– Не знаю, – говорю, – против кого не буду драться. Но буду драться против всех, кто без всякого основания будет нападать на территорию, вверенную моим заботам, и которую я обязан защищать.

– Ну, а это как Вы называете? – раздражённо вынул он из походной сумки, видимо, заранее приготовленную бумагу. – Это вы писали.

– Разрешите прочитать.

– Пожалуйста.

Беру, читаю. Это мой приказ одному из чеченских офицеров, явившемуся ко мне добровольно и изъявившему желание драться против добровольцев. Я поручил ему этим приказом мобилизацию чеченских аулов на моём правом фланге и с полученным отрядом зайти добровольцам с фланга, со стороны Червленной, стрелять, обойдя их с тыла.

– Да, это я писал.

– Ну, а это как назвать, это хорошо?

– Что же, я и сейчас готов защищать этот план. Если бы этот чеченец и русский офицер, его товарищ, не оказались бы предателями, я бы отнял у вас Грозный. Этот план, по-моему, безошибочен.

– Я не о том, – досадливо поморщился Ляхов.

– А я о том, что я с вами дрался. Так я же этого не скрывал никогда. Этот факт совсем не требует доказательств.

– Н-да, – процедил он, – мне придётся с Вами особо поговорить. Вы сегодня не уезжаете? – вдруг перешёл он на любезный тон.

– Нет.

– Где Вы ночуете?

– Я остановился в городе, у знакомых.

– Так приходите сегодня вечером ко мне (он назвал гостиницу, название которой я теперь забыл). Я буду там, и мы с Вами побеседуем.

– Обязательно приду, – ответил я с поклоном, смеясь в душе.

Ляхов откланялся и ушёл к себе в вагон. Я вернулся в английский вагон. Роуландсон ждал меня и очень был заинтересован нашим разговором. Я передал его почти дословно.

– Вам необходимо сейчас же отсюда уехать. Ни в коем случае не ходите в гостиницу. Они вас убьют. Идёмте со мной, я провожу Вас до моей машины и прикажу шофёру исполнять все Ваши распоряжения. Я хочу, чтобы Вы уехали, пока я здесь.

Мы вышли, нашли машину. Я сел. «Счастливый путь», – донёсся до меня голос Роуландсона, когда машина набрала уже полный ход.

Пропуск Деникина у меня в кармане. Машина мчится по гладкой укатанной дороге. Но что значит этот пропуск? Любой патруль, предупреждённый по телефону, легко покончит со мной. Ведь я один-одинешенек. Мелькает телефонный провод. Выхватываю шашку и на полном ходу машины пытаюсь его перерезать. Провод падает вместе со столбом. Он невредим. Шофёр без слов понимает и задерживает машину. Соскакиваю быстро. Провод перерезан. Мы мчимся дальше. Опять провод. Ещё раз перерезал его для большей безопасности. Ну, теперь спокойнее, мелькает мысль. По телефону уже не задержат.

Въехали в какой-то аул. Шофёр говорит, что сегодня не ел ещё. Наскоро выпивши по стакану молока, берём воды и мчимся дальше. Вот уже и паром. Офицеры из Кизлярско-Гребенского полка. Все знакомы. Встречают удивлённо.

– Так ты вернулся?

– Да, как видите.

– Ну, брат, а мы думали, что тебе капут.

– Ну, чепуха, вот пропуск самого Деникина. – И протягиваю им бумагу.

– Хорошо, счастье тебе. Ну, идём выпьем по этому поводу да закусим.

Отказываться нельзя. Спешу, глотаю плохо прожаренный шашлык. Ну вот, отделался. Становится легче. Здесь каждую минуту могут перехватить, а они не спешат, им скучно у парома. Рады поболтать. Ну вот, я уже на другой стороне реки. Машина мчится.

Шофёр тревожно говорит, что, пожалуй, не хватит бензина. Я машу ему рукой, всё равно, мол. Он понимает, и мы мчимся дальше.

Вдруг добровольческий пост. Это уже фронт. Показываю пропуск. Не можем, говорят, пропустить. Прошу сообщить начальнику отряда. Пропускают. Мы у Беликова. Удивления, разговоры те же, что и раньше. Но Беликов очень любезен.

– Но я тебя ночью не пущу. Ещё пристрелят тебя где-нибудь случайно. Ночь проведёшь здесь, а на рассвете поедешь.

– Не могу, – говорю, – тороплюсь. Я должен сообщить чеченцам, что перемирие заключено, чтобы предупредить возможность их наступления.

