На фоне разгорающейся жестокой борьбы Уварова с Пушкиным и его пониманием истории Устрялов неуклонно делал карьеру.

Но решающий момент в этой карьере наступил в начале тридцать пятого года, когда Сергий Семенович понял, что из научных занятий его протеже можно извлечь непосредственную политическую пользу.

Он понял это, посетив лекцию Устрялова, трактующую историю княжества Литовского. После этой лекции министр просвещения привез на экзамен к своему любимцу членов Государственного совета и представил им Устрялова.

В дальнейшей судьбе Николая Герасимовича сыграл роль еще один человек, выдвинутый на политическую сцену Уваровым.

В тридцать четвертом году, в том самом году, когда Сергий Семенович попытался сделать Боголюбова своим официальным сотрудником, он приблизил светского красавца, лейб-гусарского полковника графа Протасова.

Он собирал свою партию.

Вскоре после совместной поездки с министром в Москву полковник сделан был товарищем министра просвещения. А еще через некоторое время — обер-прокурором Святейшего Синода, то есть правительственным чиновником, контролирующим церковные дела и, в частности, все вероисповедания. Для всероссийского воспитателя Уварова, не имевшего ранее возможности влиять на церковную политику, выдвижение на такой пост своего человека было большим успехом…

Скептический Никитенко записал о Протасове: «Это молодой человек лет 32-х, без физиономии, флигель-адъютант. У нас молодые люди, раз напечатавшие где-нибудь в журнале свое имя, считают себя гениями; так же точно люди, надевшие военный мундир с густыми эполетами, считают себя государственными людьми, наравне с Меттернихами и Талейранами». Полковник Протасов отнюдь не был Меттернихом или Талейраном. Но свои идеи у него были, равно как и жестокость в их осуществлении. Основательное осуществление идей, кроме крепкой руки, требовало и исторического обоснования. Министр и полковник знали, что могут получить это обоснование от Устрялова.

Устрялов вспоминал: «На святой неделе 1835 года, по обыкновению, во вторник, все ученое и учебное сословие собралось у Чернышева моста, в огромной зале министра для поздравления в полных мундирах. Уваров вышел из внутренних покоев с товарищем своим, гусарским полковником, обер-прокурором Синода, графом Протасовым, со многими христосовался, разговаривал, по обычаю, умно, дельно, обо всех ученых предметах по-русски, по-французски, по-немецки, и потом откланялся. Все стали выходить. Я тоже. Вдруг бежит за мною уже на лестнице курьер и зовет к министру. Обласкав меня, как всегда, Уваров сказал, что согласился с графом Протасовым послушать мое сочинение и назначил мне день, именно пятницу на святой неделе, вечером. Я не помнил себя от радости».

Вторник на святой неделе тридцать пятого года падал на 9 апреля. Николай Герасимович христосовался с Сергием Семеновичем в те самые дни, когда Пушкин писал письмо Бенкендорфу, прося представить царю «Путешествие в Арзрум». В том самом апреле, когда он писал письмо Дмитриеву со злым сарказмом против Уварова и Дондукова и уничижительную эпиграмму «В Академии Наук…», — то есть начинал решительную кампанию.

Незадолго до того он сделал бешеную запись в дневнике и бесповоротно понял, кто его главный и смертельный враг.

Устрялов не помнил себя от радости.

Пушкин не помнил себя от негодования.

Уваров и Протасов прекрасно себя помнили и вербовали способных и послушных людей, чтобы обратить их в орудия своих замыслов.

Устрялов вспоминал: «В пятницу приезжаю в восемь часов вечера к Уварову; он был пока один. Призвал меня в кабинет и стал беседовать об ученых делах. Вскоре послышался стук саблею и быстрая походка. „Это Протасов“, — сказал с улыбкою Уваров. Немедленно сели. Протасов взял мою рукопись и стал читать, особенно о Литовском княжестве. Оба они делали замечания; но вообще были в восторге, особенно граф Протасов; для него очень важно было тогда Литовское княжество по политическим соображениям; дело представлялось как-то смутно. Теперь же все стало ясно. Уваров сказал ему мимоходом тихо по-французски, что доложит о моем труде государю».

