Андрей Павлович вышел из комнаты вслед за ней.

— Так я убегаю, Мариночка, — крикнул через некоторое время он ей из прихожей.

— Убегай! — отозвалась Марина с кухни.

— Лиде я позвоню!

— Звони. — В голосе Марины была небрежность.

— Н-ну… и все.

Миша, по-прежнему сидя у стола, слышал, как Андрей Павлович потоптался в прихожей, открыл входную дверь — все не закрывал, не закрывал и затем позвал словно бы каким-то притушенным голосом:

— Мариночка! На секундочку!

Миша, усмехаясь, сам налил себе кофе, положил в чашку сахар. Маринины каблуки простучали по коридору в прихожую, замерли, последовал неразборчивый шепот… и дверь, наконец, захлопнулась.

Марина вошла в комнату с выражением возбужденного довольства на лице.

— О, налили уже себе? — вешая в шкаф платье, сказала она. — Молодец. Вы, Миша, умница и молодец, я это, как вы вошли, сразу увидела.

— Ну, вы даете! — с восхищением проговорил Миша.

— Что, милый? — голос у Марины враз изменился. — Ты что имеешь в виду? Ты сиди и дожидайся Аню. Она скоро придет.

Не только голос изменился у Марины, она вся изменилась, стала такой взрослой; недоступной, что Мишина развязность вмиг соскочила с него и к нему вернулась прежняя косноязычная скованность.

— Теперь уже, — пробормотал он, взглядывая на часы, — теперь уже что… и на такси уже все. Не успеем теперь. Семь почти часов.

— Пейте кофе, Миша, — вновь обращаясь к нему на «вы», сказала Марина. — Вы еще, может быть, такой театр увидите…

— В хороший театр билеты очень трудно достаются. Но приходится. Уж раз… приходится соблюдать правила.

— А что вы, Миша, подразумеваете, собственно, под правилами? — спросила Марина.

— Ну, собственно… если подразумевать… — косноязычно начал Миша.

Так, попивая кофе, Марина потрошила Мишу, цепляясь к каждому его слову и то и дело доводя его едва не до заикания, пока не открылась входная дверь. По стуку каблуков, по шуму одежды в прихожей было ясно, что пришли двое. Марина хотела пойти встретить сестер, но Аня появилась на пороге раньше, чем она успела подняться со своего места.

— А, ты уже здесь, — сказала Аня Мише с порога. И бросила Марине: — Привет!

— Я здесь час уже, — сказал Миша. — В театр мы опоздали.

— Страшно была занята. Никак не могла раньше. — Аня, как была в уличной курточке, в туфлях, прошла к дивану и плюхнулась на него. — Устала — просто ужас.

В комнате возникла Лида.

Марина спросила у нее глазами: что? И так же глазами Лида утомленно ответила ей: потом.

— Простите, вы Миша? — спросила она, заставив Мишу своим вопросом оторвать взгляд от Ани.

— Миша, — коротко сказал тот и снова перевел взгляд на Аню, хотел что-то сказать ей, но Лида не дала.

— А я сестра Ани — Лида, — сказала она.

— А, да… — Миша стал подниматься со своего стула, — я и забыл… То есть я пока сидел, забыл, что вы… то есть я не то… мне очень приятно.

Лида кивнула ему.

— Да, я тоже очень хотела увидеть вас. И жалко, что так получилось… вам, к сожалению, нужно будет уйти сейчас. У нас сейчас довольно сложный домашний разговор должен быть.

— Никаких разговоров у нас не будет! — Аня на диване засунула руки в карманы курточки — словно бы спрятала туда себя всю.

Лида не обратила внимания на ее выкрик.

— До следующей встречи, Миша, хорошо?

— Миша, сиди! — приказала Аня.

— Хорошо, оставайтесь, — совершенно неожиданно для Ани согласилась Лида. — Меня лично все устраивает.

Аня вскочила с дивана, как будто ее подбросило.

— Ладно, иди, будь по ее!

Миша вышел из комнаты вслед за Аней, забыв попрощаться. Слышно было, как он одевается, и затем входная дверь чавкнула, открывшись, замком, но не закрылась, — Аня вышла проводить его к лифту.

— Ну что?! — спросила Марина у Лиды, тихо на всякий случай, чтобы их разговор не мог быть услышан там, снаружи, за полупритворенной входной дверью.

Лида махнула рукой.

