Араши, который только что был бесстрастным рассказчиком, на глазах преобразился:

— Я не согласен. Кормит людей земля. И делить землю нужно по едокам, как в русских деревнях. Насколько я знаю историю народов с древности, — подкрепил свои доводы учитель, — войны были не за стога, а за землю. Так же случилось и в стычке между Очиром-скрягой и его батраками.

— Пусть нас рассудит бог, — не отступал Бергяс, — он создал скот и людей, землю и небо… По его велению люди всегда были разделены! Один — хозяин, другой — батрак. Если правы батраки, почему за решеткой сидят теперь они, а не Очир?

— Бог, наверное, лишь создал людей… А судят их такие же несправедливые Очиры, — заключил Араши невеселой шуткой.

— Пойдемте-ка на воздух, — предложил Бергяс, не желая обострять спор. — Посмотрим, как молодежь танцует.

Парни и девушки под музыку водили хоровод.

Тонкие, мелодичные голоса певиц, полыхавшая в полнеба летняя заря над степью, прибавлявшая румянца разгоряченным лицам, — все это не могло не взволновать Вадима. Но самым сильным впечатлением дня, это осознал Вадим еще в застолье, было его знакомство с молодым калмыком с редким именем Араши. Вадиму нравилась независимость учителя, с которой он держался в компании богача Бергяса, да и их самих, хотя и ровесников ему, но людей явно иного круга. Вадим с восторгом вслушивался в спор между учителем и Бергясом — спор в защиту бедняков. «Араши Чапчаев, — думал теперь Вадим, — быть может, самая ценная для меня находка в степи. Удастся мне подружиться с ним или нет, но теперь я буду знать: в степи есть люди, способные возразить имущим, быть может, способные бороться… Есть единомышленники!»

Наблюдая за танцующими, Вадим незаметно приблизился к Араши и, тронув за рукав, отвел его в сторону от Бергяса. Вопрос был осторожным, вроде бы продиктован простым любопытством:

— Как у вас, в степи, дела с обучением детей?

Рассказ учителя о себе, о своих коллегах, о судьбе подрастающих калмычат был мрачен, хотя Араши говорил совсем скупо, сдержанно и внешне спокойно.

…Во всей огромной степи только шестнадцать школ, а в них по десятку ребят. В улусах школы побольше, но за полсотни учеников под одну крышу никогда не собиралось. Учат только по два года, лишь бы приобщить к букварю да азам арифметики, заодно — набить детские головы религиозными сказками да молитвами. Учителей-калмыков, получивших образование в Астраханском училище, всего пять. Остальные — доброхоты из России. Кто знает калмыцкий, а кто лишь изъясняется… И за то спасибо — не погнушались приехать в степь, живут в кибитках, в грязи, работают за нищенское жалованье. Есть настоящие подвижники среди русских учителей: Мария Степановна Яхонтова, Татьяна Дмитриевна Юркова — всю жизнь отдали обучению калмычат…

По адресу этих двух, совершающих истинный подвиг, Чапчаев сказал:

— Одной любви к просвещению здесь мало, нужно кое-что за душой иметь, более важное…

— Что именно? — спросил Вадим, надеясь на дальнейшую откровенность Араши.

— Не будем здесь говорить об этом, — ответил шуткой учитель. — У этой кибитки ослиные уши…

Они крепко пожали друг другу руки, дав слово непременно встретиться, и в другой обстановке.

Борис в это время увлекся хорошенькой смуглянкой, порхавшей в танце, будто бабочка над костром. Ему показалось, что девушка то и дело посматривает на него, строит глазки.

«А неплохо бы с нею позоревать в степи, на копешке сена», — пришло в голову Бориса. С этой мыслью он стал протискиваться через толпу людей поближе к Бергясу.

Вадим вспомнил, что надо навестить Нюдлю, здоровье которой, по словам Церена, улучшалось.

— Я схожу к девочке, измерю температуру и вернусь, — сказал он учителю и Борису.

К этому времени в кибитке все стихло, и оттуда стали понемногу выходить люди.

Вадим подошел к джолуму Нохашков, распахнул полог. При свете зулы он увидел Нюдлю спящей. Девочка ровно дышала. Возле нее никого не было. Мать куда-то ушла. Гость не решился один войти в джолум, огляделся. В десяти шагах от входа, будто прикорнувший подпасок, на тележке лежал Церен. Угол одеяла сполз с него. Вадим подошел, чтобы укрыть, но, наклонившись, встретился взглядом с Цереном.

— Чего не спишь? — спросил Вадим.

