О приезде Араши и Вадима в хотоне узнали сразу, и люди потянулись к дому Нохашка. За какие-нибудь полчаса в землянке негде было приткнуться. Пришли в основном мужчины. Когда Булгун болела, Араши приезжал к ним дважды. Один раз вместе с Вадимом. Поэтому они хорошо знали о том страшном судилище, происшедшем из-за кошелька старосты.

При каждом появлении чужих людей Бергяс исчезал из хотона будто бы по делам. Избегал встречи с отцом и Така. Он поселился у родственников на Маныче. Така знал твердую руку отца. Терпеть людскую молву, быть одураченным своим сыном Бергяс не захочет. Много всяких злодейств творилось старостами и зайсанами в степи. К своеволию богатых привыкли: задерет волк овцу, стадо поблеет в тревоге и снова пасется… Но с тех пор, как случилась расправа с Булгун, глухой ропот негодования не прекращается в округе. Люди до сих пор не прощают Бергясу его жестокость. И самые близкие уже не так, как прежде, разговаривают, не так охотно шапку снимают при встрече. Если раньше кто-либо посторонний осмеливался пустить худое слово о Бергясе, любой родич мог заткнуть хулителю глотку. Сейчас что-то не видно защитников Бергяса. Всяк поносит старосту последними словами. Если бы Бергяс оступился и сотворил что-нибудь подобное еще, это стало бы искрой, ведущей к пожару.

Сидя в доме Нохашка, наблюдая за лицами возмущенных своеволием Бергяса людей, Вадим как бы продолжил начатый еще на хуторе разговор с Араши.

— В общем, ты говоришь, что глаза у бедняков раскрываются…

— Пока рассвет только брезжит! — ответил Араши. — Люди еще не знают, в какую сторону идти, где искать избавления… Может, ты поговорил бы о том, как беднота России борется со своими синеглазыми Бергясами… А я — переведу.

— Готовы ли степняки к такому разговору? — спросил Вадим. — Поймут ли?.. Поверят?

— Поймут, поверят! — кивнул Араши, призывая к беседе.

Вадим сомневался напрасно. Среди здесь присутствующих, да и во всем хотоне Чонос, не было человека, не доверяющего ему. Добрая молва крылата, а «русский доктор» много успел сделать за два коротких наезда в хотон и тем самым покорил сердца людей. Вадим поднял на ноги Нюдлю, не взяв ни копейки, наоборот, выложил свои последние деньги. Больной Шорва с отцом жили у него четыре недели, вернулись как заново на свет родились… Если таким людям не верить, то кому же?

Сначала Вадим коротко сказал о себе, о своем отце, работавшем на заводе. Вспомнил о матери — она всю жизнь просидела за швейной машиной.

Затем поведал о том, как живут бедняки в русских деревнях, в городах. И выходило из его рассказа, что неимущему человеку, батраку, пастуху везде живется несладко — русский ли он, калмык или казах. А хозяева фабрик, владельцы поместий, купцы, кулаки, нойоны — как сыр в масле катаются, с жиру бесятся, полосуют плетками непокорных, ссылают на каторгу.

— А все потому, что люди в своем горе разбрелись по углам, мучаются в одиночку, — толковал Вадим. — Теперь русские рабочие решили действовать сообща. И уже дали трепку царю в девятьсот пятом!

Люди напряженно слушали, не проронив ни слова.

— У кого в вашем хотоне больше всех скота? — спросил Вадим.

— Нашли, о чем спросить! — выкрикнул с порога дед Онгаш. — Если согнать весь наш скот, то не наберется и десятой части стада Бергяса.

— Онгаш, помолчи! — прикрикнул кто-то. — Забьешь голову своими байками. Здесь о деле говорят.

— Разве я сказал неправду? Да со мною сам нойон Дяявид советуется.

Посмеялись.

— Вот видите? — продолжал Вадим серьезно. — Значит, скота у одной семьи в несколько раз больше, чем у всех тридцати семей хотона вместе. Чье это богатство?

— Бергясово, конечно! — разъяснил все тот же Онгаш. — Ему бог послал.

— Чьим трудом, чьим потом и слезами накопил Бергяс такие тучные стада? — продолжал Вадим, когда шум в адрес Онгаша стих.

— О, хяэрхан! Что же тут непонятного? Бурхан помог разбогатеть! — перекрывал хриплым басом голоса других возбужденный старик.

— Бурхан здесь ни при чем! — горячо заговорил Араши. — Бергяс пасет свои стада на общественных выгонах. Да и сам ли он пасет? Это вы день и ночь, в дождь и в метель около его коров и телят! Женщины за гроши стригут для него шерсть, ухаживают за ягнятами. Так чьи же это стада?..

