Араши, передавая смысл непростых слов Вадима, горестно размышлял:

«Не только этим безграмотным степнякам, мне самому не верится в такое чудо. Кто бы это мог сказать, когда там, в России, совершится революция? Сколько ждать того часа? Как готовиться? И у Бергяса, и тем более у нойона есть свои преданные псы. Поговори вот так на кругу — тут же донесут».

Пока они беседовали, время между тем ушло за полночь. Дети уснули. Араши посмотрел на них. На подушке, обнявшись, чтобы не свалиться во сне, уснули Церен и Шорва, где-то в ногах у мальчишек, свернувшись калачиком, притихла под овчиной Нюдля.

— Смотрите, друзья! Пока мы разговаривали, дети уснули, — кивнул на кровать Араши. — Жалко глядеть на них, беззащитных! А ведь они надеются на нас, верят… Может, мы поговорим о них, пока спят. Самым близким по крови для них ты, Нарма. Есть ли у тебя жена или мать, может, тетка из близких, кто мог бы приглядеть за сиротами, кормить их, бельишко постирать.

— Какое кому дело до меня и моей жены! Это мои родичи, мне о них и заботиться! — грубо ответил учителю Нарма.

— Если я что-то не так сказал, прости, друг! — положил ему руку на плечо Араши. — Я не в обиду затеял разговор: ведь я — учитель и судьба детей не безразлична мне. Даже когда у них есть отец и мать.

Нарма виновато опустил голову. Через минуту он сказал:

— Не сердитесь, багша-учитель. Я погорячился. Конечно, я не оставлю ребят одних, только сейчас, если хорошенько все взвесить, не до них мне… Такая уж полоса в жизни. Недавно умерла Байчха, первая жена зайсана. После смерти старухи половину скота Хемби передали хурулу, оставшееся расхватали его родственники. Двадцать лет молодой жизни отдал я, пробатрачив на зайсана, а получил две хилые коровенки с телятами и этого коня, на котором приехал. Ни кола, ни двора! И от дождя негде укрыться. Когда жив был зайсан, не раз они с Байчхой мне толковали: старайся, Нарма, у нас нет человека роднее тебя. Тебе же все и достанется… Но слова ветер унес, бумаг зайсан не подготовил даже своим женам, надеялся жить до ста лет… Нарма ему был нужен, чтобы ломить хребет да надрываться на работе. Была одна радость — Сяяхля — и с той разлучили.

— Теперь ты хоть понял, что добрых господ не существует? — заметил Араши.

Вадим перебил учителя вопросом к Нарме:

— А как же вы думаете жить дальше?

Батрак с досадой, морщась, как от зубной боли, махнул крепко сжатым кулаком.

— Не знаю!.. Тошно мне! Уехал бы куда глаза глядят. Да вот они остались теперь сиротами!

— Поселяйся здесь, никто тебя не прогонит! — искренне предложил ему Гаха.

Нарма покрутил головой:

— Не уживусь с Бергясом.

Араши не нравилась странная несговорчивость Нармы:

— Тогда ребят не трогай, если у самого крыши нет!

— Напрошусь табунщиком к зайсану Онкорову в Бага-Цохур, — упорствовал Нарма. — Зайсан тот наезжал нередко в наш хотон, все хвалил меня за умение, приставал к Хембе, просил отпустить меня в Бага-Цохур.

— Ну и чудак же ты, Нарма!.. — расхохотался Араши. — Вырвался из когтей налтанхинского беркута, теперь сам лезешь в лапы бага-цохурского шакала!

— Смейтесь, потешайтесь над бедняком, — без обиды, как обреченный, отозвался Нарма. — Вы, багша-учитель, своего в жизни добились: книжную мудрость постигли, заимели свой дом, есть работа, достаток. Теперь остается смеяться над дураками…

— Прости меня, Нарма, — поспешил извиниться Араши. — Это горький смех. Ты, Нарма, живешь пока лишь своими заботами… и не можешь в них разобраться. А мне предстоит разобраться в этой жизни за всех вас, и я не буду счастлив, пока не изменится жизнь таких бедолаг, как ты.

Лишь под утро они пришли к единому мнению о будущем сирот. Пока Нарма найдет работу, Церена нужно отправить на хутор Жидковых, где нашел пристанище Вадим Семиколенов. А Нюдлю Араши отвезет в Астрахань, определит в пансион.