— Узнаю Аньку! Я когда услышала, я даже не удивилась! В нижнем белье по лестничной клетке незнакомого дома разгуливала.

— Как?! — Ошеломленную Марину так и взорвало смехом.

— Вот так. В одних трусиках. Для того меня и просили что-нибудь ей захватить.

Марина смеялась — еле могла говорить.

— Ничего себе! Как это вышло?

— «Левис» ей очень хотелось. — Теперь Лида руками развела, как бы добавила этим жестом к своим словам: представляешь, дурочку?! — Джинсы фирмы «Левис», итальянские, знаешь такие? Просто спала и видела себя в этих «левисах». Какой-то там шов, какой-то пояс, Теперь мне ясно, что у нее за дело сегодня было. Подруга у нее есть, со школы еще. Та еще подруга, хотя вот в институт народного хозяйства поступила… Светка эта, оказывается, позвонила ей: есть какие-то парни, у которых есть «Левис», Анькин как раз размер, и тем парням этот «Левис» почему-то не подходит, они хотят меняться. А у Аньки финские, у нас в магазине купленные, но финские тоже «фирменные». Можно, значит, меняться. Поменялась… Систему ей парни предложили: чтобы вы нас не надули, а мы вас, заходим в какой-нибудь дом, вы на этаж выше, мы ниже, снимаешь джинсы, Светка отдает их нам, мы передаем тебе примерять «Левис». Зашли. Сняла она свои джинсы, прямо на лестничной площадке, отдала их Светке, та понесла вниз, а потом наверх — с голыми руками: твои отобрали, своих не дали… Марина уже не смеялась.

— Так Светка эта, она же с ними, с этими парнями вместе, это же ясно!

— Как божий день ясно. И этой дурочке тоже ясно уже. Говорили ей с матерью не водиться со Светкой, — нет, Светка то достать может, это может… Светка ее бросила там в подъезде! Поохала с ней, поахала две минуты и говорит: ну, ты иди по квартирам постучись, попроси под паспорт что-нибудь надеть, а мне уходить надо. И ушла. Тогда Анька и поняла. Но делать нечего, пошла стучаться. Да нарвалась на каких-то, как они ее увидели, а видок — сама представляешь, так и вызвали по телефону…

— Представляю! Нет, представляю!.. — Марина снова была не в силах сдержать смех.

Стукнула закрывшимся замком входная дверь. Аня в прихожей прошелестела курткой, снимая ее, и появилась в комнате.

— Слушай, — сказала ей Марина, — мне Лида тут все рассказала. Повеселила ты, наверно, милицию… Заявление-то хоть на Светку эту свою написала?

Аня снова плюхнулась на диван.

— Вам бы так повеселить, как я повеселила. Узнали бы, что это такое.

— Аня! Ты! Ты сама и только сама, только одна, и никто больше, виновата во всем! — Лида говорила отчитывающе и моляще одновременно. — И это тебе должно быть уроком! И не надо поэтому быть такой агрессивной!

Марина подошла к Ане, села рядом, приобняла ее.

— Анечка, да неужели ты подумала, что я над тобой смеюсь? Очень сочувствую. Что ты!

Аня молчала какое-то время. Потом лицо ее все перекривилось в злой усмешке, и она тряхнула головой.

— Светке я покажу! Я ей отомщу, она запомнит!.. Что толку от моего заявления? Написала, конечно. Она скажет, что ничего не было, что я на нее по злобе… и все! Все заявление. Я ей сама покажу, я знаю как!

— Аня! Никаких покажу! Аня!.. — Интонации Лидиного голоса были все так же отчитывающе-молящи. — Ты сегодня получила урок, и он должен стать последним. Ты должна понять, что вся эта твоя погоня за всеми этими мелкими жизненными удовольствиями вроде джинсов, компаний, кафе… в этом нет смысла. Никакого, абсолютно! Смысл — это всегда что-то, что можно объяснить, выразить словами, а тут — пустота… пустота, бессмыслица! Счастье жизни — чтобы иметь смысл ее, а из бессмыслицы никогда не будет никакого счастья!

Лицо у Ани по мере того, как Лида с жаром и убежденностью говорила все это, приобретало более и более презрительное выражение.

— У тебя-то у самой — много смысла? — сказала она сестре, когда та закончила. И глянула на Марину. — У обеих! С высшим образованием обе, педагогини! А чего в школе не работаете? Чего лаборантками какими-то? Зачем учились? Бумажка та, бумажка эта… то же, что у меня, только побольше получаете!