— Ну вот, Столодаров, — сказала она, — можете же вы быть прелестью, когда захотите.

— Прелестью. Хм… Когда захочу… — двигая из стороны в сторону своей тяжелой челюстью, проговорил он. — Вся в сестричку, вся, вылитая…

За освещенными окнами в домах двигались человеческие фигуры, танцевали, курили, из открытых форточек выплескивалась в морозную заснеженную темноту музыка.

Когда Наташа со Столодаровым вернулись, за столом уже никто не сидел, проигрыватель был включен на полную мощность и в комнате танцевали. Все было так, как обычно по субботам, только сегодня была не суббота и стояла ночь.

В кухне, на табуретках у окна, сидели Ириша с Масловым. Ириша курила, а Маслов, перегнувшись в пояснице, раскачивался из стороны в сторону и говорил что-то, из коридора не слышно было что, доносилось одно только неясное глухое: «Бу-бу-бу-бу…»

— Не помешаю? — вошла к ним Наташа.

Ириша взглянула на нее с неуверенной затаенной улыбкой, Маслов повернул голову, посмотрел невидяще и махнул рукой:

— О-один черт…

«Погоди, не говори ничего», — приложив палец к губам, глазами сказала Наташе сестра.

— Я не удержался, да, не удержался… за это меня извини… ну, — проговорил Маслов, раскачиваясь из стороны в сторону, и было видно, что фразу эту повторяет он в сотый, может быть, уже раз. — Мне надо уйти от нее… мне надо, я сам знаю… я пробовал… но я не в состоянии! — Он закрыл лицо руками, с силой провел по нему ладонями, будто хотел размять его, и, шумно вздохнув, отнял руки. — Я не в состоянии!.. Она так красива, Ириш… с ума сойти, как красива!.. Мне только красивая женщина нужна, только красивая… понимаешь? Я снова женюсь на такой же… и снова она будет мне изменять. Шило на мыло… Говорят же ведь, а… кто это сказал? Красивая женщина — как интересная книжка… всегда потрепана…

— Ну, Алик, — сдерживая улыбку, взглянув на Наташу и подмигнув ей, сказала Ириша. — Если интересная, то тогда терпи.

— Я терплю! Я терплю!.. — снова закрывая лицо руками, сдавленным голосом сказал Маслов. — Мне только тяжело… мне тяжело, ты пойми… потому и не удержался, да… за это меня извини…

— Я извиняю, извиняю, она ведь сама первая. Все, успокойся, хватит, — похлопала Ириша Маслова по колену. — Хватит, все.

Дверь ванной раскрылась, отлетела до упора и, с глухим стуком отскочив от стены, ударила вышедшего из ванной Савина по плечу.

— Са-амбистка… а! — пробормотал он, захлопывая дверь и потирая ушибленное плечо. Волосы у него были мокрые, с них капало, и свитер на плечах и груди тоже намок. — Ната-ашенька! — увидел он Наташу, прошел на кухню, обнял ее, тут же отпустил и плюхнулся на табуретку. — Ири-ишка! — поглядел он на Ирину и перевел пьяный, мучающийся взгляд снова на Наташу. — Освежался, — показал он рукой на мокрую голову. — Сколько времени? Транспорт еще не пошел?

— Я терплю!.. — мычащим голосом проговорил сквозь прижатые к лицу ладони Маслов. — Терплю…

— Транспорт, Сеня, часа через полтора пойдет, — сказала Ириша.

— М-м, долго, — помотал головой Савин. — Перепил я… А ты, — он взял сжавшуюся, испугавшуюся его вида, того, что он каким-либо образом выдаст сейчас их тайну, Наташу за руку и притянул к себе. — Ты куда это со Столодаровым шлялась?

— Пожалуйста… не надо так, — боясь взглянуть на сестру, чуть не плача, проговорила Наташа. — Мне больно, ну, Арсений же!..

— Ну-ка перестань, — сказала Ириша, вставая, взяла Савина за указательный палец и резко отогнула его наружу. Савин вскрикнул, дернулся и отпустил Наташу. — Маловато ты, пожалуй, в ванной посидел.

— Пожалуй, — неожиданно легко согласился, мотнув головой, Савин, встал, покачиваясь, прошел к ванной, открыл дверь, снова исчез за ней, и через секунду послышался шум льющейся воды.

Наташа подняла глаза на сестру — Ириша глядела на нее пристальным, настороженным и словно бы виноватым взглядом.

— Ты с ним что, — сказала она негромко, чтобы не услышал Маслов, запнулась и, помолчав мгновение, договорила: — Ты с ним спишь?

Наташа смотрела на сестру и не в силах была сказать то, что, знала, следовало сказать: «нет».

