— Да, вы, багша, преодолели немыслимый путь! — сказал Хембя, восхищенно взглянув на настоятеля монастыря. — Какой веры люди встречались вам в той долгой дороге?

— В пути разные люди встречались, — не очень охотно ответил багша на вопрос. — Объяснялись они всяк на своем языке: на тибетском, китайском, тангутском, баид… Проводником у нас был бурят. Он вел по такой дороге, где живут люди нашей веры. Когда местные жители узнавали о цели путешествия калмыков, о том, что мы паломники к древним местам, сердца их озарялись радостью. Всяк был готов пособить, не принимая платы. Попадались в пути и люди жадные, недобрые. Такими я запомнил тангутов. Эти издавна промышляли грабежом. Имя божие, совесть у них не в чести. Живут как звери, лишь бы чем утробу набить… Старший зазвал нас к себе домой на обед. Чтобы не оставаться в долгу перед главарем раскольников, я подарил ему ружье, часть денег, золотой браслет для жены. Нойон сказочно богат, а простые люди из его хотона — голодные оборванцы. Мне показалось, что повелитель держит их впроголодь, как иной дурной хозяин не кормит собаку, чтобы злее была.

Нойон Дяявид и раньше слышал рассказы о путешествии багши в Тибет, ему все это было знакомо. Зато Хембя ловил каждое слово. Затаив дыхание, мог слушать багшу день целый и больше. Бааза-багше было приятно видеть перед собой такого внимательного собеседника. Он знал, что все его слова о хождении к святым местам разносятся по степи как легенда о подвиге багши. Однако именно сейчас настоятель монастыря был сам потрясен поступком Байчхи, больше, чем легендами о его хождениях на Восток… Настала пора посвящать в неоконченный разговор с безбоязненной женщиной и Хембю. По едва уловимому знаку багши разговор начал нойон.

— Уважаемый зайсан Хембя! По возрасту я младше вас, но мне хотелось бы сейчас поговорить с вами, как мужчина с мужчиной, на равных…

Дяявид не торопился со словом, обдумывал каждую фразу. Медленными движениями он извлек из кармана серебряный портсигар, раскрыл его, постучал мундштуком папиросы по углу подставки.

— Наш разговор, надеюсь, будет откровенным, без взаимных обид… Нужно лишь проявить поистине мужское терпение. Для вас, Хембя, наверно, не секрет, что из всех Малодербетовских зайсанов вы наиболее близки мне. Я ставлю в пример другим вашу доброту, ясный ум и осмысленные решения. Говорят: «Ребра являются опорой груди, а грудь — ребрам». Так и мы с вами поддерживаем друг друга и живем добрососедски, в ладу. Я давно привык считать: ваше горе — мое горе, моя радость — ваша радость. До вчерашнего дня меня мучила одна общая печаль, и я искал случая, чтобы излить перед вами душу. Пусть эти освященные стены монастыря станут свидетелями моего чистого порыва к вам… Скажите, Хембя, гнетет ли вас то, что у вас нет наследников?

Слушавший все это с умилением Хембя воскликнул:

— Ваша светлость! Что за вопрос? Разве я не хотел бы иметь детей? Где только я не был, на какие жертвоприношения не шел. Но так угодно судьбе, что моих седин не коснутся нежные руки детей. У меня нет ни на кого обиды за это! Даже на Байчху, которая страдает, быть может, больше, чем я сам… К чему затевать разговор о семейных терзаниях под крышей храма? Сейчас уже нет такого доктора, чтобы он изменил решение самого бурхана.

— Зайсан Хембя! Не будем отчаиваться! — остановил его с веселой улыбкой нойон. — Недавно в Царицыне я повстречал своего давнего приятеля по лицею, князя Михаила. Пристанище князя в Москве, а в Саратовской губернии у него три деревни. На Волгу князь приезжал по своим делам. Мы хорошо поговорили с ним, и он, немолодой уже мужчина, поделился со мной своей радостью: тридцать лет прожил в согласии с первой женой, и у них не было детей. А четыре года тому вступил в повторный брак, и новая супруга его подарила князю двух младенцев.

Хембя пугливо покосился на жену:

— О, у русских свой путь и даже бог свой! — возразил Хембя. — Князь Михаил женился на молоденькой и небось забыл о прежней спутнице жизни… Я не могу оставить Байчху на старости лет! Это не по мне, высокочтимый нойон Дяявид! На такой грех никогда не решится ваш покорный слуга.

— Хембя, успокойся! — сказала ему супруга с непонятной для мужа веселостью в глазах. — Если говорит нойон, да в присутствии багши, полагается все выслушать до конца… С тех пор как наши далекие предки перекочевали в Россию, прошли века. От тех, почти забытых, времен до нынешнего дня продолжался род зайсана Хемби. Но долгая нить эта может оборваться. У вас нет детей, некому нести дальше фамилию зайсанов. Разве правильно будет, если пятьсот дворов аймака останутся без хозяина, а Хембя будет спокойно наблюдать, как уходит в небытие род его?

