- Как тебя зовут? – Эва поглядела на девицу.

- А чего?

- Меня – Эва, - Эва постаралась улыбнуться по-доброму. Матушка постоянно твердила, что добрая улыбка располагает людей к беседе. – Что с этой девушкой?

- Неска я. Агнесс, стало быть. Известно, чего. Успокоили её. Эликсирчиком. И вона… - Агнесс помахала перед лицом девушки рукой. Та не шелохнулась. – Давненько поять, она уже того… не смогет сама. Ну, может, оно и к лучшему. А ты, стало быть, из благородных?

Эва кивнула.

Странный разговор. Странное место. Странные люди. И… безумие. Совершеннейшее. А она – часть этого безумия.

- Ишь ты… - восхитилась Агнесс. И разом утратила интерес. Она была невысокой, щуплой и с какой-то неестественно огромной, выпирающей грудью, которая колыхалась под прозрачной тканью. – Ничего… и на тебя кто, глядишь, найдется. Только и вправду не буянь.

Агнесс отошла, чтобы спихнуть с лавки другую девицу. И та молча подчинилась.

Эва…

Осталась стоять.

И стояла долго, может, целую вечность, пока вновь не отворилась дверь, пропуская Кэти и… и кто это? Такой… такой странный?!

Не человек.

Совершенно точно не человек!

Темная кожа, даже, наверное, черная или скорее темно-темно серая, жаль, что света мало и оттенка не разглядеть. Светлые, почти белые волосы, заплетенные в косы. И острые черты лица, настолько нечеловеческие, что и смотреть-то на это лицо страшно.

Но Эва смотрит.

Разглядывает.

И решается сделать шаг. К Кэти.

Осторожно так.

И губы Кэти растягиваются в улыбке. Она поднимает вторую руку и тычет в Эву.

- Сюда иди.

И Эва подходит. А Кэти толкает существо к ней.

- На от. Приглянь. Он смирный, но кабы эти дуры с перепугу чего не утворили. Еще попортят, а он дорогой.

Он? Мальчик?

На нем тоже длинная, до пят, рубашка, сквозь которую просматриваются очертания тонкого тела.

- И ты гляди! – сказала Кэти уже женщине в серой. – Ежели чего, ты меня знаешь.

А после огляделась и вздохнула. Нервничает? Определенно. И… и понимание, что Кэти тоже нервничает, неожиданным образом успокоило Эву.

Все будет хорошо.

Ей ведь… обещали.

- Идем, - она потянула мальчика в угол. Сколько ему? Он высокий, почти с Эву ростом, но все равно ведь ребенок. – Как тебя зовут? Я – Эва…

- Отродье! – из сумрака вынырнула Агнесс. – Проклятое отродье!

- Тихо, - попыталась успокоить её Эва. И мальчишку дернула, чтобы за спину встал. – Просто ребенок.

- Отродье!

- Ребенок. Обыкновенный. Выглядит иначе и только.

- Все они твари! И господь велел, чтобы мир людям отдали! А они не отдали! И с того прокляты! – глаза Агнесс нехорошо прищурились. – Истреблены они будут во славу человечию…

Эва покачала головой, а потом указала на дверь. И на женщину, что стояла у нее, наблюдая.

- Хочешь, чтобы тебя выкинули? Или еще чего? Сказано же, дорогой.

Аргумент подействовал, и Агнесс отползла. Остальные и без того сгрудились подальше, будто опасаясь, что хрупкое это дитя – а рука, за которую держалась Агнесс была на удивление тонкой – навредит им. Вот ведь…

- Не бойся, - Эва не знала, что еще сказать. – Пойдем. Сядем куда, что ли…

У стены лежала солома, и если сгрести её в кучу, то можно и устроится.

- Садись.

Мальчик подчинился. Правда, на Эву он так и не посмотрел. Взгляд его блуждал по комнате, и казалось, он не понимает, где находится.

Эва опустилась рядом.

И… что дальше? Ждать? Она устала ждать. И надеяться тоже. И… и просто набросила край шали на паренька. А то вон, дрожит. Пытается сдержать дрожь, но все равно.

- Сиди, - сказала она строго, прям как матушка почти. – Вдвоем теплее.

Сиу чуть наклонил голову.

- Эва, - повторила Эва. – Меня зовут Эва… не важно, откуда. А ты?

Молчание.

Пускай себе. Не больно-то хотелось. Но тишина раздражала. И всхлипы. И кто-то, кажется, бормотал молитву, но разве поможет молитва? В таком-то месте. Нет… надо представить, что все уже закончилось.

