Дневальный с крыльца казармы смотрит вслед строю.

И хотя расстаются они с казармой всего на сутки, есть в этой минуте какая-то значительность, и легкая грусть, и торжественная суровость…

В четвертом часу ночи начальник караула лейтенант Безбеднов почувствовал, что его тянет ко сну. В караульном помещении было жарко. На топчанах храпели солдаты из отдыхающей смены. Бодрствующие караульные кто читал, кто писал письма, кто просто негромко переговаривался между собой.

Чтобы стряхнуть с себя дремоту, лейтенант вышел на крыльцо — и в лицо ему сразу ударил сильный ветер. Ветер нес запах далекой грозы и полыни.

Безбеднов разглядел фигуру часового, охранявшего караульное помещение. Солдат стоял неподвижно у самой изгороди — казалось, он напряженно прислушивается к чему-то. Лейтенант Безбеднов хотел окликнуть его, но не успел. Хлопнула дверь, и на крыльцо выскочил помначкар, сержант Васильченко.

— Товарищ лейтенант! Пожар!

Лейтенант быстро обернулся. Голос его помощника звучал слишком панически, и, чтобы сразу сбить эту панику, не дать ей разрастись, он спросил нарочито спокойно:

— Где? Какой пожар?

— На пятом! Пожар, самый настоящий пожар, товарищ лейтенант!

— И взрыв вроде был слышен! — раздался возбужденный голос оттуда, где темнела у изгороди фигура солдата.

Сколько раз за те три года, что служил здесь лейтенант Безбеднов, что ходил начальником караула, получал он от проверяющих вводные, сколько раз звучало это слово «пожар», сколько раз приходилось ему распоряжаться и гасить условное «пламя», «бушевавшее» то на складе ГСМ, то в автопарке, то в штабе. Но сейчас, когда впервые это была не проверка, не тренировка, когда случилось то, к чему его готовили, для чего усиленно тренировали, когда ему самому предстояло мгновенно оценить ситуацию и принять решение, он на секунду все-таки растерялся. Ему показалось: он не помнит, забыл, что надо сейчас делать. Но уже в следующие мгновения он взял себя в руки.

— Поднять караул! Быстро!

И уже вслед сержанту Васильченко крикнул:

— Кто у нас на пятом?

— Ветлугин, товарищ лейтенант! Рядовой Ветлугин!

Если бы лейтенанта Безбеднова спросили, чего больше доставил ему рядовой Ветлугин за те полгода с лишним, которые пребывал у него в подчинении, — беспокойства или радости, лейтенант затруднился бы ответить. Да и не было у него аптекарских весов, чтобы взвешивать на них свое отношение к солдатам, не такая у него была натура. Этим пусть Никифоров занимается, командир второго взвода, — он любитель подсчитывать и сопоставлять «за» и «против», у него даже что-то вроде дневника имеется, куда он свои наблюдения заносит.

Однажды он показывал этот дневник Безбеднову, делился, так сказать, опытом. Там о каждом солдате все записано — и любая подмеченная черточка характера, и любой самый пустяковый недостаток, и любой хороший, достойный поступок. Полный ажур, одним словом, все как на ладони. Может, это и правда полезно, и в работе, может быть, помогает, только все-таки это не для него, не для Безбеднова. Его и солдаты, он знал, любили за бесшабашность, за отсутствие мелочной придирчивости, за умение и наказать щедро, на всю катушку, если уж выведут его из себя, и простить, и поощрить, тоже не скупясь, от души. Он сам слышал, как говорили однажды между собой об этом в курилке солдаты, и этот случайно услышанный разговор прибавил ему уверенности, ему было приятно сознавать, что солдаты выделяют его среди других командиров. Иной раз он любил щегольнуть перед солдатами своей независимостью, этакой легкой пренебрежительностью по отношению к «штабистам», какие бы высокие посты они ни занимали в полку и какие бы высокие звания ни имели. Пожалуй, делал он это не без умысла, потому что знал — ничто не может так поколебать авторитет командира, как страх его, приниженность перед вышестоящим начальством. А солдаты — в этом Безбеднов был убежден — непременно должны гордиться своим командиром.

