— Дошло! — в пространство, ни к кому не обращаясь, язвительно прищелкнув языком, сказала сидевшая с ним рядом Лидия. — Прямо как до жирафа.
Она сказала негромко и, должно быть, только для него, но, слушая Маслова, все вдруг в какой-то миг умолкли, и слова ее в наступившей внезапно тишине прозвучали с ясной отчетливостью.
Мгновение Маслов сидел замерев, потом его насмешливые ласковые глаза в ярости сощурились, и все в той же сошедшей на стол тишине он выдавил сквозь стиснутые зубы, глядя в тарелку перед собой:
— Сука. Сучка… Гадина паршивая.
— Та-ак-с! — закричал Столодаров, перекрывая его голос своим крепким металлическим громыханием. Взял бутылку и стал наполнять опустевшие бокалы. — Мы хоть и не скорый поезд, но всякая остановочка в пути нам без надобности.
Лидия сидела с презрительно-извиняющей, саркастической улыбкой на своем красивом лице, очень прямо и гордо.
— Кто освятит следующий перегон напутственным словом? — спросил Столодаров, опуская пустую бутылку на пол за стул.
— Я, — встал Богомазов.
Он поправил свои страшные очки, подтолкнув их на переносье пальцем, и стал говорить длинно и путано что-то о честности, о порядочности, о необходимости высшего нравственного стержня в человеке, запутался вконец, и его прервали сразу целым хором и выпили за то, чтобы «всем было хорошо».
— Идеи они генерируют… О, боже мой! — Савин со стуком поставил рюмку на стол, мельком взглянул на Наташу, потянулся, взял бутылку и налил себе снова. Губы его морщила снисходительно-ироническая усмешка. — Наташенька, мне что-то напиться хочется. А? — сказал он, как бы испрашивая у нее согласия. И тут же, не дожидаясь от нее никакого ответа, проговорил громко: — Давайте без всяких тостов, по-демократически.
— Не надо, Сеня, не пей, — тихо, чтобы слышал только он, попросила Наташа.
— М-да? — переспросил Савин. — Ладно, посмотрим… — Посидел и, хакнув, опрокинул водку в рот.
— Андрюша тут, — не вставая, развалясь на стуле, с заброшенной одна на другую ногой, сказал Парамонов, — Андрюша тут за высший стержень предлагал выпить… И я, поскольку каждый за такой стержень полагает что-то свое, — он нагнулся вперед, вытянул над столом руку с бокалом и поклонился Ирише, — я предлагаю выпить за любимых женщин. За любимых женщин, вносящих смысл в нашу жизнь — нашей к ним и их к нам — любовью!
— Прекрасно! — пробормотал Савин, снова наполняя свою рюмку.
Богомазов сидел с очками в руках и с силой жевал концы дужек.
— Нужный тост, хоть и непонятно исполненный, — громыхнул Столодаров. — Присоединяюсь.
Богомазов вытащил дужки изо рта.
— А почему при этом нужно к Ире обращаться? — пригибаясь к столу и кривя в сторону рот, спросил он Парамонова.
— Ой, ну, Андрюш, ну сколько можно, перестань! — морщась, не глядя на Богомазова, сказала Ириша. — Есть ведь какой-то предел. Спасибо, Боря, — потянулась она ответно со своим бокалом к Парамонову.
— Вот именно, Андрюш, сколько можно! — пробормотал Савин, тенькнул своей рюмкой о Наташину и выпил.
— Андрюш, ты бы песенки попел, а?! — в один голос сказали с разных концов стола Света с Оксаной.
— Парамоша вон пусть попоет, у него лучше выходит, — мрачно отозвался Богомазов.
— Андрюш! Ну ты что? Ну Андрюш?! — Ириша, улыбаясь, быстро погладила его руки, лежащие на столе, вынула из них очки и надела на него. — Ты ведь знаешь, что лучше тебя никто не поет.
Сегодня она была в новом темно-синем, свободно спадавшем от лифа широкими складками платье, сделала, стянув волосы на затылке в тугой крепкий пучок, строгую, гладкую прическу, и опять этот контраст между подчеркнутой женственностью платья и аскетической, монашеской простотой прически как бы выявлял в ней всю ее зрелую, яркую женскую прелесть.
— Ты хочешь, чтоб я попел? — поправляя очки на переносье и светлея лицом, спросил Богомазов.
— Ну конечно, — все так же улыбаясь и глядя на него, сказала Ириша.
