За это время у лучших искусных воинов Армена я также обучился тончайшим нюансам того мрачного, ужасного ремесла, которому я следовал с тех пор во многих странах в течение многих сменяющих одно другое столетий. Я научился владеть мечом и боевым топором с таким мастерством и силой, что вскоре самый крепкий воин в Армене не мог устоять передо мной. Мне изготовили луки для битвы и охоты, которые не мог согнуть никто кроме меня, и из них я научился посылать стрелы точно в цель на сто шагов дальше любого другого лучника в Армене.

Самые искусные кузнецы страны выковали для меня кольчугу, такую удивительно тонкую и так хорошо подогнанную, что она сидела на мне, как шелковый жилет, и все же была настолько прочной, что самые острые клинки и самые острые стрелы тупились и ломались об нее. Они также изготовили для меня шлем из стали и золота с белым плюмажем, который был бы тяжел для любой головы кроме моей, а мои копья были длиннее любых остальных на добрых три пяди. Всю страну перевернули верх дном, пока не нашли черного скакуна, несравненного по силе и красоте, и когда я однажды добрался домой на его широкой сильной спине, я сидел на нем так, будто мы были одним целым. Я овладел всеми навыками верховой езды, которым могли научить меня лучшие наездники Армена.

Можете поверить, что вскоре я прославился богоподобной силой и вновь обретенным мастерством и с нетерпением ждал того дня, когда смогу испытать свои навыки в более суровом деле, чем тренировка храбрых воинов на плацу или охота на кабана или горного льва в лесу.

Вы, наверное, думаете, что я должен еще что-нибудь сказать об Илме, прежде чем мой рассказ уведет меня дальше, но если вы любили и были любимы, то что я могу сказать такого, о чем вы еще не догадались?

Она сопровождала меня на военные маневры в боевой колеснице с косами или верхом на молочно-белой, рожденной в пустыне кобыле, одетая с головы до колен в стальную кольчугу и вооруженная, как подобает царице воинственного народа, чьим богом был меч и чьим главным наслаждением была битва, и вместе мы рыскали по равнинам и лесным чащам в поисках охотничьей добычи, достаточно благородной для нашего оружия.

Аракс, который был правителем царства под ее началом и предводителем десяти тысяч воинов, составлявших отряд ее телохранителей, когда Армен отправлялся на войну, всегда был рядом в эти долгие, счастливые дни работы и игр, присматривая за той, кому он отдал свой трон, с любовью и бескорыстной преданностью брата и щедро делился со мной мастерством и знаниями военного дела и выживания в лесу.

Теперь, когда вы представили себе, как мы жили в те далекие дни, когда мир был молод, кровь горяча, а нравы проще, чем теперь, нужно ли рассказывать, какой сладкий урок извлек я впервые из ее глаз, или как случилось, что улыбка и доброе слово из ее уст вскоре стали мне дороже всех моих новых мечтаний о славе, или как я стал страстно ждать того часа, когда смогу обрушить свой еще девственный меч на врагов, которые так долго и так жестоко стремились сбросить ее с трона и (а ведь в те дни это была судьба всех прекрасных женщин завоеванной страны) увести ее в рабство и унижение во дворцы Нимрода или его военачальников?

Конечно, я знал, что если вернусь с победой, то наградой мне будет самое дорогое сокровище Армена и всего мира, и она тоже знала это, ибо, разве ее судьба, как и моя, не была связана с пророчеством, предсказавшим мое пришествие? Это знание никогда не заставляло ее хмуриться, а на ее глаза не набегала тень. Хотя между нами не было сказано ни слова о любви или, как я поклялся себе, не будет сказано до тех пор, пока я не выполню пророчество, чаша моей радости была наполнена крепким, ярким вином славной новой жизни. И во всем мире, от Нимрода на троне Ниневии до неукротимых скитальцев пустыни, не было человека более счастливого, чем незнакомец, который пришел в этот мир безымянный и нагой, чтобы найти дом и трон в Армене.

Так прошли осень и зима, как сон о юности, любви и радости, а с первыми весенними днями с юга прибыли запыхавшиеся гонцы, которые принесли весть о посольстве из Ниневии с требованием от Армена дани в виде земли и воды в знак покорности воле Великого царя и повелителя легионов Ашшура.

