Интересный разговор не только скрадывает время. Плавая наперегонки, рассказывая друг другу житейские новости, юноши чувствовали все большее удовлетворение от встречи.

Вадим узнал, что Араши Чапчаев в девятьсот девятом был арестован в Казани за участие в студенческом движении. Спасли его наставники из семинарии. Способный студент был взят на поруки. Велико было удивление Араши, когда Вадим начал пересказывать подробности «студенческого бунта». Ведь он был среди зачинщиков демонстрации учащейся молодежи, отбивался от конных жандармов камнями. Значит, они уже шли однажды в одной колонне!

Вадим не мог открыться учителю в том, что он не просто незадачливый студент, а один из руководителей Саратовского подполья, нынешний приезд в степь — отнюдь не досужий вояж в незнакомые места! Скромно заметил о себе: практикуется здесь фельдшером. Рассказал о случае с дочерью покойного Нохашка, которая чуть не погибла из-за камзола…

Араши отнесся к рассказу о Нюдле с пониманием. Но заговорил вдруг о Церене.

— Мне откровенно жаль мальчика! — сказал учитель. — После обряда жертвоприношения семья осталась без всяких запасов. Церену грозит вечное батрачество. Я хотел увезти его к себе в школу, такой смышленый паренек, но он единственный кормилец в семье. Может, мы как-то сообща решим его судьбу?

Прежде чем ответить, Вадим оглянулся: Борис все еще плескался на середине озера.

— Я бы, пожалуй, мог уговорить Жидкова-старшего оказать помощь семье Нохашка. Пока я на хуторе, кое-что выделю из своего жалованья… А там и вообще забрали бы паренька.

— Не отпустит его из своего хотона Бергяс, — сказал Араши с досадой. — До больной матери и его сестренки старосте дела нет, а Церен — готовый работник… И свой бесплатный толмач, на случай… Нет, Бергяс не отпустит. Вся степь стонет от нищеты, угнетения и невежества…

Молодые люди, порой перебивая друг друга, заговорили о бесправии бедняков на огромных пространствах богатой золотом, полями, пастбищами империи.

— То, что вы увидели за несколько дней в хотоне Бергяса, сможете увидеть в любом другом хотоне, — с горечью продолжил Араши. — Бергясово царство — капелька воды, вернее слеза вдовы Нохашка, в которой отражается горькая доля всех бедных калмыков. Помощь нужна и отдельному человеку, и всему народу.

— И все же ждать недолго! Революция грядет! Начнется в больших городах, докатится и до калмыцких глубин! — со страстью заверил Вадим учителя.

— Сколько раз слышу об этом! — горестно воскликнул Араши. — Много в Казани слышал все о том же! А где она — эта революция? Пока дойдет до этих почерневших от горя кибиток, народ вымрет, задушат его Бергясы!

— Добрый мой друг, Араши! — утешал учителя Вадим. — Революцию никто ниоткуда не приведет на поводке. Если народ нуждается в переменах, он совершит эти перемены сам. Наше дело — готовить людей к протесту, растить заступников будущих перемен, воспитывать настоящих борцов…

Распрощались под вечер у озера — мальчик пригнал для учителя оседланного коня. Вадим долго смотрел вслед удалявшемуся Араши, пока тот не скрылся за подернутой маревом седой папахой кургана.

С отъездом учителя, а затем и джангарчи веселья в хотоне сразу поубавилось. Переменился к русским гостям и Бергяс. На лице его заметно обозначилось напряжение прошедших дней, избыток выпитого и съеденного. Жадный ко всему в жизни, Бергяс был особенно несдержанным за столом. Теперь на нем сказывалось переедание: как обожравшийся пес, он выглядел вялым, тряслась отвисшая нижняя челюсть, мучила отрыжка… Бергяс хмурился, отворачивался от людей, казавшихся теперь излишне надоедливыми, искал любую возможность, чтобы уединиться, прилечь. Он едва поднял голову, чтобы попрощаться с Борисом и Вадимом. Даже ответные дары другу Миколе собирала по его приказанию Сяяхля, он лишь отдавал распоряжения, чем заполнить дорожную сумку.