Торги.

И Берти выкупил бестолковую свою сестру. Забрал. Увез домой. И… и мама плачет, а еще выговаривает Эву за глупость. Но главное, она рядом. И отец, наверняка, хмурый, суровый, но он тоже рад. Берти… представлялось все живо, до того, что на глаза навернулись слезы.

И Эва зажмурилась.

- Ним, - тихий голос-шелест раздался рядом. – Хозяин называл. Ним.

- Спасибо, - наверное, если говорить, станет легче. Ему ведь тоже… страшно? – Ты действительно сиу? Извини, если это неуместно. Я никогда не могла понять, что уместно, а что нет. И мама всегда пеняла... но я не видела сиу. В прошлом году, говорили, привозили большую выставку. На три недели.

Она все-таки шмыгнула носом, но справилась.

- И мне Энн, это подруга моя, рассказывала… она ходила с сестрами и матушкой, а моя вот отказалась. Говорила, что так – не по-божески… там были сиу. Чучело. И еще орки, но вроде бы без чучел, так, сами по себе. И люди с черной кожей, но их я и так видела. Их много. Привозят из Африки со слоновой костью. Отцу предлагали купить, но зачем, если у нас плантаций нет. И матушка тоже против была. Говорила, что ей дома и обычных служанок хватает. Китайцы еще точно были. И с дальнего Севера. Энн говорила, что у них лица плоские, а глаза узкие, такие, будто щелочки. А кожа темная-темная, но не черная совсем. Индийцы… представляешь, у них, когда муж умирает, жену тоже сжигают. Жуть какая.

Её слушали.

И не только мальчишка, который сидел тихо-тихо, но хотя бы как-то согрелся, во всяком случае, уже не было ощущения, что рядом с Эвой ледышка.

- А ежели жена? – уточнила Агнесс.

- Тогда муж берет другую жену.

Точно Эва не знала, но что-то ей подсказывало, что поверят и так.

- Нечестно выходит, - сказал кто-то.

- Можно подумать, у нас иначей… мужикам-то все можно, а бабе и чихнуть лишнего разу попробуй. Вона, батя мой чуть чего сразу за палку брался, так мамку и зашиб. А судья сказал, что сама виноватая, что мужу перечила. И штрафу дал[2]. Откудова штраф платить? Вот батя меня и запродал.

Сердце болезненно сжалось. Не должно так быть! Не должно… вот вернется Эва домой и отцу все расскажет. Он ведь в Совете. И голос имеет. И пусть тоже расскажет остальным, чтобы закон приняли. Они ведь потому в совете сидят, чтобы всякие законы выдумывать.

- А я сама ушла, - очень тихо произнесла девушка с длинными, почти в пол, волосами. Эти волосы лежали на плечах рыжим покрывалом. – Матушка всю жизнь работала и рожала. Работала и рожала. Вся высохла. И померла. А отец сразу, почитай, другую в дом привел. Помоложе…

- Злую?

- Нет. Тихая она. Сирота. Небось, другая не пошла бы. Он её палкой бьет. И читает Писание, что жена мужа уважать должна. А сам ко мне полез одного раза. Я и подумала, что чем такое, лучше найти кого… но кого ты найдешь в нашей деревне? И сбежала.

Все замолчали. И кто-то опустился рядом, прижался к Эве.

- Господь не оставит детей своих, - уверенно произнесла очень красивая девушка. – Он любит всех, и оступившихся, и павших… надо лишь покаяться.

Мальчишка вздрогнул, и Эва поспешно погладила его по руке, успокаивая.

- Тю, нам-то в чем каяться?

- В мыслях дурных. В неверии. В сомнениях, что душу обуревают.

- Да какие тут сомнения! – фыркнула Агнес, подбираясь поближе. И мальчишку толкнула. – Тесней садись. Так оно получше… у меня семеро сестер. Бате надолго хватит, за меня ему вона, два золотых дали. А у младших и зубы целые. Только одна дурковатая, но это потому, что он по пьяни поленом в нее кинул.

- Помолимся…

- Вот не надо!

Они тихо переругивались, и было что-то успокаивающее. А еще вместе и вправду теплее… хорошо бы, чтобы Берти их всех выкупил. А потом бы передал матушке, она входит в Попечительский совет. И в приюте для падших девиц нашлось бы место Агнесс. И остальным. Даже если они не совсем еще павшие.

Рядом мелко и нервно дрожал мальчишка. Но руки не убирал. Наоборот, неестественно тонкие пальцы сами вцепились в рукав Эвы.