— Почти. Но еще не взрослая.
На это здоровяк, похоже, не придумал, что ответить, и промолчал.
— Садисты… — промолвила Алиса дрожа.
— Смотря что считать садизмом, — продолжал он записывать что-то в блокноте. — Дети, которые отрывают жуку ножки, — садисты? Дети, которые сыплют соль на слизняка, — садисты? Дети, которые устраивают жучиные бои, — садисты?
— А ты взрослый, а не дите малое…
— Я пытаюсь сказать, что мною движет любопытство, как и детей из моих примеров.
— «Любопытство», значит, вот как… — обреченно промолвила Алиса, понимая, что эту стену самоуверенности ей не пробить. — Просто ты всегда был таким… — поникла она.
— Ой нет, тут ты не права. Раньше я был самым что ни на есть обычным человеком. Как ты. Что изменилось? Я стал вампиром, так вышло, мне пришлось принять новую реальность. И так со всеми нами было. Переоценка ценностей происходит быстро. Ты думаешь, будто можешь усмирить голод, но это большое заблуждение. Это голод усмиряет тебя. Приручает тебя. Заставляет забыть о прошлой жизни, о прошлых принципах. Конечно, ты думаешь, что я сбрендил. Я не удивлен. Древний человек в силу отсталости тоже не поймет современного, если представить, что у них завяжется разговор.
Алиса просто промолчала на это, согласившись, что она «древняя». Его слова могли показаться логичными, но в сути своей были полным безумием.
— Продолжим? — спросил он, снова взявшись за нож.
— Тебе действительно нужно мое согласие? — не поднимая глаз, спросила девушка. Она внезапно почувствовала равнодушие к тому, что произойдет с ней дальше. Будто она преодолела какую-то невидимую грань, за которой все было по-другому. — Просто делай, что тебе надо. Не строй из себя не понять что.
Она вдруг поняла, что боится смерти не столько из-за себя, сколько из-за Киры. Кто приглядит за Кирой, если ее не станет? Нет, сестру нельзя оставлять одну ни в коем случае. Какой бы сестра ни была умницей, она все еще ребенок. И поэтому… поэтому надо перетерпеть… для нее… для нее.
Здоровяк проводил свои «исследования» еще долгое время. На самом деле он больше писал в блокноте, чем, собственно, резал ей руки. Раны были неглубокие и небольшие. Закончив, он даже обеззаразил их. По его мнению, наверно, это было проявлением гуманизма. Ненормальный, думала она. Поехавший.
Потом здоровяк развязал ее, отвел обратно в темное помещение, запер дверь и куда-то ушел. Девушка осела без сил и прислонилась спиной к двери.
— Сестренка? — позвала Кира.
— Что такое, Кира?
— Я волновалась за тебя…
— Все нормально.
— Что он делал с тобой? — донесся голос Феликса из темноты; кажется, он сидел у противоположной стены.
— То же самое, что и с тобой…
Феликс вздохнул, дрожа.
— Он у меня попляшет. Только выберемся отсюда. Как же у меня он запляшет… — с ненавистью промолвил он. — В жизни так, наверно, никогда не плясал, как запляшет у меня… Садюга… Еще пожалеет, что появился на свет… Урод…
31
Трудно было сказать, сколько прошло времени. Время в принципе перестает иметь смысл, когда ты сидишь в полной темноте, и снаружи не слышно ни единого звука. Как будто ты утонул, и твое опухшее бренное тело опустилось на дно Мировой впадины, на глубину в двадцать тысяч километров; легкие заполняет затхлая вода, от которой пахнет краской и штукатуркой. Весь мир остался там, далеко наверху, и белеет маленькой-премаленькой крупинкой света. Рыб, моллюсков, да даже экстремофилов здесь нет — ты совсем один. Никто не найдет тебя. Твое тело разложится в этой темноте, станет ее частью…
Феликс очнулся в комнате пыток, все еще привязанный к стулу. На руках, выше локтя, были свежие кровоточащие раны. Кажется, он потерял сознание на какое-то время. Он завертел головой, выискивая здоровяка, и с удивлением обнаружил, что в помещении никого, кроме него, нет.
Зато в коридоре слышались какие-то голоса. Видимо, кто-то с кем-то спорил, потому что разговор шел на повышенных тонах. Парень попытался вслушаться сквозь легкий звон в ушах.
