Убаюканный громовой песней бури, я спал, а вокруг меня завывали и свистели ветры, и волны шипели и ревели, за днем пришла ночь, штиль сменил бурю, и стремительный поток лет мчался незаметно к тому дню, когда перст судьбы коснется моих давно закрытых глаз и снова пробудит меня к действию.

Я проснулся от гулкого шума, похожего на отдаленный грохот пушек. Сначала я решил, что это волны бьют в устье пещеры. Но когда с пробуждением жизни возвращающиеся чувства обострились, я услышал мягкий плеск мирных волн, журчащих вдоль ближних скал, и сквозь этот плеск снова и снова раздавался грохот орудий далеко в море. Где-то шел бой, и звук его, как звук трубы, воспламенил медленно текущую кровь и заставил ее бежать все быстрее и жарче по моим покалывающим сосудам.

Глаза снова открылись миру реальных вещей. Я вскочил на ноги и огляделся. Груда парусов, на которой я лежал, превратилась в несколько истлевших пыльных тряпок. Занавески на окнах и дверях каюты висели выцветшими пыльными лохмотьями, деревянная обшивка рассохлась, сгнила и была изъедена червями, а мои кольчуга и меч лежали на столе, покрытые толстым слоем пыли бесчисленных лет.

В кормовой части корабля скопились груды камней и мусора, а дальше перед входом в пещеру тянулась высокая неровная стена, сложенная из каменных глыб, которые нападали с крыши пещеры за долгие годы и таким образом, как я понял, выстроили тот заслон, который закрывал пещеру и меня от взглядов тех, кто проплывал мимо на лодках или кораблях, если, конечно, кто-нибудь проплывал этим путем.

За этой каменной стеной с высокой кормы корабля я увидел спокойное, синее, залитое солнцем море и плывущие по нему голубые гаснущие клубы дыма — без сомнения, дым канонады, чей грохот пробудил меня от смертного сна. В мире все еще шла война. Поэтому я вооружился и спрыгнул с борта «Безжалостного», привлеченный голосом войны, словно песней сирен, которые согласно старым басням, считавшимся правдой в мои прежние дни, влекли заблудших моряков к их гибели. Пробравшись по мелководью, окружавшему заросший водорослями, усеянный ракушками корпус корабля, я перелез через каменную стену у входа в пещеру и по узкому скальному выступу, который вел вокруг утеса, выбрался на песчаный берег. Спустя много лет я снова взглянул на море и берег, и небо, и солнце, и глубоко, радостно вдохнул теплый чистый воздух небес.

Я взобрался на груду камней и осмотрел море. В отдалении стояли два корабля странной конструкции, какой я никогда раньше не видел, не такие, как в елизаветинские времена. У них не было высокой кормы и бака, и выглядели они, как мне показалось, гораздо проще и практичнее. С палубы поднимались клубы дыма, и над водой раздавались слабые крики.

— Один из этих кораблей берет другой на абордаж, — произнес я вслух, и звук моего голоса, эхом разносящегося по пустынному берегу, показался очень странным. — Я отдал бы несколько золотых дукатов, которые должны быть там, в трюме «Безжалостного», за место на борту любого из них, потому что мне нужна хорошая жаркая схватка, чтобы согреть мое окоченевшее тело. Ха, кто они, те, что плывут сюда? Беглецы и, кажется, проигравшие? Интересно, какой они нации? Ах, если бы только это были испанцы!

Последние слова вырвались у меня при виде шлюпки, которая отплыла, переполненная людьми, от борта большего судна, стоявшего ближе к берегу.

Они вошли прямо в бухту, и, когда шлюпка коснулась берега, я побежал взглянуть на них. Несомненно, моя молитва была исполнена, я уже видел что-то вроде этих черных бород, острых глаз и смуглой кожи. Как только киль коснулся берега, из лодки выскочил человек с веревкой в руке и остановился, ошеломленно глядя на странную фигуру, шагавшую к нему из-за скал.

Он осенил себя крестным знамением и выдохнул несколько отрывистых слов, в которых я сразу же узнал тот ненавистный испанский язык, который в последний раз слышал в тот самый ужасный день всех моих жизней.

