и бородка.

Ему было года двадцать два, двадцать три, моложе, пожалуй, даже Воробьева, но в том, как говорил, сыпля скороговоркой, однако и с достоинством вместе с тем, как держал, представляясь Кодзеву, руку, не отпуская много дольше, чем требовалось для приветствия, как, наконец, улыбался, и открыто вроде и просто, а и с затаенным, оценивающим приглядом, — чувствовалось во всем этом что-то профессионально-умелое, ласково-обволакивающее и по-мертвому цепкое.

— А я прилетел, сразу же сюда, очень боялся, что вы приехали и уже уехали, — объяснялся парень, — пошел узнавать, и мне говорят: вы где-то в тени тут сидите…

— Да, сидим. — Кодзев, ответно улыбаясь парню, высчитывал, хорошо это или плохо — корреспондент. К чему это? Но вроде ни к чему плохому не могло. Ездили себе и ездили, что было прошено, то и делали: производили профосмотры всего населения от мала до велика. Не на высшем, конечно, уровне, так откуда высший и взять: какое у них оборудование, походное, самый минимум. Нет, к плохому вроде не должно. Если только жалобу кто послал. Мог кто-нибудь и жалобу. Почему нет. — Вы подождите меня немного, — попросил он парня. — Я как раз узнавать иду, скоро ли мы уедем. А то с одиннадцати утра сидим уже.