— …да ты совсем сбрендил! — воскликнул первый голос.
— Я не сбрендил. Это ты уперся, — терпеливо ответил второй.
— Я не пойду туда.
— Пойдешь. Пойдешь, черт возьми, я сам тебя силой туда затолкаю!
Это были какие-то другие люди. Голос здоровяка он бы сразу узнал. Кто там? Феликс вдруг понял, что этот вопрос абсолютно не имеет значения. Что куда важнее — это воспользоваться моментом. Раз уж никто сейчас за ним не смотрит, то… Он попытался оценить обстановку. Пошевелил ногами, руками — веревки были завязаны крепко. Фигово. Он взглянул на столик в полуметре от себя — нож лежал на своем месте, где его всегда оставлял здоровяк. Может, получится дотянуться до него и что-то сделать с веревками…
— Я не хочу быть таким, понял, ты?! — закричал голос в коридоре, но слышно его было урывками. — Я волновался за тебя… а взамен получил… был прав на твой счет. Ты бесполезный тюфяк… ничего не хочешь делать… Все ждешь, что тебе все само упадет в руки!
Раздался звонкий шлепок — кому-то отвесили пощечину.
— И упало. Щенок неблагодарный.
Пока вампиры в коридоре выясняли отношения, Феликс сантиметр за сантиметром пододвигался на стуле к своей цели. Вцепившись пальцами в подлокотники, он делал рывки всем телом навстречу столику. Будучи уставшим, давно не евшим и не пившим, он быстро запыхался. Однако он старался не обращать внимания на усталость и не тратил время на передышки, понимая, что сейчас не время себя жалеть. Такая удачная возможность больше не представится…
Наконец, он уперся правым подлокотником в столик. Феликс изо всех сил вытянул шею, но понял, что нож ему ни за что таким образом не достать. На ум сразу пришел вариант опрокинуть столик, но опрокинуть придется, скорее всего, вместе с собой, иначе никак… Будет шумно, вампиры в коридоре услышат… Нет, не вариант. А что же тогда? Можно еще ухватиться зубами за край стола и попытаться наклонить его, чтобы нож скатился поближе… Да, вот это уже вариант.
— Это же аморально, как ты не понимаешь!
— Мне плевать, что ты думаешь об этом. И твоему организму тоже плевать! Есть потребность, которую необходимо утолять.
Феликс игнорировал крики за стеной. Все его внимание было сконцентрировано лишь на одном. Схватившись зубами за край столика, он напряг мышцы шеи и с трудом наклонил его на небольшой угол. Нож пока съезжать отказывался. Ну давай же, мысленно взмолился парень и наклонил столик еще больше, и мышцы стало сводить. Нож медленно покатился вниз. Тут край неожиданно выскочил из зубов, и столик с громким стуком встал обратно на четыре ножки. Сердце Феликса упало, и он испуганно уставился на дверь.
Вампиры в коридоре все кричали друг на друга, похоже, ничего не услышав.
Пронесло!.. Парень выдохнул, по виску стекла капелька пота. Он снова вытянул шею и ухватил нож зубами за рукоять. Хорошо. Дальше что? Лезвие на него направлено… Он осторожно запрокинул голову, отчего рукоять уперлась в уголки губ, и языком развернул нож в противоположную сторону. Отлично, теперь можно резать. Он наклонился к правой руке; лезвие легло на веревку. Крепко сжимая нож в зубах, он задвигал головой. Волокна рвались одно за другим. Почти справился… Еще немного…
Дверь внезапно распахнулась, и кого-то втолкнули внутрь; этот кто-то резко развернулся и крикнул:
— Да пошел ты!.. — он сопроводил слова неприличным жестом в виде оттопыренного среднего пальца.
Дверь с грохотом захлопнулась.
Понимая, что у него ничтожно мало времени, Феликс дернул рукой, пытаясь разорвать веревку, — не получилось. Попытался высвободить — тоже бесполезно, веревка все еще была достаточно крепкой. Проклятье! Он стиснул зубы в отчаянии, не зная, что делать. Он был загнан в угол.
Вампир, зло пробормотав что-то, обернулся. Это был Ким. Феликс застыл в неверии. Точно так же застыл и Ким. Злоба с его лица схлынула вместе с кровью, в глазах отразились растерянность и жалость, губы его задрожали: он хотел что-то вымолвить, но не мог.
