— Замолчи, старый дурак, а то проглотишь пулю! — завопил Така, потрясая револьвером над головой. Стоявшие рядом с ним приспешники щелкнули затворами винтовок.

— Пали, стервец! — крикнул Чотын. — Мой отец пожертвовал собой ради сохранения рода, чтобы ты жил на свете! И я не пожалею жизни за людей. Слушайте, мужчины! Раз уж так вышло: или стать овцами, чтобы эти волки перерезали вас всех по одному, или идти к красным и гнать банду из хотонов. Идите за Цереном! Развяжите же его, не ждите милости от головорезов!

Така спокойно поднял револьвер и выстрелил. Толпа ахнула и сомкнулась над упавшим с телеги Чотыном.

Лог заклокотал от людских голосов. Кричали мужчины, порываясь в круг, где теснились друг к другу Така и его подручные, рыдали женщины, заходились в крике дети. Часть людей ринулась врассыпную на взгорок.

И вдруг Лабсан, вскинув винтовку, с неожиданной яростью опустил приклад на голову Таки. Убийца Чотына рухнул рядом со своей жертвой.

Сяяхля и еще две женщины хлопотали вокруг Чотына. Вытирали ему рану на груди, прикладывали листья подорожника. Еще двое, приехавшие с Такой, рванулись было к коням, но их остановил выстрелом вверх Лабсан, приказав:

— А ну, прочь от коней, гады!.. А то сейчас продырявлю головы.

Те трусливо подняли руки. Их тут же разоружили, отвели в сторону.

Церен уже был на ногах.

— Спасибо, Лабсан! — сказал Церен, сбрасывая с рук веревку. — В решительный момент ты поступил честно.

— Хватит с меня подлости! Было время — струсил, а сейчас я с тобой, Церен… Если возьмешь, конечно.

Чотына осторожно опустили на телегу. Сяяхля своим платком стянула старику грудь. Но кровь проступала сквозь повязку. Ранение было опасным. Церен склонился над Чотыном. Глаза его стали влажными, он покусывал губы, сдерживая себя от рвавшегося наружу крика.

— Церен, торопи людей! — прошептал умирающий старик. — Бери всех мужчин, и мальчонок не оставляйте, иначе всех прикончат…

Кто-то успел сжечь кусок кошмы, чтобы приложить золу к ране, но было уже поздно. Ближние к подводе мужчины стянули с голов шапки.

Люди обступили Церена. Теперь он был вожаком.

Это понимали все.

Церен еще раз перебрал в памяти последние встречи с Араши Чапчаевым, вспомнил его советы. А советы Араши сводились к одному: быть осторожным, избегать опасности. До сих пор Церену это удавалось — и поговорить с людьми, и тихо удалиться. В степи полно кочующих банд! В задачу Церена не входило вооружать табунщиков в тылу белоказаков.

— Давайте еще раз подумаем вместе, как быть? Если уходить, то куда, в каком направлении? На что надеяться оставшимся? Говорите каждый, сейчас нам нужно принимать решение сообща.

— Лучше того, что завещал нам Чотын, ничего не придумаем, сынок, — первым высказал свою мысль отец Шорвы. — Веди к красным, если знаешь дорогу.

Обоз из двадцати восьми подвод и нескольких запасных лошадей, не заезжая в хотон, двинулся в сторону Адгудовского аймака.

Толпа женщин с малыми детьми на руках безголосо провожала их, постепенно редея. Некоторые брели вслед: одни шли искать убежища в других хотонах, а кто просто так, чтобы сказать последнее слово мужу, пожелать ему удачи.

Сумерки постепенно скрывали это молчаливое шествие по степи.

На Облупинской площади в Астрахани стоял тупым углом к дороге двухэтажный дом, возведенный в шестидесятые годы прошлого века на средства от общинных сборов. Здесь размещался до революции со своими службами главный попечитель Калмыкии. В улусах правили службу чиновники, назначаемые их астраханским главой.

Попечитель одновременно являлся товарищем губернатора. До революции главой попечительства значился некто Криштафович. Одновременно с князьями Тундутовыми и Тюменем попечитель убрался из Астрахани через два месяца после свержения Временного правительства. Убрались они не подобру-поздорову, а после провала белоказачьего мятежа. Сейчас в этом полуразрушенном, со следами артиллерийского обстрела доме расположился Центральный исполнительный комитет Калмыкии.

