Тут дедушка Онгаш застопорился на слове, стал морщить и без того изборожденный грубыми складками лоб и вдруг заговорил просветленно:

— Да, так это я о чем же — как на Каспий ездили с твоим отцом?.. А, вспомнил!.. Когда я родился, имя мне дали Эренджен. Больно смышленым, говорят, рос, иных взрослых опережал по разуму. Подивились тому родичи и придумали иное имя — Онгаш. Постарел, морозцем вроде бы стало пробирать изнутри. Ясное дело, одеваться стал теплее — прилепили русскую кличку — Капуста. А по мне лучше бы никакого имени: человек и человек… Все мы на одно лицо.

Дед на минуту примолк, словно перебирая в уме свои истории. Потом глаза его весело заблестели.

— Так вот, слушайте, — начал он. — Презабавный случай. Были мы когда-то хорошими друзьями с зайсаном аймака Налтанхина, Хембей. Поехали как-то мы с Хембей в Царицын, идем по городу, а навстречу отец сегодняшнего нойона Донзана. Посадил нас нойон в свою коляску, повез к богатому магазину и одел во все новенькое, с иголочки. Затем нойон велел кучеру везти нас в ресторан. Встретил нас генерал в брюках с желтыми лампасами. Взял тот генерал меня под руки, повел в большую комнату с блестящими стеклами под потолком, а пол там покрыт сплошным ковром. Я говорю тому генералу: мол, под руки нужно брать не меня — нойон рядом, делаю знак глазами. А тот не понимает, едва не на руках несет, только мне все внимание. Да еще и толкует: «Вы, господин, очень скромный и шутить изволите, мы все с первого взгляда уразумели!» Привели нас в боковую комнату, где золотые сосульки светятся над столом, посадили в кресло, а на столе горы всякой снеди. Чего только не было на этом столе! Четвертей десять водки! Заморские вина разные! Выпей хоть ведро, голова не кружится, только по ногам хмель ударяет! Позже я догадался, почему мне такая почесть, все внимание моей личности. Они думали, что я сын нойона Дяявида! В общем, приняли меня за сегодняшнего нашего нойона. Немудрено и спутать: одеты все одинаково, с шиком! Попробуй, отличи нойонского сынка от табунщика. Смолоду я удался куда как статным парнем! Хозяин ресторана вышел с женой и детьми отобедать с нами. Дочь у него — рыженькая такая, глазастая. Села напротив и пялится на меня. Да еще подмаргивает. Нойон тогда — парень в моих годах был, давно заметил ошибку, усмехается, кивает мне, мол, не теряйся! Но куда мне! Я и со своими-то калмычками ни разу не целовался… Знай я по-русски хоть десяток слов, не оробел бы, женился на русской, а там, глядишь, вышел бы в купцы… «Кому не везет, у того в горле мясо застревает», — говорили встарь. Пришлось на калмычке жениться, оттого и все мои беды на веку…

Онгаш потянулся к плите, задымил трубкой.

— Дедушка! А когда из ресторана вышли, куда вас повез нойон? — спросил Церен.

— Топить меня, стервецы, надумали! Привезли на мост и скинули в воду… Заспорили еще за столом, сможет ли Онгаш час целый продержаться под водой без воздуха! Ну и столкнули… А может, я сам прыгнул — молод был, хмелен, сами знаете…

— Где же тот ваш новый костюм? — спросила Нюдля, не пропустившая ни слова из воспоминаний старика.

— Сняли, прохвосты! — решительно заявил дед Онгаш. — Потешились над бедным табунщиком и сорвали всю одежду, в старье обрядили! На то они и нойоны, чтобы над нашим братом-бедняком измываться. Только это не сразу случилось. Так скоро я им не дался, в тину спрятался и сижу себе на дне… А рыжая девушка, дочь хозяина ресторации, по берегу бегает, рыдает. Жалко мне стало ее, вот я и вынырнул. Выбрался я на берег, подбежала она ко мне, улыбается, а сама тоже мокрая — от слез. Отец ее — до чего же зловредный человек — смотрит на нас и заходится смехом, толстопузый. Потом подошел ко мне, хлопнул по спине и говорит: «Ну, молодец! Храбрый парень!» А может, и другое что сказал, я все равно ведь по-русски ни бельмеса. Но зайсан Хембя понял русскую речь, зависть его взяла, что не его, а меня похвалили. Разделся, нырнул — не получилось. Решил плаванием доказать свое зайсанское превосходство над бедняком. Врать не стану, плавал Хембя отменно. Не успели оглянуться, Хембя на другом берегу Волги! Помахал рукой и без отдыха поплыл обратно… А одежда, что ж? Содрали, собаки!

