Мы гнались за ними по Северному морю, пока корабль за кораблем они не скрылись из виду в тумане дней и тьме ночей, и тогда сэр Филип и я, полагая, что сделали все, что могли сделать настоящие мужчины для безопасности Англии и ее все еще незапятнанной чести, развернули оба наших побитых боями и штормами корабля и взяли курс на Ньюкасл.

Но как рассказать о том, что ожидало нас вместо милого теплого приема, на который мы рассчитывали? Мы высадились на берег, оседлали лошадей и с пылом истинных влюбленных поспешили в поместье Кэрью, где вместо ожидавших нас новобрачных нашли только бедную старую Марджори, ломавшую руки и рыдавшую в пустых комнатах этого заброшенного дома, которая между рыданиями рассказала, как накануне вечером испанская каравелла и пинас пришли под покровом темноты в поисках воды и провизии, разграбили поместье от крыши до подвала и снова ушли в море, забрав с собой тех, кто был для нас дороже всего на свете, дороже всей добычи, которую завоевал могучий флот короля Филиппа, и все же, увы, бесценных!

Мы вернулись в Ньюкасл, подгоняемые одной-единственной мыслью в страдающих сердцах: вырвать наших любимых из рук «донов», пока еще не поздно, или отомстить за них так, что об этом можно было бы рассказывать много дней, если бы вообще кто-нибудь останется, чтобы рассказывать.

Наши два судна, как можно догадаться, никак не годились для этого дела. Но, как я сказал себе в старой языческой манере, боги были благосклонны к нам в час нашей беды, потому что, вернувшись в Ньюкасл, мы нашли прекрасный новый корабль, только что спущенный на воду и готовый к выходу в море — замечательный фрегат водоизмещением около 800 тонн, построенный для каперства в Испанской Америке.

Деньги тогда, как и в наши дни, могли творить чудеса, и мы тратили их не скупясь. Порох и ядра, провизия и вода загружались на борт как по волшебству, пока от киля до люков «Безжалостный», как мы переименовали корабль в своем горьком гневе, не наполнился, и через два дня после высадки мы спустились по реке и снова вышли в море вслед за удирающими испанцами.

Четыре дня и четыре ночи мы держали путь на север, мчась по длинному зеленому морю, пока утром пятого дня не увидели галеас, идущий под парусами и веслами, наполовину затопленный, с рваными парусами и спутанным такелажем. Теперь нас не сдерживала осторожная тактика, и приказы адмирала не обуздывали нашу горячую, яростную ненависть. Это были испанцы, и нам этого было достаточно.

Мы делали четыре фута хода против их одного, так что мы поставили более легкие паруса и, едва задав курс, мы уже врезались в них без единого слова предупреждения, разбив в щепки весельную скамью правого борта.

Дула наших пушек почти касались их бортов, и когда мы дали бортовой залп, он едва не перевернул галеас, несмотря на его размеры, словно на него обрушился удар урагана, а затем мы отдали команду на абордаж. Одетый в старую несравненную кольчугу, которая выдержала столько сражений, начиная с Ниневии, и с моим дорогим старым мечом, крепко зажатым в правой руке, я был первым на палубе, Филип следом за мной, а за ним сотня наших доблестных англичан.

Испанцы с ужасом уставились на нас, думая, что Эль Драке снова напал на них в каком-то новом обличье, но мы не дали им времени остановиться или удивиться, а набросились на них с пулями и сталью и с такой жестокой яростью, что измученные штормом и полуголодные эти несчастные бежали, как испуганные овцы; и не прошло и десяти минут, как я схватил капитана за горло и под угрозой расколоть череп приказал рассказать, знает ли он что-нибудь о тех, кого мы ищем.

Он поклялся всеми святыми, что не знает ничего, кроме того, что остатки Армады находятся в полудне плавания впереди, направляясь к Пентлендскому проходу[40]. Нам пришлось этим довольствоваться, поэтому мы забрали с собой все драгоценности, порох и ядра, которые могли нам пригодиться, и оставили его тонуть или плыть, как позволят ветер и волны.