Это были последние слова, которые он произнес. Он был испанцем, а значит, моим врагом. Я подбежал к нему, на бегу выхватив меч. Одним резким ударом я рассек его от плеча до позвоночника, и когда он упал на окровавленный песок, я выкрикнул старый боевой клич крестоносца «Св. Георг и веселая Англия!» и одним прыжком запрыгнул в самую середину переполненной лодки. Там я принялся размахивать быстрым клинком, то рассекая череп, то посылая в воду поднятую руку, пока то, что осталось от перепуганных негодяев, не попадало за борт, и я не остался один в лодке с теми, кого уже зарубил.

Мной владела прежняя боевая ярость, и короткая схватка только разгорячила меня, так что я взял весло, оттолкнул лодку и поплыл к двум кораблям, в то время как те испанцы, что остались в живых, разбежались и попрятались в скалах, думая, что на них несомненно напал какой-то демон.

Я был уже на полпути, когда глубокий, приглушенный грохот прокатился по гладкой воде в мою сторону. Я обернулся и увидел огромное серо-голубое облако, лежащее на море, с ярко-красным отблеском прыгающего под ним пламени. Потом пламя исчезло, и когда облако дыма рассеялось, на воде не осталось ничего, кроме нескольких темных плавающих обломков. Я въехал на лодке в самую середину их и не нашел ни одного живого существа. Оба корабля взорвались, и победители с побежденными вместе ушли в пучину. Я греб среди обломков добрый час и видел, как один за другим на поверхность поднялись два десятка изуродованных, почерневших трупов, но ни одно живое существо не вернулось из глубин, и я был один в лодке посреди неведомого моря. И все же, оно не было мне совершенно незнакомо, потому что это было то самое море, через которое бедный «Безжалостный» прошел, гонимый бурей, чтобы уложить меня на мое последнее пристанище, и так как солнце клонилось к западу за моим островом, у меня было достаточное представление о направлении, чтобы, когда я поставил мачту и поднял парус, который нашел в шлюпке, с некоторой уверенностью направить ее на северо-восток, где, как я полагал, лежали берега Европы. Всю эту ночь я шел под парусом с попутным ветром по спокойному морю, и на рассвете с радостью увидел судно, несущееся на меня по воде под горой белоснежной парусины. Я поставил лодку по ветру и встал поперек пути судна, вспоминая тот далекий день на Ниле, когда в меня врезался корабль молодого Ивара. Не прошло и получаса, как меня подобрали, и я снова оказался в мире живых людей.

Корабль назывался «Морской ястреб», он оказался достойным тезкой драккара старого ярла Ивара. Корабль направлялся в Вест-Индию в поисках добычи, которая могла бы встретиться в пути, или надеялся найти ее в конце путешествия. Капитан корабля Марк Вернон был мне по сердцу, он был достойным потомком моих старых морских товарищей времен Дрейка и Фробишера. Более того, по внешнему виду он мог быть родным братом Филипа Кэрью, и одного этого было достаточно, чтобы снискать мою любовь.

В тот вечер мы с капитаном Марком поужинали вдвоем и, как и обещали, обменялись историями прошлого и настоящего. От него я узнал о переменах, которые произошли в мире, пока я спал в каюте «Безжалостного», спрятанного в пещере, которая, как я вскоре узнал, находилась на крошечном скалистом островке в группе Азорских островов. Марк рассказал мне, как шаг за шагом росли сила и величие Англии, как Шотландия и Ирландия объединились с ней, и как древняя мощь Британии уже тогда снова встала между миром и наступающим деспотизмом, как это сделала Англия во времена Армады. Но теперь Испания пала, и вместо фанатика Филиппа поднятый меч, угрожавший свободе человечества, держал корсиканский солдат.

Он рассказал о безумии кровавой резни и ужаса, с которым французский народ внезапно пробудился после векового рабства; о том, как старый порядок исчез в урагане огня и потоке крови; как этот выскочка-тиран занял место во главе армий новой Франции, а затем и на новоиспеченном императорском троне, который он возвел на руинах недолговечной республики.