Товарищ министра просвещения — обер-прокурором Синода станет на будущий год, — коему поручено было особое наблюдение за образованием в западных губерниях, граф Протасов, «молодой человек без физиономии» (по мнению Никитенко), но весьма приятной наружности (на взгляд Уварова), и в самом деле имел тут «политические соображения». И научные изыскания Устрялова, впервые исследовавшего процесс формирования великого Литовско-Русского княжества и роль русской народности в этом процессе, оказались Протасову на руку. Если здесь Николай Герасимович вывел на свет некую историческую истину, то в других случаях он готов был для пользы уваровского дела и покривить душой. И министр, и лейб-гусар с быстрой походкой светского фата и железной рукой обер-прокурора поняли это.

Уваров доложил императору о появлении подающего большие надежды и чрезвычайно благонамеренного ученого, и с высочайшего соизволения Устрялову поручено было составить программу конкурса на лучшую учебную книгу по русской истории, которая и станет основанием для воспитания юношества.

Программа, им составленная и представленная ученому миру от имени министра просвещения, и была названа раздраженным Погодиным «преглупой и подлой».

Условия конкурса министерство определило щедро: победитель получал десять тысяч премии и право на издание книги. Что составляло немалую выгоду.

Заранее ясно было, что победителем станет сам Николай Герасимович. Это было настолько очевидно, что он оказался и единственным участником конкурса. В конце тридцать шестого года он приступил к изданию «Русской истории».

Обосновав благотворность неограниченного самодержавия, Устрялов подкреплял эту основополагающую идею прочувствованным описанием свойств русского народа: «К выгодам России, в смысле державы могущественной, благоустроенной и самобытной, должно присовокупить и добрые свойства народа. Его благочестие тихое, глубокое, его беспредельная преданность престолу, покорность властям, терпение удивительное, ум светлый, основательный, душа добрая, гостеприимная, нрав веселый, отважность среди величайших опасностей, наконец, гордость национальная, породившая уверенность, что нет на свете страны краше России, нет государя сильнее царя православного, — были такие свойства, которые надо было только развить и направить, чтобы возвести Россию на высшую ступень могущества, славы и благоденствия».

Как сочеталось «благочестие тихое, глубокое» с тем, что новый его покровитель, обер-прокурор Синода Протасов, должен был жестоко подавлять непреклонных раскольников, а правительство — как раз в это время — принимать новые карательные законы против раскольников? Как «беспредельная преданность престолу, покорность властям, терпение удивительное» сочетались с неоднократными крестьянскими войнами и постоянными — в том числе и в тридцать пятом — тридцать шестом годах — народными бунтами? Эти противоречия Устрялов спокойно оставлял в стороне. Не по незнанию, разумеется. Просто — он работал на Уварова, которому нужна была такая история.

В отчете за тридцать шестой год Уваров сообщал императору, что он объявил конкурс на новый учебник по русской истории — с наградой победителю в 10 000 рублей и что фактический победитель уже ясен.

«Профессор С.-Петербургского Университета Устрялов представил отпечатанную уже первую часть своей Русской Истории, с изъяснением, что вторая часть выйдет в свет в марте, а остальные две будут изданы в текущем году. Представляя окончательное избрание Учебной книги по части отечественной истории произвесть не прежде, как по представлению Устряловым и прочими соискателями полных курсов этой науки, я признал однако справедливым не отлагать более указания хотя временного, по столь важному предмету, руководства. На сем основании, находя, что первая часть Русской Истории Устрялова более прочих, доселе изданных по этой части, Учебных книг соответствует своей цели, я приказал употреблять ее в гимназиях и дворянских уездных училищах, в виде опыта, впредь до особого распоряжения».