— Нет? — спросила Ириша.

— Да, — сказалось у Наташи против воли, и сразу стало легче: все, теперь все.

— Ты с ума сошла! — заплетающимся языком выговорила Ириша. — Да ты что!..

— А что? — стараясь изобразить удивление и улыбнуться, спросила Наташа. — Что в этом такого? Я его люблю.

— Я терплю… — Маслов оторвал руки от лица и, вздохнув, поднялся с табуретки. — Я терплю, Ириш, терплю…

Он пошел с кухни, пришаркивая ногами, высокий и гибкий, и Наташа, предупреждая все дальнейшие вопросы, слова, восклицания сестры, сказала быстрым шепотом:

— Я знаю, что ты мне скажешь. Да, да, я согласна со всем, да… но не надо, не говори, прошу тебя. Все равно ведь ты ничего не изменишь, и я ничего…

Ириша посмотрела на нее долгим, несчастным взглядом, опустилась на табуретку, поддернув платье, подперла подбородок рукой, облокотившись о стол, и закрыла глаза.

— К чертовой матери! — сказала она затем, открывая глаза и выпрямляясь. — К чертовой матери, пора прикрывать балаган, повеселились. Собачиться уже начали, кидаться друг на друга, всё.

— Что… хочешь отменить субботы? — робко спросила Наташа, стоя над сестрой.

— Да, отменить, — сказала Ириша. — Всё.

Наташа осторожно провела ладонью по туго натянутым глянцевитым волосам сестры.

— Может, просто придумать что-то, — сказала она. — Просто все одно и то же, одно и то же… Богомазов с гитарой… скучно.

— Ну, ты умная у меня какая. — Ириша снова встала, взяла Наташину руку, приложила ее ладонью к своей щеке и потерлась о нее. — Что другое-то придумаешь. — И засмеялась, отняла Наташину руку от своей щеки, хлопнула по ее ладони своей. — А свежатинки-то хочется, свежатинка, знаешь, всегда вкусна!

— А у меня каникулы, десять дней, а там — последнее полугодие, — радуясь, что разговор с Иришей о  т о м — все, уже позади, уже пройден, и тоже смеясь, сказала Наташа. — Январь, февраль, март, апрель, май, ну еще июнь — и все, школа кончена, другая жизнь.

— Другая, другая… — не то подтвердила, не то усмехнулась Ириша.

— «Эв-рибоди!», — снова пел в комнате веселым, азартным голосом Гарри Белафонте, призывая своих слушателей подпевать ему.

К пяти утра все разъехались.

Уехал и Савин, протрезвевший, мрачный, просушив мокрую голову, чтобы не простудиться на улице, под Иришиным феном.

Наташа оставалась ночевать у Ириши и поехала провожать его в лифте до первого этажа.

— Зачем ты так напился? — сказала она, когда лифт поехал.

— А ты со Столодаровым шляться пошла куда-то, — тоном обиженного ребенка сказал Савин.

«Нет, ужасно милый, ужасно… приревновал…» — вся немея от счастья, подумала Наташа.

— Пошла, потому что ты обидел меня, — сказала она вслух. — Пил, будто меня и не было с тобой рядом, будто ты для этого только и пришел.

— Семейная размолвка по всем правилам, — преодолевая похмельную тяжесть лица, улыбнулся Савин. — С Новым годом, Наташенька.

Лифт приехал — громко щелкнули контроллеры, и он встал.

— Пока! — поцеловала Наташа Савина в щеку.

— Вечером тебе позвоню, — сказал он, стоя уже с той стороны двери.

— Жду, — наклоняясь к нему и снова целуя, теперь в губы, сказала Наташа. — Закрывай. Холодно.

Савин захлопнул дверь шахты, она закрыла двери лифта и нажала кнопку этажа.

В квартире Ириша с Оксаной стелили постели. Оксана легла на раскладушку, а Наташа с Иришей на тахту. Наташа думала, что долго не сможет заснуть, Ириша будет мешать ей, но заснула, едва, кажется, закрыла, подтянув одеяло к подбородку, глаза.

В начале марта раздали вопросы к экзаменам. Вопросы были отпечатаны на просвечивающей папиросной бумаге, Наташе достался какой-то десятый, совершенно слепой экземпляр, каждое слово приходилось расшифровывать, это раздражало, и не хотелось заниматься, хотелось, чтобы скорее уже все было позади — и экзамены, и выпускной вечер, чтобы на руках был уже аттестат зрелости, со школой покончено — и впереди иная, настоящая наконец жизнь, полная и свободная, не стиснутая рамками школьной унизительной зависимости от поставленной тебе отметки.