— Звезды считаю… Вы-то хоть знаете, сколько их, доктор?

Для обитателей джолума Нохашка Вадим был прежде всего доктор, исцелитель Нюдли.

— Сколько их — не знаю, но люблю смотреть! Если глядеть долго-долго, так говорят, звезды, как золотые монеты, станут падать на тебя… Где только не бывал, но таких ярких звезд и такого голубого неба, как здесь, не видел. Оказывается, и звезды в степи смотрятся как-то по-иному, — сказал Вадим, привалясь на тележку боком… — А ты пересчитать их надумал?

— Пробовал! — смущенно сознался Церен. — До трехсот сосчитаю, потом путаюсь. Слишком густо они там насыпаны.

— Да, ты прав… И никакого порядка.

— Были бы у меня крылья, поднялся бы к ним поближе — и ну считать! — заговорил мечтательно Церен. — Интересно: может человек забраться туда, в такую высь?

— Сможет, наверное… Но не сейчас… Человек ведь многое не умел из того, что сейчас умеет.

— Но ведь нужны крылья! — удивлялся Церен.

— Крылья, Церен, человек себе уже пытался приставить. Только все это — ради забавы. А к звездам полетят на других крыльях, на каких, мы пока не знаем. Есть у французов аэроплан, но все же это еще не те крылья, чтобы на них можно было подняться до звезд.

— Как не скоро, наверное, это случится! — вздохнул мальчик.

Вадим усмехнулся:

— Тебе-то куда торопиться?.. Расти, живи, может, и при твоей жизни еще все свершится.

— Ждать долго не хочется! Все думаю о том, что если бы достали люди с неба звезду и привезли ее в степь, какая-то иная жизнь наступила бы.

Вадим молчал, обдумывая свой ответ: «Со звезды ли начнутся перемены? Вряд ли!.. Как об этом сказать мальчику, чтобы не погасить в нем надежду на его звезду?»

Церен продолжил, не дождавшись:

— Смотрите, прямо наверх! — он указал кивком головы. — Вы, наверное, знаете, что на звезды, луну и солнце нельзя указывать пальцем. Можно показать лишь кивком головы.

— Разве? — Вадим улыбнулся.

— Да, тыкать пальцем в небо — грех… Там святые живут, небо — джолум богов.

Собравшись с духом, Церен рассказал о своем путешествии по джолуму богов:

— Сегодня я долго-долго смотрел на звезды. Гляжу я в небо и вдруг вижу — вымя коровы! Когда мы жили на Дону, была у нас такая корова: голубая шерсть на брюхе. Вымя не обхватишь, а сосков всего четыре… Так вот, я смотрю на небо, а мне кажется, что на вымени той небесной коровы понатыканы сотни, тысячи сосков. Из сосков брызжет во все стороны молоко. От этих молочных струй светло как днем, даже на земле. Выходит, можно напоить досыта тысячи людей от одной небесной коровы. Сошла бы такая на землю. Раскрывай рот и пей от пуза! Не нужно пасти телят Бергяса, бегать за нашими тощими буренками по утрам с подойником!.. Ведь эта большая корова была бы кормилицей для всех! Бергяс не смел бы ее присвоить. Такую никто ему не продаст. — Церен приподнялся на локотки, глаза его загорелись веселым огнем.

От слов мальчика сердце Вадима защемило. Ему было одновременно и хорошо и грустно. Приятно, что паренек, не видавший в жизни ничего, кроме пастушьего кнута да, может, донского хутора, страдает от понимания народной беды… Поразительно: мальчику, наблюдавшему за звездами, пришла в голову мысль о корове, одинаково щедрой для всех, и чтобы у этой коровы не было хозяина! Она должна принадлежать всем!.. Вадим почувствовал, что рядом с ним, быть может, на его глазах рождается новая красивая легенда и звучит эта легенда из уст младенца!.. В порыве нежности всегда сдержанный Вадим обнял Церена. «Может, старею? Двадцать три года — уже не мало», — подумал он.

Как и в тот раз, разговаривая с его сестренкой, Вадим думал все о том же: дай такому звездочету возможность поучиться, глядишь, построил бы летательный аппарат для путешествия к далеким мирам, добыл бы эту самую корову для всех!.. Но кто позаботится о его учебе, о куске хлеба для него? Уже сегодня он ломит спину на Бергяса, зарабатывает хлеб насущный недетским трудом. Вот за таких людей, за их счастье и нужно бороться всеми средствами: бить сатрапов, где можно, бить наверняка, затем, быть может, скитаться по степи, укрываясь от жандармского преследования! Скорее нужно возвращаться к делу!