Новость ждали, потому что каждую весну со времени первой битвы, состоявшейся десять лет назад, Армен получал одно и то же требование. Основная масса наших легионов уже была на марше, продвигаясь на юг под предводительством самых отважных военачальников, и когда четыре дня спустя чернобородые посланцы Ашшура в длинных одеждах прибыли в цитадель, чтобы предложить условия, на которых их повелитель даст нам мир, только десять тысяч меченосцев, составлявших царскую гвардию, оставались в Армене, не считая гарнизонов городов.

Мы приняли послов в большом зале цитадели. Илма сидела на троне, а мы с Араксом стояли слева и справа от нее во всеоружии, если не считать того, что я на время вернул священный меч на его место в алтаре. Посланцы приблизились к нам, как были вынуждены делать все, кто пришел к трону Владычицы меча, пройдя между двумя шеренгами воинов под стальной аркой обнаженных клинков.

Их было четверо, суровых, крепких на вид воинов, великолепно одетых и вооруженных, с надменной осанкой, вполне подобающей слугам Великого царя, который, если бы не наша страна, был бы уже повелителем всего Востока. Но когда они увидели меня у трона Илмы, мой золотой шлем с белым плюмажем, который на добрых две пяди возвышался над Араксом, они подняли глаза в изумлении, в котором было что-то от благоговения, и все время, пока они говорили, передавая послание своего господина, их блуждающие взгляды постоянно возвращались ко мне, оценивая мой рост и доспехи, удивляясь моим золотым локонам, которых они никогда прежде не видели на мужской голове.

Их послание было кратким, но резким и суровым. Их устами Нимрод требовал добычи в виде земель и вод, сдачи наших южных форпостов, отправки сотни заложников благородной крови в Ниневию и уплаты ежегодной дани золотом и серебром, рабами и скотом, которые стоили бы больше ста тысяч фунтов ваших современных денег.

За это он прекратит войну и оставит Армен в покое. Но если мы откажемся, то войска Великого царя захватят наши земли, как разлившиеся реки захватывают берега, и огонь и меч будут бушевать в Армене, пока его города не превратятся в развалины, его поля — в пустыню, а само имя не будет стерто с лица земли. Таковы были слова Великого царя, и вот каким был ответ на них. Первой заговорила Илма:

— Сыны Ашшура и раньше произносили эти слова, но дети Меча все еще живут на своей земле, а я все еще царствую в Армене. Это все, что я скажу, но рядом со мной стоит тот, кто от моего имени и от имени моего народа даст вам ответ, который вы передадите своему хозяину Нимроду.

Она взглянула на меня, и, не говоря ни слова, повернувшись спиной к посланникам, я поднялся по ступеням алтаря и вынул священный меч из его вместилища. Сойдя на пол перед троном, я спросил слуг Нимрода:

— Кто из вас самый сильный и у кого самый крепкий клинок?

Главный из них, беспокойно переминаясь с ноги на ногу и поглядывая краешком глаза на огромный меч, который я держал правой рукой так легко, словно это была деревянная рейка, произнес:

— Мы пришли сюда не воевать, а вести переговоры, и Армен всегда уважал жизни посланников. Пусть мой господин не забывает, что нас здесь всего четверо среди многих тысяч.

— Я не просил моего господина сражаться, — заметил я, подражая стилю его речи. — Я всего лишь прошу тебя вытащить меч и как можно крепче держать его вытянутой рукой. Тогда ты целым и невредимым отвезешь наш ответ своему повелителю, но, если ты боишься в нашем присутствии показать обнаженный клинок, мы будем считать, что на нем есть пятно, которое сыновья Ашшура стыдятся показывать врагам.

— На мече Ашшура нет пятен, кроме крови его врагов и тех, кто отвергает власть Великого царя! — вскричал он, вспыхнув от ярости, и в тот же миг выхватил меч из ножен. В следующее мгновение, пока он поднимал его передо мной, мой могучий меч сверкнул высоко в воздухе, а затем как молния рухнул и разрубил его клинок пополам так ровно, словно это был зеленый тростник. Рукоять выпала из его руки, и оба обрубка со звоном упали на каменный пол. Пока посланники стояли передо мной, дрожа от страха и ярости, я указал мечом на обрубки: