— Знаю, дружище! О том был у нас с тобою разговор еще в Москве. Потому, что я знаю, как тебе здесь трудно, я и приехал сюда, от столичных должностей отказался… Короче говоря, если доверяешь…

— Ты согласен на улус? — вскричал Араши, изумленный. — Да мы тебя в обкоме заждались!

— А я к народу поближе!.. Ты ведь тоже меня знаешь: не за чинами гнался — был в подполье, прошел гражданскую комиссаром… Привык я к людям, Араши, тянет к ним поближе… А? Давай по рукам?

Араши медленно опустил свою руку на подставленную ладонь Вадима.

В Шорвинском улусе Вадима Семиколенова хорошо знали многие коммунисты, поэтому они единогласно избрали его секретарем улускома.

Держаться так надменно на заседании бюро Кару Кандуеву было нелегко. Ведь не простые люди собирались, а самые достойные в улусе. Однако выручал опыт прежней жизни человека изворотливого, двуликого.

Конечно, Кару знал, что Церен Нохашкин никакой связи с главарем банды Жидковым не имеет. Готовясь к неизбежной стычке с неугодным для него человеком, расспросил каждого из бойцов, гнавшихся за разбойниками, и проследил, таким образом, каждый день и час, выверил каждый шаг командира. По отзывам бойцов, среди которых отнюдь не все любили своего взводного, Церен вел себя неустрашимо, ни разу не уклонился от боя; ел, коротко отдыхал на привале вместе с подчиненными, никуда не отлучаясь… Все это как раз и не нравилось Кару. А еще больше не по душе ему была излишняя самостоятельность Нохашкина, несговорчивость в таких делах улускома, где человеку военному полагалось только молчать и голосовать вместе с другими. На заседаниях Церен, по мнению Кару, вел себя так, будто слово старшего в улусе мало что значит для него, Нохашкина, у него, мол, есть свое мнение. Другой раз так получается, что исполкомовцы забывают о мнении председателя, идут за Нохашкиным.

…Отец Кару Кандуева не был ни нойоном, ни зайсаном, но считался в округе человеком самостоятельным и… заносчивым, поскольку находился при должности смотрителя почтовой станции на тракте Ставрополь — Царицын. Привыкший угодничать перед богатыми господами и получать чаевые, калмык этот баловал себя вином, а во хмелю распускал язык, выставлялся своим, сыном Кару, который будто бы шел первым по учебе в Астраханской семинарии. «Вот посмотрите: окончит курс и в улусе станет первым!» — любил повторять он.

Бражники недоверчиво переглядывались, кося пьяным глазом: «Неужто попечителем поставят?»

Попечителем улуса по традиции мог быть лишь русский, из дворян или духовенства, но тороватому родителю казалось и такое возможным: «Женится на дочери астраханского купца — и в попечители назначат!»

Окончив учебу, Кару вернулся под родительский кров и принял дела писаря и толмача при попечителе. «Место с первого взгляда неказистое, — рассуждал отец. — Но если отнестись к своему положению с обдумкой, можно и здесь кое-чего достичь… Перед старшими, сынок, держи голову пониже, господам не перечь… А все остальное быдло — не замечай, табунщик и выпачканная в кизяке баба нам не родня, это ты теперь запомни навсегда. Но уже если кому сделаешь услуги на фунт, веди себя так, будто твой фунт пуда стоит! Копейку вкладывай только туда, откуда рубль после возьмешь…»

Кару привык с детства видеть в отце ловкого добытчика, поэтому и слово его ложилось на душу веско. Калмыки почти сплошь не знали грамоты. Отослать прошение в ставку, заявить о беде по начальству могли разве при сговорчивости таких людей, как сынок Кандуева. Кару удался покладистым: не только настрочит нужное прошение, но, если бедняк не поскупится на дары, доложит попечителю по всей форме. А то и напомнит — выберет удобную минуту, когда попечитель в хорошем состоянии духа. Глядишь — выгорело дело! Не нарадуется табунщик удаче, тащит во двор Кару вдобавок к барану курицу или индейку, а то и кошелку яиц… И от начальства за рвение к престольному дню серебряные рублики перепадут.

