В комнате зазвонил телефон. Мать сняла трубку, поздоровалась, пожелала звонившему тоже счастливого Нового года и позвала Наташу:
— Ната, тебя Рушаков.
— О, господи. Надо было сказать, мама, что меня уже нет. — Наташа вздохнула, прошла в комнату и взяла трубку. — Да! — сказала она в нее.
Рушаков уже в сотый раз сегодня спрашивал, не пойдет ли она встречать Новый год с ним. И когда Наташа опять в сотый раз ответила, что нет, не пойдет, опять стал допытываться, почему ей обязательно нужно встречать его у сестры, неужели это так обязательно, нельзя же до такой степени быть рабом традиций…
— Да, это традиция, ритуал, да, я рабыня, как хочешь это воспринимай, и хватит звонить, говорить об этом, не порть мне, пожалуйста, настроение. — Наташа положила трубку, не дожидаясь его ответа, и пошла обратно в коридор.
Традиция встречать Новый год у сестры была выдумана специально для Рушакова. Ей теперь не очень-то хотелось даже и вообще бывать у Ириши, она словно обрела наконец свою, личную, иную, чем у всех Иришиных друзей, жизнь, и она, эта жизнь, не вмещалась в Иришин «салон». Наташа шла сейчас к ней только из-за Савина.
— Ната! — Мать вышла в коридор следом за Наташей. — Я не понимаю все-таки, почему бы тебе не побыть с нами. Ведь у Ириши там тоже все старше тебя. Нам с папой очень хочется, чтобы ты побыла с нами.
— Да! И все ваши гости будут смотреть на меня, умиляться, какая я взрослая, и спрашивать об оценках и как я готовлюсь к экзаменам. Мерси!
— Ната! Как ты говоришь. — У матери было скорбное, старое, страдающее лицо.
— Мамочка, ну это же правда! — Наташе стало жалко ее, она нагнулась и быстро поцеловала мать в щеку.
— Ну… — пробормотала мать. — Может, и нет…
Наташа оделась, закрыла за собой дверь квартиры и, сбегая по лестнице, вдруг представила, как это все будет у них: соберутся, будут сидеть за столом, грузные, тяжелые, пить и говорить о знакомых, кто сейчас где и на какой должности, рассказывать о своих болезнях и о болезнях других, о том, кто каким лекарством лечится, а потом, наевшись и напившись, включат телевизор и станут смотреть «Голубой огонек», с зевотой дожидаясь его окончания, и ей стало жалко мать с отцом еще больше, и на глаза ей навернулись даже слезы. Но тут же она и зажала себя, наклонила лицо и пальцем осторожно стряхнула слезы — она не могла их себе позволить, так как с ресниц тогда потекла бы тушь.
Дверь у Ириши была не заперта, и уже от лифта слышно было, как гремит в квартире включенный на полную мощность проигрыватель. «Эв-рибоди-и!» — кричал из динамика веселый хриплый голос Гарри Белафонте.
И этот веселый, брызжущий здоровьем и радостью бытия хрипловатый голос словно вдруг приподнял Наташу над самою собой, оторвал ее от себя сегодняшней, и она почувствовала опахнувший ее счастьем ветерок своей будущей жизни.
«Все, последний Новый год такой. Следующий — совсем другой», — подумалось ей, и, улыбаясь самой себе, она переступила порог.
Из комнаты в кухню с полотенцем в руках бежала Ириша.
— Натанька! — на ходу поцеловала она Наташу в щеку. — Разоблачайся — и давай помогать. Новый год все же, надо, чтоб стол был.
На кухне толклось человек шесть — Столодаров, Маслов, Света, Оксана, Мариулла, одна из новых подруг Ириши, с которой Ириша познакомилась на турбазе прошедшим летом, — все разом говорили, стучали ножи, гремели противни, звенела посуда.
— Кто здесь объявился, кто пожаловал! — вышел из комнаты, улыбаясь, Савин. В руках у него были нож и буханка хлеба.
Наташа огляделась — рядом никого не было — и, обвив его рукой за шею, быстро поцеловала в щеку, в скулу, в губы.
— Здра-авствуй! — сказала она протяжно, отстраняясь и счастливо глядя на него.
После той первой поездки на дачу они ездили на нее с Савиным еще два раза, только уже не брали лыж и Савин не набивал полный рюкзак снеди. И Новый год они тоже хотели встречать на даче, но за два дня до тридцать первого выяснилось, что дача будет занята.
