— Допустим, — продолжал все так же в тоне допроса Кандуев. — Почему в таком случае совпали эти, как будто бы очень разные события: в дом к командиру сотни приезжает сестра главаря банды, командир уничтожает или берет в плен практически всех участников налета, кроме своего шурина, главаря? Так вот, я могу ответить на этот вопрос: Нохашкин лишь делал вид, что ищет бандита Жидкова. Я приказывал тогда товарищу Нохашкину не возвращаться в улус, пока полностью не ликвидирует банду. Коммунист Нохашкин не только не выполнил мой приказ, но не выполнил свой партийный долг. Мне кажется, Церену Нохашкину не только руководить исполкомом рано, а и в партию его поторопились принять…

В кабинете после такой бурной речи Кандуева наступила гнетущая тишина. Большинство партийцев были люди в годах, они не раз видели в жизни и свою и чужую беду. Когда Церена выдвигали на должность председателя улусного исполкома, многие из них испытывали двойственное чувство: молод Церен, по существу паренек. Ну, нюхнул пороху, ну, боевитый. А здесь работа, что и мудрецу подчас не по силам, внове работа-то. Но пережившие немало невзгод люди эти видели также, как молодецки берется за всякое дело Церен, знали и ценили его прямоту, честность. Был, правда, серьезный довод против его кандидатуры: как-никак жена его — дочь крупного скотопромышленника, считай, наследница классового врага. Поди, проверь, чего она нахваталась от своего предприимчивого родителя. Хоть муж и считается головой в семье, да жена — шея. Куда шея повернет, туда и голова клонится… Факт женитьбы Церена на сестре бандита, так умело обыгранный Кандуевым, давил сейчас на пролетарское самосознание членов бюро.

Подал голос прокурор улуса:

— У меня вопрос к товарищу Нохашкину.

Церен выжидательно уставился ему в лицо.

— В день встречи с бандой вы приезжали домой или нет?

— В тот день — нет. Только через пять дней я смог навестить семью.

— И те пять дней вы все время были на глазах у людей? Никуда не отлучались?

Церен вздохнул удрученно:

— Все пять дней я ни на минуту не оставлял своих бойцов.

Кандуев, поискав кого-то глазами в заднем ряду, предложил:

— Не послушать ли нам очевидца встречи дочерей капиталиста Жидкова у дома председателя улусного исполкома товарища Нохашкина.

Все обернулись на мешковатого, с одутловатым лицом заведующего отделом исполкома Даганова, претендовавшего на должность председателя. Пряча глаза в косматых бровях, он начал рассказывать, будто хорошо заученный урок:

— В те самые дни, когда командир сотни преследовал банду, к дому Нохашкина подъехала запряженная породистыми лошадьми линейка. Из дома вышла с ребенком на руках жена Церена. Она очень обрадовалась приезду сестры с мужем, этаким важным русским господином в шляпе. Я, конечно, не мог слышать всего их разговора, но одна фраза запомнилась. Сестра жены Нохашкина плакала, подносила платок к глазам и все время твердила: «Борис просил… Борис говорил…» Нина тоже плакала и успокаивала сестру. Я ушел к себе и весь день наблюдал за домом Нохашкиных. Гости уехали только к вечеру.

После Даганова говорили прокурор и заведующий улусным отделом здравоохранения, пожилой врач Коноплев. Оба сходились на том, что лишь по таким приметам и косвенным уликам обвинять человека в соучастии с действиями банды непозволительно. Нужна более детальная проверка фактов, сопоставление событий, прежде чем выносить дело на бюро. Трое, в том числе Даганов, склонялись на сторону секретаря бюро.

— Если Нохашкин считает себя настоящим коммунистом, — зло выкрикнул Даганов, — он давно должен был разойтись с женой, отец которой был эксплуататором и контрреволюционером, а брат оказался главарем банды! Церен не только пригрел гадюку на своей груди, но и гаденышей с нею плодит!

Церен вздрогнул, качнулся от этих слов, как от предательского удара. На миг он словно потерял сознание и сидел с закрытыми глазами, но придя в себя и почувствовав силу в руках, медленно поднялся и шагнул к Даганову:

— Что ты сказал о моей жене? — спросил Церен, приблизившись вплотную.