Вадима беспокоило отсутствие Церена, когда настали минуты расставания с хотонцами. Крепко пожав руку старику Чотыну, он не удержался от расспросов: как там в джолуме Нохашка? Поднялась ли девочка? Где мог быть сейчас юный толмач, так грубо изгнанный из кибитки Бергяса, как только там появились джангарчи и учитель…

— Церен с подпасками, должно быть, у гирла, — почти с уверенностью заявил старик. — Телят Бергяса обычно выгуливают в эту пору на перешейке между двух озер.

Это совпадало с направлением обратного пути Бориса и Вадима. Не успели студенты приглядеться к поредевшей в засуху гряде прибрежного камыша, как Церен вышел к ним навстречу в сопровождении двух заляпанных болотной жижей ребят. Один из напарников Церена был тот самый мальчик, у которого болели глаза. Вадим заметил: сейчас вид у Шорвы был не лучше, чем при первом знакомстве с ним. Да и откуда ждать облегчения? Жалость к страдающему пареньку сдавила Вадиму сердце. Сойдя с коня, он заговорил с Цереном:

— Ну, не отчаивайся, мужчина! Теперь на тебе целая семья… Жди добрых вестей: мы с учителем Араши не оставим тебя в беде… Он встретится с улусным попечителем, может, вам привезут на днях что-либо из одежды и еды…

Вадим отнюдь не был уверен, что их надежды с Араши сбудутся. Мальчик и сам это угадывал. Церену было просто хорошо сейчас от того, что вот совсем чужой человек, приехавший издалека, разговаривает с ним, как родной отец или старший брат. Да ведь и отец не все мог… Когда Вадим заговорил о еще более загадочном и отдаленном, сказал насчет возможной учебы в школе, Церен возразил твердо:

— От больной матери и сестренки я никуда!

— Ладно, мы еще об этом потолкуем, — согласился с мальчиком Вадим. — А сейчас вот что… Пока учитель выхлопочет вам помощь, возьми-ка от меня в дар немного денег… Купите пару овец и теленка.

Вадим протянул Церену смятую трехрублевку. Мальчик стоял, потупив взгляд, не брал деньги, и тогда Вадим сам втиснул согнутую пополам бумажку в оттопыренный карман рубахи.

— Ну, а что будем делать с тобой, дружок? — Вадим перевел взгляд на замурзанного подростка с припухшими веками. — Тебя, кажется, зовут Шорва?

Подростки закивали головой, а Церен подтвердил:

— Да, Шорва.

— Переведи ему, пожалуйста, Церен: я договорился с его отцом. Пусть они обязательно приезжают ко мне на Жидковский хутор… Пожить там придется недели две… Если не вылечу совсем, приостановлю болезнь. А там посоветуюсь с большими врачами. В этом деле тоже бывают удачи.

Когда Вадим, попрощавшись с подпасками, вспрыгнул на коня, к Церену, свесившись с седла, приблизился Борис. Молча резким движением втиснул в тот же кармашек с обтрепанными краями новую хрустящую десятку.

Церен обалдел от прихлынувшего счастья. Но он не спешил благодарить, стоял молча, будто на нем примеривали чужую, не для него сшитую сорочку, которую рее равно нужно будет снять и возвратить владельцу. Только Шорва с его открытой и наивной душой улыбался во весь рот, радуясь за Церена. Его счастье было еще впереди. Шорва, видя, как щедры гости, крепко верил в слова Вадима об исцелении, а это было важнее денег: отец почти совсем ничего не видел… И вместо кормильца вскоре мог стать обузой для малолетних детей.

Борис вовсе не собирался раскошеливаться ради этих чумазых пастушат, но поступок Вадима, отдавшего полусироте последние рубли, показался ему, сыну миллионера, вызывающим. Борис принял все это за позерство Вадима, за игру в благотворительность и решил пойти с «козырной» карты: на его три рубля ответил целой десяткой.

Уже отъехав немного, Вадим поравнялся с Борисом и крепко стукнул его ладонью по плечу, вложив в этот удар всю боль и обиду за его барскую выходку. Если Вадим отдал Церену последние рубли, отдал от чистого сердца, Борис со своей десяткой поступил как заправский купчишка.

— Ты меня радуешь, старик! — с иронией сказал Вадим, вспомнив слова из стихотворения, добавил: — Будем надеяться, что совесть господь пробудил.

— Ты меня тоже радуешь, — отозвался, отпуская повод коня, Борис. — Чуть из седла не вытолкнул… Надеюсь, твой сентиментальный роман на этом закончен?