Это уже сознательная ложь. Чеченцы знали давно о перемирии, а военные действия продолжаются.

– Ну, куда поедешь? Убьют. По автомобилю откроют стрельбу.

Хизроев и Коркмасов не успели придти в дом, где было назначено собрание, поэтому они не были там арестованы. Но о том, что они в городе и где именно и что они должны быть на собрании, Мусаев знал и не только от меня, так как я имени Хизроева не упоминал. Поэтому, когда их не обнаружили в этом доме, где должно было быть собрание, то сейчас же оцепили дом Хизроева и арестовали Магомед-Мирзу, но Коркмасова не нашли.

Я сам, конечно, при этом не был и узнал об этом аресте только от бывшего моего вахмистра, родственника Хизроева Гамзата и Атаева Абу Муслима. Оба они пришли ко мне и просили помочь в его освобождении. Гамзат был очень взволнован и говорил, что если Хизроева не освободят сегодня же, то он пойдёт на всё, даже на то, чтобы поднять всадников против правительства. Я был также взволнован известием. Я очень любил Магомед-Мирзу, и сажать его в тюрьму совсем не входило в мои расчеты. А я как бы оказался косвенным виновником его ареста.

Я быстро собрался и пошёл к Мусалаеву, Гамзат пошёл со мной.

У Мусалаева я застал какое-то военное совещание, был Халилов и другие. Мой приход, видимо, был для них неожиданностью, даже смутил их. Они сразу перестали разговаривать и смотрели на меня. Я, конечно, заметил, что пришёл некстати и сказал:

– Я задержу вас ненадолго. Мне сейчас сообщили, что арестован Магомед-Мирза Хизроев. Я настаиваю на его немедленном освобождении. Он не был в том доме на собрании. Вы его арестовали у него на квартире, он имел право там находиться, т. к. жил в Шуре с вашего ведома и разрешения. А разрешать жить, а потом арестовывать – это не годится. Ты, Мусалаев, распорядился об его аресте, я прошу тебя, чтобы ты сделал распоряжение о его немедленном освобождении.

Мусалаев заявил, что это невозможно. Другие подтвердили. Я настаивал, они отказывали. Меня эта настойчивость сильно нервировала. Я видел в этом худой замысел и решительно сказал:

– Я категорически требую, чтобы Хизроев был освобождён немедленно. Если же вы его не освободите, то я вам наделаю больших неприятностей.

– Каких?

– Там будет видно, что я сделаю, надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что я могу сделать, если вы не исполните моего требования.

Моё раздражение и требование их опять смутило и обеспокоило. Они знали, что я могу кое-что сделать. Мусалаев ответил мне, что он, к сожалению, не может взять на себя такой ответственности. Если ты берёшь на себя ответственность, то ты сам и сделай распоряжение.

– Если тебя послушают, то Хизроев будет на свободе.

– Конечно, беру, – сказал я. – Тут же при них написал приказ в тюрьму об освобождении Хизроева.

Выйдя от них, я передал приказ Гамзату, и через несколько минут Хизроев был свободен. Разговоры о том, что Хизроева освободил Мусалаев, неверны.

1. Абакаров Гасан – поручик, всадник Дагестанского конного полка, произведенный в офицеры за боевые отличия в 1-й мировой войне. В антисоветском восстании (1920–1921) отличался энергией и личной храбростью. Был захвачен в плен большевиками. Во время конвоирования бросился с Гидатлинского моста в Аварское Койсу и погиб.

2. Агарагим Кади – род. в Нижнем Казанище Темир-Хан-Шуринского округа. Председатель партии «Джамиат уль-исламие» («Исламское общество») (1917). Весной 1929 г. один из руководителей народного выступления против колхозного порядка в Н. Казанище. Вместе с Абу Супьяном Акаевым был «обезврежен», как следует из документов, т. е. арестован. Расстрелян 17 декабря 1929 г.

3. Акаев Абу Супьян (1872–1931) – род. в Нижнем Казанище Темир-Хан-Шуринского округа. Ученый-арабист. В 1902 г. издал на кумыкском языке книгу «Усул джадид» – первое в Дагестане учебное пособие по новой методике обучения детей чтению и письму. Всего издал около 40 книг, посвященных различным проблемам истории, культуры, науки. После установления сов. власти в Дагестане принимал активное участие в области просвещения. Ответственный редактор журнала на арабском языке «Баянул хакаик» (1925–1928). Один из организаторов и руководителей «Динни комитета» (1924–29). Арестован в 1929 г. и выслан в Котласские лагеря Северного края, где в 1931 г. скончался.