— Ты один. И пока ты один, ты уязвим. Вся копившаяся годами жестокость сожрёт тебя.

— Не тебе мне об этом говорить, — я уже пожалел, что пришёл сюда. Маска ледяного безразличия вот-вот треснет, являя на свет того монстра, что эта долбаная семейка сотворила.

— Я знаю… как виноват. Но перед смертью открываются глаза на многие вещи. Пока ты так жесток с окружающими, с собой… ты не обретёшь счастье.

«Ты не заслуживаешь счастья» — эти слова, сказанные Анной в нашу последнюю встречу, как неоновая вывеска встала перед глазами и не желала убираться. Я чувствовал, что ещё немного и сил сдерживать своего рвущегося наружу зверя не будет. А если он вырвется, то поглотит меня целиком. Назад пути не будет.

Я склонился низко-низко к самому уху старика, чтобы он точно расслышал мои слова, которые я обращал девушке, вонзившей мне нож в спину.

— А кто сказал, что мне нужно счастье?

Любовь. Не слишком ли много значения люди придают ей? Философский вопрос.

Лёжа, в кромешной темноте пыталась заснуть под дурманящий низкий голос Тилля Линдеманна, поющего о любви. Он пел о том, что любовь подобна зверю, готовому сожрать, расцарапать сердце в кровь.

Так ли это? Наверное, это всё приукрашено. Фантастика сродни драконам и феям, придуманная для наивных людей, чтобы объяснить похоть, привязанность, одержимость и привычку. Любовь — это лишь гормоны, которые со временем исчезают. И дай бог на их место придёт уважение к человеку рядом, а не ненависть или равнодушие.

На что похожа моя любовь к Максу? Если сравнить её с музыкой, то это будет что-то из классики. Такое нежное, красивое, пресное и такое непонятное для меня. Может любовь, а может привязанность. Это так же сложно, как квантовая механика.

Я жила в его квартире уже пару лет. Знали мы друг друга около трёх. Внимательный, чуткий, заботливый, смешной и такой родной. Он, как открытая книга. Всегда рядом, всегда поддержит и выслушает. Если выбирать человека на всю жизнь, то он несомненно именно тот. Старость с ним не страшна.

Но любовь ли это? Я прокручивала сегодняшний разговор со своей подругой, задав ей мучавший меня вопрос. С Натали мы прошли через многое в жизни. Красотой неземной она не отличалась, зато харизма не оставляла равнодушным ни одного мужчину, встречавшемуся на её пути. Уж она-то должна с лёгкостью отличить любовь от влюблённости или просто симпатии.

— Не загоняйся, подруга. Он хороший. Правда хороший. Я же вижу со стороны, как он на тебя смотрит. Вы идеальная пара. Любовь это или нет — судить не мне. А она так нужна тебе? — не в бровь, а в глаз. Натали, как всегда, читала между строк. Рациональная и прагматичная она никогда не надевала розовые очки, сразу отсеивая от себя обычных болтунов, не способных ни на что, кроме как чесать языком. На «звёзды с неба» с хохотом отправляла кандидатов по дальнему маршруту, дабы никогда больше не видеть.

— Да! Нет… То есть не знаю. Просто годы идут, я не молодею. Двадцать шесть уже, а он со свадьбой не торопится. Понимаешь, мне нужна уверенность в будущем, — я на её фоне чувствовала себя серой мышкой, глупой дурочкой, мечтающей увидеть единорога.

— Ага. Годы идут. Не успеешь обернуться, и тебе будут место в транспорте уступать. Дурёха ты, Мишель. Штамп в паспорте ничего не меняет, — девушка протянула мне чашку чая. После последнего похода в клуб на алкоголь я смотрю с отвращением. — Поверь мне. Уж я-то знаю. Мой бывший муж и со штампом в паспорте раздвигал ноги случайным девицам.

Я вздохнула, понимая, что мир далеко не такой радужный, как казалось в детстве. Есть доля правды в её словах. Для мужчины нет непреодолимых препятствий, когда зудит в штанах. Их не остановит ни штамп, ни десять детей, ни цунами с землетрясением. Поэтому своих детей я не спешила заводить, хоть Макс уже год, как заводит этот разговор. Только, когда я буду готова. Не раньше. Видимо, глубоко в душе я предполагала такой вариант событий, где я остаюсь без мужа и средств к существованию одна во всём мире. Хотя иногда я так себя и чувствовала. Одинокой и потерянной.