Случается в жизни такое — смерч набежит из степи!.. Откуда и возьмется непогода: все разворошит на подворье, сдвинет кибитку, телегу опрокинет!.. День, другой прошел, и человек с помощью соседей все на свои места расставит. Но бывает и так: бежит себе крохотный ручеек через поле, вьется после дождика тонкой струей, врезается в землю незаметно… Какой-нибудь год миновал, оглянуться не успели, а поле перерезано оврагом! Вчерашняя канавка преграждает путь пешему и конному… Так врезался за малый срок в жизнь улуса писарь Кару Кандуев!

Народные Советы стали возникать по хотонам, как добрые грибы в урожайный год. И везде нужен человек, способный и прочитать и написать! Кару оказался находкой для исполкома. Отца богатеем не назовешь, как возился с лошадьми на тракте, так и сейчас толчется на приезжем дворе. А если по пьяному делу когда и похвалится старик преуспевающим сынком, кто же своему дитятку не рад, пробившемуся в люди?

Выкладывался Кару в исполкоме при новой власти с еще большим усердием, чем подле попечителя в прежние времена. Его ставили в пример другим, вслух подумывали о выдвижении. Пользуясь поддержкой, Кару не вдруг подал заявление в партию. Старшие по службе видели в таком шаге бывшего чиновника желание стать поближе к трудовому народу, доказать верность новой жизни.

Улусное руководство в ту пору часто менялось: кого в область выдвинут, кто на учебу собирается в Москву… Однажды сложилось так дело, что Кару пришлось исполнять обязанности председателя!.. Сбывались честолюбивые мечты отца: его сын стал первым человеком в улусе!

На какое-то время Кару Кандуев вроде остепенился — нужно было закрепиться на столь высоком рубеже. А раз так, требовались надежные помощники, преданные люди. Жизнь подобна скачке в седле… Конь, хоть у него и четыре ноги, может споткнуться о случайный камень… Кто поддержит? А поднявшемуся над головами других всегда нужна опора. Кто же этого не знает! А тому, кто поддержит — не грешно и из общего котла подложить лакомый кусок… С одними Кару удалось поладить сразу, другие, по крайней мере, терпели его, не ставили палки в колеса. Не склонял головы перед Кандуевым лишь Церен Нохашкин! «Вот от кого жди подвоха», — думал Кару. Ну, а если получше разглядеть самого Церена, так ли уж прочно он сидит в седле? Что у этого батрачонка за плечами? Ликбез да красноармейские курсы?.. И в армии служил совсем недолго… Таких уж прочных связей с губернским руководством не замечается. Рассудить трезво: на одном характере да на честном слове держится человек! Такие быстро падают без поддержки от легкого толчка сбоку! Смотрящего вперед легко свалить ловко подстроенной подножкой… А тут и изобретать нечего: упустил бандита, брата своей жены!

Действительно, Борис Жидков успел в тот день скрыться в урочище Унгун. Только через двое суток, убедившись, что улизнули от погони, Борис вместе с Такой Бергясовым подался в родовое поместье отца, чтобы оправиться от страха, сменить коней и наметить новый маршрут.

Дом отцовский стоял унылый, с забитыми глазницами окон. С тоскливой болью Борис оглядывал одичавший сад и, нерешительно проскрипев по гравию дорожки, постучал в оконницу. Зина с мужем жила во флигеле.

Увидев Бориса через окно, Зина долго не открывала дверь. Пришлось стук повторить. И только тогда Зина появилась на крыльце, всхлипывая и неловко тыкаясь холодным носом в небритую щеку брата.

— Чего ревешь? — недовольно спросил Борис. — Или меня не узнала?

Зина молча повела его через сени в освещенный проем полуоткрытой двери.

— Дай чего-нибудь поесть! — потребовал Борис с порога. Убедившись, что кроме нее в комнате никого нет, вышел на улицу предупредить Таку, чтобы тот не отлучался от крыльца.

— Будет готов ужин — позову, — сказал Борис напарнику. — Сестра, кажется, одна.

— Вы же говорили, что она замужем?

— Не у каждой замужней бабы муж ночует дома, — грубовато пошутил Борис.

В комнате он сказал сестре:

— Свет потуши, чтобы не привлекать внимания прохожих.