— Драться надумал?! — с испугом отступил тот. — Смотрите, товарищи, Нохашкин готов напасть на человека, осмелившегося его покритиковать!

— Что ты сказал о моей жене?.. Повтори! — тихо и раздельно проговорил Церен, уже не замечая, что кулаки его сами собой сжались.

Зато все видел внимательно следивший за ним Кандуев. Он предупредил строго:

— Товарищ Нохашкин! Прекратите безобразие!

И Даганов, чувствуя поддержку со стороны секретаря бюро, повторил вызывающе резко:

— Я сказал: ты спишь с гадюкой!

Кулак Церена пришелся в рыхлую щеку обидчика.

— А это за моих детей! — выдохнул Церен, ударив с другой стороны. И тут же рванулся к выходу, но его задержали. Да и сам он понял, что разговор теперь пойдет куда более серьезный.

— Нохашкин, садитесь! — приказал Кару. Белки его глаз подернулись красными жилками, щеки пылали, будто Церен ударил его самого.

На то Кандуев и рассчитывал: затравленный им Церен в конце концов кинется в драку. Удовлетворенный, однако, тем, что удары пришлись по щекам Даганова, секретарь заговорил более сдержанно, входя в свою обычную роль председательствующего:

— Если бы Церен Нохашкин и не совершил других проступков, его хулиганские действия во время заседания бюро — пример незрелого поведения, не достойного звания коммуниста.

На этот раз защитников у Церена не нашлось.

— А вас, товарищ прокурор, я прошу привлечь Нохашкина к уголовной ответственности за хулиганские действия, — обратился Кандуев к прокурору.

Прокурор, все время сидевший безмолвно, ответил с непривычной для его положения резкостью:

— В подобных случаях привлекается и человек, спровоцировавший эти действия.

— Вы обязаны выполнить указание улускома партии! Как коммунист, вы подотчетны в своих действиях улускому, — придавив ладонью бумаги, заявил ему Кандуев.

На другой день на место председателя исполкома улусного Совета сел Доржи Даганов.

Побывавший совсем недавно в улусе сотрудник ЦИКа Оркчинский уточнил обстоятельства:

— Я побеседовал с каждым из членов бюро, а потом с командирами взводов и бойцами сотни. Вся сотня подтверждает личную храбрость Нохашкина и его преданность делу революции. Среди населения улуса явное недовольство решением улускома. Многие бойцы и оба командира взводов сотни подали заявление на демобилизацию, По словам участников преследования банды, Нохашкин все время был со своей группой. Кандуеву зачем-то нужно было скомпрометировать Нохашкина, возможно, чтобы продвинуть в председатели исполкома своего приятеля Доржи Даганова. Если бы Нохашкин не погорячился на бюро, пожалуй, все обошлось бы лишь неприятными объяснениями конфликтующих сторон…

— Все это скверно еще и тем, — отметил Вадим, — что об этом уже наверняка знает теперь каждый житель улуса!

— К сожалению, слухи уже расходятся, — подтвердил Оркчинский.

Араши стиснул виски ладонями:

— Виноват во всем я! Ведь это я рекомендовал на должность ответственного секретаря улускома этого бывшего писарчука попечителя. Но ведь мы его посылали на курсы — такое рвение проявил! А в душе так и остался мстительным мелким хозяйчиком!

— Конечно, все это вздор — насчет соучастия Церена. Но поднять руку на товарища по партии, хотя бы тот был и неправ… — Семиколенов откровенно досадовал, обвиняя Церена в невыдержанности.

Араши, готовый казнить себя за промах с избранием Кандуева в секретари, почти кричал в лицо Вадима:

— А если бы на твою жену кто-нибудь такое сказанул? Вспомни Пушкина! Не кулаки в ход пустил, за пистолет схватился.

Вадим передернул плечами:

— Слава богу, я еще не женат… А женюсь… В общем, не знаю… Думаю, что это не наш, не большевистский метод доказывать правоту.

— Ладно, — медленно приходя в себя, сказал Араши. — Пушкин нам тут не поможет. Надо самим разбираться. Мне ясно одно: Кандуев — не секретарь. Нужна замена… Но кого послать в Шорвинский улус?.. Если бы ты знал, Вадим, как мало подготовленных к партийной работе людей!