И хотя, разумеется, лейтенанту Безбеднову в своей жизни не приходилось ни воевать, ни ходить в настоящую разведку за «языком» во вражеский тыл, свое отношение к солдатам он определял старым, проверенным войной принципом: «Пошел бы я с этим человеком в разведку или нет?» Причем он умел произнести эту фразу таким тоном, с такой уверенностью и при этом так испытующе, оценивающе посмотреть на стоящего перед ним солдата, что подчиненным невольно начинало казаться, что он, их командир, и правда умудрен боевым опытом, что, несмотря на свою молодость, каким-то фантастическим образом он сумел пройти через войну, — они же перед ним были всего лишь необстрелянными новобранцами, чья участь зависела сейчас от произнесенного им слова…

О Ветлугине лейтенант однажды сказал:

— Если бы вас, Ветлугин, хорошенько продраить песочком, с вами бы, пожалуй, я в разведку пошел… — Он помолчал немного, посмеиваясь одними глазами, и добавил неожиданно: — Только неизвестно, удалось бы нам с вами вернуться или нет…

— Это как же понимать, товарищ лейтенант? — спросил Ветлугин. — Вы меня похвалили или даже совсем наоборот?

— А вы подумайте. Подумайте. Я, знаете, люблю, когда мои солдаты, хотя бы изредка, думают, — все так же посмеиваясь, сказал лейтенант.

Ему был симпатичен этот солдат, и он не скрывал этого. Иногда ему даже казалось, что между ними есть какое-то сходство, что Ветлугин напоминает его самого — такого, каким был Безбеднов несколько лет назад, еще курсантом.

Хотя, конечно, если говорить честно, характерец у Ветлугина был не сахар. У него вечно возникали конфликты со старшиной роты или с командиром отделения, и не раз, приходя вечером в казарму, лейтенант заставал Ветлугина ползающим под койками с мокрой тряпкой в руках.

Не пришил пуговицу… Разговаривал в строю… Препирался со старшиной…

Однажды сержант Васильченко доложил Безбеднову:

— Прошу наказать Ветлугина вашей властью. Оказывал сопротивление.

— Что, что? — изумился Безбеднов. — Сопротивление? Это как же?

— Телевизор, товарищ лейтенант, не давал выключать.

— Ах вот оно что… — с некоторым облегчением протянул Безбеднов. — Ну-ка, давайте Ветлугина ко мне.

— Что же это вы, Ветлугин, бунт на корабле вздумали устраивать? — спросил лейтенант Безбеднов, когда остался наедине с солдатом, — Рассказывайте, что там вчера произошло.

— Так, товарищ лейтенант, что произошло… По телевизору хоккей показывают, первенство мира, сами знаете… А сержант Васильченко говорит: «Приготовиться к отбою!» Выключайте, говорит, Ветлугин, ваше кино… Ну, а я… Первенство мира же, товарищ лейтенант! Жалко им, что ли?

У него и теперь от обиды совсем по-ребячьи дрогнули губы.

— Ох, Ветлугин, Ветлугин… Ну что мне с вами делать? Чистый детский сад!.. «Жалко, что ли…» — передразнил Безбеднов. — Это дети так клянчат, когда игрушку у них отбирают. А тут армия. Ар-ми-я! — Лейтенант вдруг повысил голос и ударил ладонью по столу. — Поймете вы это, Ветлугин, когда-нибудь или нет? Вы телевизор до двух часов ночи смотреть желаете, а потом на занятиях, как зимние мухи, спать будете — так, что ли? Или, может быть, ради такого случая утром вас не беспокоить прикажете?

— Так пусть тогда и они не смотрят! — упрямо сказал Ветлугин.

— Кто они?

— Ну, сержанты. А то — нам отбой, а сами — назад к телевизору. Это справедливо? Почему они имеют право, а мы не имеем?

— Вот дослужитесь до сержанта, тогда мы с вами и поговорим на эту тему, — сердито сказал лейтенант. — Что-то вы очень много о своих правах печетесь, Ветлугин. А вот об обязанностях почему-то забываете…

Однако про себя Безбеднов подумал: окажись он, курсантом, в такой же ситуации, наверняка рассуждал бы сейчас так же, как Ветлугин, и возмущался бы так же…

Они оба помолчали. Ветлугин по-прежнему стоял перед взводным по стойке «смирно».

— В общем, так. Два наряда вне очереди, и чтобы больше жалоб на вас я не слышал. Иначе жалуйтесь сами на себя. — И лейтенант усмехнулся. — Ясно?