Наташа выбралась из-за стола и вышла на кухню. Ей было обидно и грустно. Ей было обидно, что Савин пьет рюмку за рюмкой, будто ее и нет рядом, будто ему здесь совершенно нечего делать, кроме как напиться, и ей было грустно, что новая, иная, ее собственная, отличная от их жизнь началась, ей надо жить ею, ступать по ней куда-то вперед, а она вместо этого снова здесь, в их жизни, среди всего того, что переросла, что уже отринула, и снова, в тысячный раз, должна слушать все те же песни Богомазова под гитару.
— «Попутный ветер наполняет нам паруса мечты…» — пел в комнате Богомазов.
«Тогда уж ветер мечты, а не паруса мечты», — подумала Наташа. Она взяла с подоконника чьи-то сигареты, нашла спички и закурила.
Из комнаты вышел Столодаров.
— Натанька! — вполголоса сказал он, стоя на пороге кухни, и повторил: — Натанька!..
— Что? — отозвалась Наташа.
— Пойдем погуляем по свежему воздуху, — сказал Столодаров. — В новогоднюю ночь нужно не в душном помещении сидеть, да еще без елки, а гулять по улицам.
Наташа отвела занавеску и посмотрела в окно. За ним была темнота, и в этой темноте горели кругом сотни других окон. Город праздновал наступление нового года, нового счастья.
— Пойдемте, Коля, — сказала Наташа. — Вы мне будете рассказывать о своих кристаллах. Как вы их выращиваете и с чем потом едите.
Они прошли в прихожую, оделись, стараясь не шуметь, и, выходя, постарались как можно тише хлопнуть дверью.
Ночь была морозная, с высоким звездным небом, наполненная сотнями близких и дальних звуков: музыкой, голосами людей, песнями, завыванием автомобильных моторов. Где-то над головой выстрелила хлопушка.
— Так рассказывать тебе, Натанька, о моих кристаллах? — спросил Столодаров, пытаясь обнять Наташу.
— Нет, Коля, — отстраняясь, сказала Наташа. — Вы уже вполне достаточно как-то рассказывали о них.
В тот раз, когда Столодаров провожал ее до дому, всю дорогу он рассказывал ей о своей работе и уговаривал, выбирая профессию, остановить свой выбор на химии.
— Мы можем вообще заняться чем-нибудь другим, — беря ее под руку, останавливая и разворачивая к себе, сказал Столодаров.
— Ой, Коля! Ну, пожалуйста, — Наташа высвободила руку и укоряюще посмотрела на него. — Не надо со мной так. Вы взрослый человек, а я еще совсем маленькая. Расскажите мне действительно о чем-нибудь, расширьте мой кругозор.
Она пошла дальше по тротуару, Столодаров догнал ее и снова взял под руку.
— Вся в сестричку, вся, вылитая, — в восхищении сказал он, шагая рядом, и черные лохматые брови его тоже восхищенно двигались. — Та такая же: голой рукой не возьмешь.
— А и не надо брать, — как можно равнодушнее сказала Наташа. Ей было приятно сравнение с Иришей. — Зачем же брать, что вам не принадлежит.
Столодаров захмыкал:
— А кому же оно принадлежит?
— Вы о чем? — Сердце у Наташи обмерло. — Вы можете яснее, Коля?
— Яснее… Хм… Яснее… — Столодаров искоса заглянул Наташе в лицо. — У тебя что, — спросил он затем, — в самом деле роман с Савиным?
Сердце у Наташи заколотилось, будто сорвалось со своего места, будто побежало, побежало, силясь уйти, скрыться, спрятаться от кого-то.
— Это откуда вы взяли? — напряженным, обрывающимся голосом спросила она.
— Говорят.
— А сейчас про нас с вами говорят: хлопнули дверью — и исчезли куда-то.
Мимо них прошла подвыпившая компания парней и девушек человек в десять, один из парней нес в руках переносной магнитофон, и Наташу со Столодаровым на мгновение охлестнула волна жестяной, дребезжащей, громкой музыки.
— Так отрицаете, Натанька? — спросил Столодаров, когда компания со своей оглушающей музыкой отошла от них.
— Ой, бога ради, перестаньте. — Наташа высвободила свою руку из его. — Вы для этого меня позвали гулять — портить мне настроение? Расскажите лучше анекдот. Это у вас хорошо выходит.
Столодаров захохотал:
— Та-ак-с! Ладно… Замнем для ясности. Анекдот, значит?
Он рассказал Наташе подряд анекдотов десять, ни одного Наташа не знала и, как всегда, когда слушала Столодарова, досмеялась до того, что заболел живот.