— Э-эх! — сказал Савин, зажав нож с хлебом под мышкой и помогая Наташе снять пальто. — Что за жизнь! Всю ночь любимая девушка будет рядом, и всю ночь будет недоступна.
— Но от этого еще любимее, — освободившись от пальто и снова поворачиваясь к Савину лицом, сияя, сказала Наташа.
— Хм. — В углах его губ появилась обычная, его усмешка, подержалась мгновение и исчезла. — Пожалуй… Бывает и так.
— Эй! — закричал с кухни Маслов. — Наталья, лапуленька, где ты?! Рабсила нужна.
— Иду! — Наташа, придерживаясь за Савина, сняла сапоги, переобулась в принесенные с собой туфли и распрямилась.
— Сень! — сказала она, счастливо, возбужденно посмеиваясь. — А чего ты из Москвы уехал — скажи!
— Развелся, я же говорил, — заражаясь ее счастливым возбуждением, тоже с улыбкой ответил он.
— Развелся — это ладно. А почему не остался, почему уехал?
— Ну, Наташенька! — все так же улыбаясь, покачал головой Савин. — Донимаешь меня, как блоха собаку. Жить мне там негде ста…
— Нет, — не давая ему закончить фразу, перебила Наташа. — Знал, что меня здесь встретишь. Да?
— Да, да!.. Верно, — смеясь согласился Савин.
— Ну, тогда пока? — сказала Наташа, не отнимая руки от его локтя. Ей не хотелось уходить от него.
— Пока, пока, — похлопал он ее по руке. — У меня, видишь, общественная нагрузка — хлеб режу.
За стол провожать старый год сели в четверть двенадцатого.
И как это водилось, с первым тостом поднялся Столодаров.
— Что ж, давайте подведем итоги! — громыхал он, высоко над столом держа бокал с вином. — По-моему, славный у нас был год. Мы вот, все здесь сидящие, до нынешнего года в большинстве своем друг с другом незнакомые, встретились под крышей милого Иришиного дома, — он переправил бокал в левую руку, правую приложил к сердцу и, повернувшись в Иришину сторону, склонил голову в быстром поклоне, — встретились и встречались потом очень часто, узнали друг друга — и, несомненно, обогатились от нашего взаимного общения. Давайте помянем этот год благодарностью и выпьем за наше славное, прекрасное товарищество.
— Ну, Колян, молодец, благодарю за слово! — встал, потянулся к нему со своим бокалом и звякнул о бокал Столодарова Парамонов.
И все следом за ним тоже стали подниматься, чокаться, все разом шумно заговорили, так что нельзя было понять ни слова, и потом, как-то тоже все разом, стали пить, выпили, сели и стали есть, стуча о тарелки ножами и вилками, и опять громко все говорили.
Без десяти двенадцать Богомазов включил телевизор.
Диктор торжественным, приподнятым голосом зачитал приветствие Центрального Комитета и Советского правительства советскому народу, ударили записанные на пленку куранты, и Маслов с Парамоновым, державшие бутылки с шампанским наготове, отпустили пробки. Пробки с оглушительным всхлопом одна за другой вылетели из горлышек, курчавясь, медленно заструился сизый дымок. Маслов с Парамоновым разлили шампанское по бокалам, и с последним ударом курантов бокалы, зазвенев, снова сошлись.
— С Новым годом! С Новым годом! С Новым годом! — Все вокруг Наташи произносили эти слова вслух.
«С Новым годом! — сказала Наташа про себя, поднося бокал к губам, и на мгновение зажмурилась. — Чтоб он был удачным и счастливым». Шампанское стреляло мелкими брызгами, остро и холодно коловшими лицо. Наташа открыла глаза и не отрываясь выпила весь бокал.
— Нет, Ирка, ты молодец, ей-богу, а! — сказал Маслов, опускаясь на стул и откидываясь на спинку. Одну руку он свесил вниз, вторая была на столе, и он крутил между пальцами пустой теперь бокал за основание ножки. — В самом деле: мы отучились общаться! Раньше не было телевизора — и люди тянулись друг к другу. А теперь сидит каждый перед своим голубым экраном… Или цветным. А ведь мы интеллигенция. Хоть и техническая… а все же! Нам общаться надо, идеи генерировать! Так что с Колькой, — приподнял он над столом бокал и ткнул им в сторону Столодарова, — я вполне солидарен. Правильно Колька сказал. Хорошо.