К полудню мы нашли еще один галеон в несколько лучшем состоянии, и он принял бой. Но на то, чтобы справиться с ним, нам хватило часа артиллерийской стрельбы. Нарезая круг за кругом вокруг него, мы изрешетили его залпами, пока он не спустил флаг. Мы поднялись на борт только для того, чтобы задать те же вопросы, и получили те же ответы. Так что и его мы лишили всего, что могли забрать, и бросили, как и тот, другой.

Через четыре часа после того, как мы покинули судно, мы наскочили на каравеллу и остановили ее бортовым залпом, от которого ее грот-мачта свалилась в море, унеся с собой фок и бизань-мачты. Мы поднялись на борт, опоздав всего на несколько бесценных часов, потому что это было то самое судно, которое вместе со своим пинасом, который с тех пор затонул, высадилось у поместья и совершило то, что заставило нас выйти на дорогу спасения или отмщения. Этим самым утром две дорогие пленницы были переданы на «Сан-Мигель», огромную каракку[41], которую, как сказал капитан, стоя на дрожащих коленях, мы узнаем по фигуре святого с пылающим мечом на фоке[42].

Я раскроил ему череп в уплату за его преступление, и когда мы снова взошли на борт «Безжалостного», мы послали в каравеллу несколько бортовых залпов, пока ее борта не разверзлись, и она не затонула, а затем снова подняли паруса. Северная Шотландия была за нашим баком, а впереди между нами и водянистым заходящим солнцем широко разбросанные по бушующему морю виднелись далекие корпуса остатков Армады, среди которых мы должны были отыскать то судно, если оно было еще на плаву, которое везло самый драгоценный для нас груз, который корабль когда-либо перевозил по коварному морю.

Всю ночь мы держали в поле зрения их сигнальные огни, с тревогой следя за тем, чтобы какой-нибудь из них не исчез во тьме и не оказался тем самым судном, который везло в себе одновременно и наши надежды, и наши страхи.

Мы насчитали девяносто шесть кораблей до того, как над серым, пенистым морем забрезжил холодный рассвет. Великая «Непобедимая армада», насчитывавшая сто сорок отличных водонепроницаемых мощных судов, вошла в пасть смерти между берегами Ла-Манша, славная своей гордостью и силой, соблазненная самыми яркими надеждами, которые когда-либо были сведены на нет. Теперь изрешеченные выстрелами и протекающие, пораженные смертельной морской болезнью, побитые ветром и волнами, с безжалостным небом сверху, глубоким коварным морем снизу, враждебными берегами, усеянными ребристым адамантиновым гранитом с подветренной стороны, жалкие остатки Армады, отчаявшиеся и почти беззащитные, шатаясь, продвигались к убежищу, которое лежало так далеко, мимо стольких опасностей. А следом шел наш «Безжалостный», полный ненависти и беспощадный, как сама судьба.

Когда наступило утро, мы подняли паруса, которые на ночь сложили, чтобы не обогнать их, и ринулись искать «Сан-Мигель». Когда они увидели, что мы мчимся хорошо оснащенные, с белыми и хорошо пригнанными парусами, как будто мы только что вышли из гавани, их сигнальные пушки загремели, и они начали сбиваться в кучу, как испуганное стадо овец, услышав волчий вой на склоне холма.

Весь этот день мы рыскали взад-вперед, тщетно разыскивая расписной фок «Сан-Мигеля» и ожидая ночи, чтобы настал час нашей мести.

При таком скоплении испанцев, да еще при таком жалком состоянии их парусов и оснастки, они были вынуждены всю ночь жечь сигнальные огни, опасаясь утопить или повредить друг друга, и в этом и в нашей скорости заключалось наше большое преимущество.

Мы шли без огней, а ночь была чернильно-черной из-за низких туч, проливающихся шквалами дождя, поэтому, хотя их позиции были нам ясны, они не имели понятия, где мы находимся, и узнавали это, только когда видели вспышки и слышали грохот наших орудий. Всю ночь мы висели у них в тылу и со стороны моря, стреляя по их огням, то подходя вплотную к какой-нибудь громадине и посылая в нее залп бортовой батареи с мушкетного расстояния, то стреляя спереди, то отходя назад с такой быстротой маневра и с такой скоростью работы наших орудий, что они вполне могли подумать, что их атакует целая эскадра, а не один корабль.