Тем более я боялась. Его опасная работа в полиции города не даёт мне и немного расслабиться. Эти частые ночные смены меня скоро совсем доканают. Но я всё понимала.

Самой от себя бывало тошно, какая я правильная.

С детства родители приучали, что мужчина всегда прав. Даже когда не прав, всё равно прав. А женская обязанность — это поддержание уюта в доме и постели. Я была категорически не согласна, поэтому свела к минимуму наше с ними общение. Диктатура в семье слишком давила на меня. Сейчас достаточно пары сообщений в неделю, чтобы они хотя бы в полицию не подали из-за пропажи. Я сама против их воли пошла работать, получая гроши.

«Женщина должна работать на кухне» — говорил папа.

«Женщина не имеет права говорить «нет» своему мужу, иначе он найдёт более покладистую» — говорила мама.

Их одинаковые взгляды на жизнь дали почву для долгой совместной жизни. Я может быть даже порадовалась за них, но видела однажды фото, где мама в балетной пачке стоит на сцене. Это было до того, как она познакомилась с отцом. Быть может, она в глубине души жалела, что не последовала за мечтой, а превратилась в «хранительницу очага» и примерную домохозяйку. Она сама себя убедила, что так правильно. Так все живут, не смея думать о других вариантах.

Я так не хотела. Нет, я хотела свою семью, но не хотела терять себя в семье. Макс это прекрасно понимал. Но всё же. Я чувствовала, что чего- то в моей жизни не хватает. Как будто я играю не свою роль…

На следующий день я бездумно перебирала бумаги на рабочем столе. Голова отказывалась работать. Наверняка, осенняя хандра или эмоциональное выгорание. Серость и уныние канадской погоды часто навевала на меня депрессию. Любой психолог бы посоветовал мне «перезагрузку».

Сделать что-то мне не свойственное. Например, прокатиться на мотоцикле по безлюдной ночной автостраде. Или сходить на румбу. Только вот танцор из меня ужасный, а после последней такой «перезагрузки» я проснулась с похмельем.

Я помнила не всю ночь в клубе. Но ледяные глаза, казалось, до сих пор преследовали меня. Стоило только выйти на улицу, чудилось, что каждый мой шаг, каждое движение тела тщательно изучается. Я словно та белая мышь в лаборатории чокнутого профессора. Порой доходило до абсурда. Каждый встречный вызывал подозрение и шарахался от моего косого взгляда. Паранойя. Нервишки бы тебе подлечить, подруга, или витаминчики попить.

— Джес, ты идёшь в кафе? — именно поэтому всю неделю я старалась брать кого-то с собой на обеденный перерыв. Пухленькая девушка вздрогнула от неожиданности и показала кипу бумаг, явно давая понять, что на неё рассчитывать не стоит.

— Том? Идёшь? Обещали завести твой любимый клюквенный пирог, — я лукаво прищурилась, пытаясь надавить на слабое место коллеги.

— Ты знаешь… в общем, иди без меня. Может мисс Робертсон со второго этажа составит компанию…

Не дожидаясь ответа, от натянул очки на нос и принялся усердно стучать по клавиатуре. Наигранно оптимистическая улыбка слезла с моего лица, оставляя лишь разочарование и обиду, за которыми спряталось беспокойство, грозящее вот-вот выплеснуться наружу дорожками непрошенных слёз.

Может, их никто и не заметит. Коллеги были поглощены мыслительным процессом и сидели молчаливее обычного. Как будто в любую минуту заявится генеральный директор и устроит «небо в алмазах».

Я обречённо выдохнула, ругая про себя ворчащий желудок.

Зонт спасал от дождя только мою голову. Холодный ветер пробирался под тоненькое пальтишко, пытаясь поднять юбку. Кафе, в которое мы с коллегами часто ходили, располагалось в нескольких метрах от офисного здания. Но и эти пять минут мне в последнее время стали даваться с трудом.

Уворачиваясь от идущих навстречу людей, не считавших нужным культурно идти слева в одном потоке, я быстрым шагом дошла до тёплого помещения. Внутри, как всегда в это время, вилке негде было упасть. На моё появление отреагировал только висящий над дверью колокольчик, оглашавший всем присутствующим, что Мишель не мешало бы подкрепиться.