На первом съезде трудящихся Степного края в июле восемнадцатого года председателем ЦИКа был избран народный учитель Араши Чапчаев. Шел декабрь девятнадцатого года. Араши почти не выходил из здания исполкома — работы было невпроворот.

Кабинет председателя, в котором стойко держались рождественские холода, находился на втором этаже. Наряду с красными командирами, уходящими в бой, в кабинет шел всяк по своим заботам. Первым посетителем сегодня был худощавый человек, очень подвижный, среднего роста, одетый в черную кожаную куртку и меховую шапку-ушанку. Плечи перехвачены портупеями; слева шашка на ремне, справа кобура с револьвером.

— Командир Яндыко-Мочажной улусной сотни Джалыков, — представился он, щелкнув каблуками.

— Хорошо, что заглянули! — бодро отозвался Чапчаев. — Признаюсь: ждал вас… Говорите же скорее, все ли готово к выступлению? Не забудьте о продуктах и одежде для бойцов…

— В моей сотне, товарищ Чапчаев, сейчас сто шестьдесят человек. В среднем на двух бойцов три лошади, зато на троих две винтовки… Одеты, обуты все.

— Сложная арифметика! — согласился председатель ЦИКа. — Вы в общем хорошо подготовили сотню к выступлению… Но меня заботит и другое, на что обращал внимание Сергей Миронович Киров: нужно разрушать не только линию фронта противника, но и тылы. Не лучше ли часть бойцов, которым все равно недостает оружия, разослать по аймакам. Пусть предупреждают неграмотных людей от вступления в белую армию, пусть степняки уклоняются от мобилизации, саботируют рытье окопов…

— С этим делом у меня похуже! — признался командир сотни. — Увлекся строевой подготовкой, упустил обучение лазутчиков… Поправлю, товарищ Чапчаев, вместе с комиссаром сейчас отберем надежных людей для работы в тылу.

Деловой разговор в холодном кабинете председателя прервал дежурный секретарь:

— К вам двое, товарищ Чапчаев! — доложил он.

— Пусть заходят оба! — распорядился Араши.

Первого, приземистого крепыша, тоже в ремнях и с шашкой, комиссара Маслова, Араши узнал еще с порога. Из-за плеча Маслова выглядывало знакомое русское лицо в лохматом треухе.

Забыв ответить на приветствие Маслова, который, не дойдя двух шагов до председательского стола, взял под козырек, председатель ЦИКа по-мальчишески завопил:

— Вадим! Да ты ли это? Какими судьбами?

— Судьба у нас одна, дорогой Араши!.. Революция.

Они крепко обнялись.

Хозяин кабинета представил Вадиму Джалыкова и Маслова. Затем сказал:

— И Джалыков и Маслов о тебе знают из моих рассказов. Наш военком только что из Москвы… Расскажите, Алексей Григорьевич, нам о результатах поездки в столицу.

— О том, что мы решили собрать здесь калмыцкую дивизию, вы все, наверное, знаете. Так вот: Реввоенсовет замысел наш одобрил. Вооружение на дивизию дадут. Строевых коней, сказали, республика в запасе не имеет. Если сможете, обходитесь сами. Отказ с лошадьми — куда ни шло, — вел свой рассказ к главному Маслов. — Просили в командиры дивизии Оку Городовикова — категорический отказ.

Семиколенов нашел такой отказ обоснованным.

— Городовиков сейчас командует дивизией в Первой конной. Дивизия отличилась в боях за Воронеж и Касторную. Там решается судьба Южного фронта. Буденный не согласится на потерю для себя такого опытного комдива… Я вас перебил! Извините, — сказал Семиколенов. — Прошу продолжать, все это очень важно и для меня.

— В предместьях Саратова организовано два кавалерийских полка. В поездке со мной был член нашего ЦИКа товарищ Амур-Санан, — заключил краткий доклад Маслов.

— Славно, друзья, что вы так много отдаете сил нашему общему делу, — сказал Семиколенов. — Рад доложить вам, что первый ваш революционный калмыцкий полк Хомутникова достойно проявил себя в боях. Реввоенсовет Десятой армии просил меня передать организаторам этого боевого полка большевистское спасибо! Между прочим, в штаб армии пришло донесение о храбром бойце-калмычке Нарме Шапшуковой. Она владеет оружием не хуже мужчин-кавалеристов. Гордитесь своей землячкой, друзья! Будет представлена к награде!