Нарма меньше других веселился рассказу старого Онгаша.

— Мне кажется, дедушка, вы что-то напутали. Наш зайсан Хембя был как топор в воде.

— Ты мне еще будешь возражать! — рассердился Онгаш. — Я же своими глазами видел, как Хембя перемахнул Волгу!

— Семь лет работал я у Хемби кучером, — пытался вразумить старика Нарма. — Если он хорошо в реке плавал, почему в озере утонул?

— Но-о-о! — в свою очередь удивился старик. — Тут ищи другую причину. Укажет сверху перст божий, человек захлебнется в ложке, как о том распорядится хозяин-судьба. Пришло время умереть, ничто не спасет. В объятиях женщины…

Церен, Шорва и Нюдля уже спали. Нарма вначале с интересом слушал рассказ старика, но вскоре понял, что Онгаш впал в безудержное вранье, поддерживая небывальщиной внимание к себе.

Давно хотелось спать и Нарме, но ему было неудобно оставить в одиночестве старика.

А он еще долго будет, повернувшись спиной к Нарме, разговаривать сам с собой, горестно вздыхать, бормотать понятное лишь для него самого.

Сильно сгорбившись, Онгаш сидел лицом к пламени. Он брал из кучи камыша несколько длинных тростинок, ломал их в сухих ладонях и подкладывал в медленно угасающий огонь. Услышав за спиной сочный храп Нармы, раскинул овчину у печи, накрылся шубой и тоже приутих.

Наутро рано поднявшийся Нарма уже не застал в доме Онгаша. «Не обиделся ли дед? Надо ли было мне с ним спорить? Пусть думает, что зайсан хорошо плавал. Может, придуманная им сказка о несбывшемся скрасит последние годы его беспросветной жизни?»

Нарма между тем взбодрил остывший очаг камышом. От острого запаха пищи дети пробудились, и начался новый день. Они уже поели и убрали посуду, когда на улице прогрохотала рассохшимися ступицами телега.

В дом вошли Вадим Семиколенов и Араши Чапчаев. Церен и Нюдля так обрадовались появлению дорогих гостей, что их восторженные возгласы слышны были за версту.

Нарма и раньше знал об учителе Араши, но встречаться не приходилось. О русском докторе Булгун рассказывала ему, когда была жива. Нарма познакомился с гостями, начался их непростой разговор о детях.

— Церен и Нюдля мои двоюродные… К сожалению, не пришлось быть на похоронах Булгун. Хозяин заслал меня с табуном под Царицын. Только теперь я смогу забрать сирот к себе. Втроем как-нибудь проживем. Собственно, ребенок здесь один — Нюдля, но девочка все умеет по хозяйству, иную взрослую за пояс заткнет.

Эти рассуждения неунывающего Нармы не понравились учителю.

— Семья у вас большая? — спросил Араши.

— Живу покамест один. Отец и мать умерли. Да я могу лучше всякой женщины и постирать, и сварить, — рассуждал Нарма.

— А мы с Вадимом Петровичем вот что придумали, — сказал Араши. — Нюдля хорошо понимает по-русски, она способная девочка. Не отвезти ли ее в Астрахань, в пансион? Окончит учебу, может стать учительницей.

То, что говорил Араши, было похоже на сказку, но Нарма ему поверил и обдумывал предложение: «Нюдля в моем доме все равно будет гостьей. Через шесть-семь лет выйдет замуж за такого же бедняка… Не лучше ли в самом деле пристроить ее к книжкам, если добрые люди берутся пособить?»

— Согласен, — сказал Нарма. — А с Цереном что вы надумали?

— Церен — уже подросток. Пусть сам выбирает. Поедет с вами — так и быть… Только чем он будет заниматься у вас? В пастухи определите?

Нарму обидели такие рассуждения.

— Калмыки веками пасут скот, эта работа их кормит. Какое же вы найдете ему более достойное занятие? Писарем[40] станет? Церен поедет со мной! — сказал Нарма решительно. Он уже свыкся с мыслью, что сироты будут жить с ним, пусть, по крайней мере, хоть один Церен.

Араши перевел Вадиму то, что сказал Нарма.