…До Грушовки Вадиму и Араши было по пути. Они наискосок пересекли бездорожное пространство между оставшимся позади озером и еле заметным вдали курганом. Когда кони заметно притомились и, позвякивая уздечками, пошли рядом, Вадим сказал, кивнув на белесую проплешину:

— Солнце еще за курганом, а травы никнут, словно не радуются ему… Нехорошо на душе у меня, Араши, после этой поездки. Будто сердце свое оставил в хотоне.

— За ребят переживаешь!.. — с непонятной для Вадима улыбкой отозвался спутник. Он привстал на стременах, расправил плечи, глубоко вдохнул терпкий, настоянный на полыни воздух. — А я предвижу добрую погоду!.. И тех трав, что никнут с утра, мне почему-то не жаль. Одна стеблинка падет, другая выстоит. Так было от веку… А ты приглядись, Вадим, к темно-зеленым куртинкам, что разбросаны по степи. Это зултурган — хранитель жизни. Он всегда зелен, как сосна в русских лесах. Глубоки его корни, иной раз больше чем на сажень уходят. Поэтому ни стужа, ни жара ему нипочем… Так и народ мой, между прочим: сколько лихолетья и бед перенес, а живет! Выдюжат и сироты Нохашкины. Наблюдая за ними, я не раз вспоминал о зултургане. Особенно мне понравился Церен, ему жизнелюбия не занимать. Как важно он вышагивает по двору, как обстоятельно все делает — мужчина. Думаю, если пособим детям малость, пока корешки свои в глубь жизни не пустят, — а там они пойдут и сами, не догонишь! Не поддадутся бедам!.. Правду я говорю.

Вадиму стало веселее от этих слов.

Ставка Малодербетовского улуса — двадцать низеньких мазанок, среди них два деревянных дома, потемневших от жгучих степных ветров и палящего зноя. В одном из них до осени 1917 года жил попечитель улуса, Богданов, со своей семьей. В другом особняке, четырехкомнатном, с резным крыльцом размещалась контора, царские чиновники. После Февральской революции в деревянных постройках обосновалась земская управа. В самый канун Октябрьской революции в председатели улусного земства выдвигались две кандидатуры: нойон улуса Данзан Тундутов и учитель Араши Чапчаев.

Несмотря на широкую агитацию в поддержку нойона, всякие посулы бедноте и подкупы неустойчивых, результаты выборов оказались в пользу учителя — так широко уже было известно в степи имя этого безбоязненного человека, заступника бедноты.

Потерпевший провал нойон неистовствовал, плел интриги против своего соперника.

Для Араши Чапчаева такой выбор был неожидан. Учитель никогда не готовил себя в предводители улуса. Канцелярская работа казалась ему отвратной. Первое время он ждал распоряжений свыше. Но ставленники Временного правительства, что сидели в верхах, не торопились помочь скромному учителю наладить работу земства. Тем временем зайсаны, кулаки и приспешники их развили бурную деятельность, чтобы сбить простых скотоводов с толку, а от Араши требовали, чтобы он отстранился от управления улусом.

По настоянию атамана Каледина астраханские казаки начали вербовать скотоводов в наемное войско.

В октябре в поселке Яшкуле открылось совещание представителей улусов. Устроители совещания навязали съехавшимся посланцам резолюцию в пользу вербовки калмыков в казачье войско. Князь Тундутов с одобрения большинства делегированных получил пост товарища атамана казачьего войска… Протащили и еще одно решение: всей Калмыкии объединиться с казачьими формированиями юго-востока России… Князь Тундутов получил мандат на казачий сбор во Владикавказ, где сколачивался союз монархистов, нацеленный на подавление революции…

Князь Тундутов тут же разослал по улусам назначенных им атаманов. Они требовали подчинения себе всех и всякого, оттесняя выборную, земскую, власть на второй план. Присланный князем в правители улуса бывший ветеринарный врач Ордаш Босхомджиев нагло «отвоевал» в помещении земства одну из лучших комнат для своей резиденции…

Араши Чапчаев при первой же встрече напомнил атаману, что в улусе есть избранное народом земство и оно не собирается уступать своих прав никому до очередных выборов… Имевший зычный голос Ордаш расхохотался в ответ и заявил, что казаки по его сигналу могут в один набег порубать в капусту все это земство, а кое-кого и вздернуть на виселицу…