Хембя хотел было прикрикнуть на жену за то, что она потворствует греху… Но по лицам нойона и багши он понял: дело это основательно обговорено в его отсутствие, и последнее слово будет за Бааза-багшой. А настоятель монастыря, вслушиваясь в слова нойона, уже раз или два согласно качнул головой. Хембе ничего не оставалось, как покориться. Впрочем, у него еще будет время, решил он, обо всем хорошенько подумать на обратном пути и поговорить наедине с женой, которая слишком распустила язык в священном месте.

До обеда еще не близко, но безжалостное солнце готово испепелить все живое. Затерявшийся в просторной степи хотон будто вымер. Лишь около одной кибитки всегда слышны голоса. Пряча голову в тени от навеса, хозяйка лепит кизячные кирпичики, раскладывает их рядком на солнце. За спиной она давно уже слышит детские всхлипы, крик. Не ополоснув рук в корыте, подошла к двери, сердито спросила:

— Эй, сорванцы! Что вы там затеяли?

В кибитке что-то грохнуло, со звоном покатилось.

— Яглав, яглав! — со стоном промолвила женщина и пошла споласкивать руки, на ходу придумывая наказание шалунам.

Дети везде — дети… Их возраст таков: шалить, бить посуду, волтузить друг друга в потасовке. Отчитай, накажи, дай подзатыльник — взвоет… Больше не от боли, а от обиды. Через минуту опять, глядишь, сцепился с ровесником или братом.

Тот день в маленьком хотоне Орсуд ничем не отличался от вчерашнего и позавчерашнего. Старшие были заняты неотложными хлопотами, порой не до детского рева в колыбели: поорет — устанет! Через три кибитки от этого, слишком уж беспокойного жилья, — кибитка Сяяхли. Вот девушка вышла из дому, постояла немного в раздумье и пошла к той женщине, у которой руки никогда не скучали без дела. В кибитке, наполненной горластой малышней, живут и какие-то дальние родственники, некуда им, неприкаянным, деться. Не кибитка, а тыква, начиненная семечками. Однако Сяяхлю тянет сюда, в это шумное семейство, к этой до бровей заляпанной кизячными брызгами хозяйке по имени Жиргал. Чем же убогое жилье влечет к себе девушку? Сяяхля не могла бы объяснить и сама себе. Но это так! Раньше она если ходила сюда, от случая к случаю. В последнее время стала наведываться, бывает, и несколько раз в день.

Чуть покончит с уборкой, приготовит еду для отца — и кидается ко второй от края хотона кибитке. Здесь она словно обретала покой. Она будто слышала здесь голос Нармы, доводившегося хозяйке дальним племянником.

Для всего хотона Сяяхля была отрадой. Если бы какая-либо другая девушка зачастила в дом родственников любимого человека, про нее пошли бы всякие сплетни. О Сяяхле не спешили обронить худое слово: одна скажет, двое рот заткнут! Потому что умом Сяяхля превзошла любую семейную женщину. А то, что она девушка и душой мается — только злой человек не поймет этого.

Хозяин той кибитки, где Сяяхля стала частым гостем, почти не живет дома — батрачит у кулака в соседнем хотоне. Замученная детьми супруга его, сорокалетняя, но уже почти вся седая, родом из аймака Налтанхин. В семье этой четверо детей, самому старшему — девять, младшему — четыре года. Пока мать возилась с кизяками, сорванцы придумали игру в прятки. Один из них сунул голову за кадку с водой, но, обнаруженный, хотел перебежать под кровать. Рванулся было в сторону от преследователя и столкнул кадку с лавки. А пресной воды — только в ней, с ведро осталось до завтрашнего дня! Кадка зацепила ведро! Пролилось молоко — бог с ним. Но вода! Пресную воду в хотон возят из колодца, а путь к нему измеряется двумя десятками верст! Да и бочка с деревянным кляпом на весь хотон одна! Сегодня этот долгожданный возок с водой уже не приедет. На чем еду готовить? Того и гляди, хозяин к обеду заявится! Горестно сокрушаясь из-за такой невосполнимой потери, мать схватила толстую лозину, лежавшую у порога, и принялась всыпать правому и виноватому. Мальчишки — врассыпную! Кто-то хотел поднырнуть под мать, чтобы выскочить во двор, но не вышло: удар пришелся по голове шестилетнего мальчика! Показалась кровь! Опять беда матери! Обхватила голову сынка, целует, полотенце прикладывает — не унять крови. Испугавшись, мать сползла на пол, рухнула без сознания.