— Выходит, что наши? — волнуясь, спросил дед Онгаш.

До позднего вечера Араши и Вадим разговаривали с людьми, отвечали на их непростые вопросы. Когда гости разошлись, в доме остались Вадим, Араши, Нарма, братья Улюмджиевы — Гаха и Ноха.

Братьям было чуть за двадцать. Старший, Гаха, в прошлом году женился, а младший, Ноха, жил пока в родительской кибитке. Отец их, Улюмджи, умер сорока лет. Он был табунщиком у Бергяса. Случилось это пять лет назад, во время пурги отбились от табуна две лошади. В бешенстве Бергяс и Лиджи избили табунщика. Метель еще бушевала, когда они послали его на поиски пропавших лошадей. Остаток ночи и весь день Улюмджи пеший бродил по степи: лошадь под ним угодила в яму и сломала ногу. Когда кончилась пурга, отбившиеся от табуна кони сами пришли в хотон. Не вернулся лишь Улюмджи. Только через несколько дней случайно наткнулись на него, засыпанного снегом.

После смерти отца Гахе и Нохе пришлось уехать в Черный Яр. Там нанялись в грузчики. В прошлом году братья вернулись в хотон, стосковавшись по степи. По сути они были такими же сиротами по вине Бергяса, как Церен и Нюдля.

— Мы-то знаем, кто виноват в гибели нашего отца и в преждевременной кончине Булгун! — сказал с яростью Гаха, когда люди разошлись.

— Если Бергяса не упрячут за решетку, мы прикончим его своими руками! — добавил к словам старшего брата младший.

— В царском законе нет статьи, по которой можно посадить в тюрьму человека за то, что тот послал другого на верную смерть. Вот если бы Бергяс убил их своими руками, на руки эти надели бы железки, — разъяснил Вадим.

— Убить Бергяса — ничего не изменить, — задумчиво проговорил Араши. — На его место сядет Така, еще больший ублюдок, чем отец. Не зря Вадим говорит: нужны другие пути! Нужно всех Бергясов гнать в шею.

— И-их! — Ноха, обхватив голову руками, аж застонал от обиды.

Вадим долго толковал сыновьям Улюмджи о сложном и благородном пути всенародного отмщения угнетателям, устранения их от власти.

Нарма, ошеломленный услышанным, молча внимал беседе гостей. До сих пор он думал о себе, что хорошо разбирается в жизни, видит дальше других. Рядом с Араши и Вадимом Нарма почувствовал себя таким же маленьким и беспомощным, как Церен или Нюдля.

Отец Нармы, Архат, был на шесть лет старше последнего Налтанхинского зайсана Хемби. Если мужчинам перевалит за сорок, разница в их возрасте в пять-шесть лет еще мало заметна. Другое дело, когда один старше другого лет на пятнадцать.

Когда Хембе исполнилось десять, его отец — старый зайсан, отвез его в Астрахань на учебу. В дядьки сыну оставил шестнадцатилетнего Архата. Батрачонок Архат вполне годился зайсанскому сынку в дядьки. В детстве он жил с семьей под Черным Яром, общался с русскими, научился писать и читать. Такой оборотистый паренек нужен был для присмотра за барчуком. Сын зайсана проучился в Астрахани четыре года, и все это время жил вместе с Архатом. Нет числа всевозможным случаям, когда Архат чуть ли не душу закладывал, чтобы вызволить нерасторопного Хембю из беды.

Окончив курс, Хембя, а с ним и Архат вернулись под родную крышу. Вскоре Архату приспело время жениться. А тут и престарелый зайсан отошел от бренной жизни. Юный и образованный Хембя стал хозяином аймака. Хембя никогда не забывал того хорошего и плохого, что пережили они с Архатом в годы его учебы в городе. Всячески ему помогал: давал в долг скот, не требуя возврата, выручал деньгами. Однако на господских подачках еще никто не разбогател. К тому же Архат за годы городской жизни привык бражничать. Его тянуло в круг, где из рук в руки летали соблазнительные картишки. Иногда Архат не выходил из этого круга по два-три дня подряд. На кон ставилось все: скот, телега, скудный зажиток… И когда проигрывался дочиста, будто протрезвев, заводил хозяйство заново. Словно в наказание за беспутную жизнь, и в семье его не было ладу. Первые дети Архата умерли, остался лишь самый младший, Нарма. Зеленый змий удушил-таки Архата. На каком-то дурном состязании — кто больше выпьет! — не выдержало сердце гуляки. Зайсан Хембя отнесся участливо к Нарме. Мальчика отвезли в ставку Малодербетовского улуса, в школу-двухлетку. Быстро прошли эти годы. Зайсан не спускал глаз с мальчика. Поставил его табунщиком.