26-го утром Петр повелел освободить всех преступников, сосланных на каторгу (кроме 2-х первых пунктов и убийц), для здравия государя.

Тогда же дан им указ о рыбе и клее (казенные товары).

К вечеру ему стало хуже. Его миропомазали.

27 дан указ о прощении неявившимся дворянам на смотр. Осужденных на смерть по Артикулу по делам Военной коллегии (кроме etc.) простить, дабы молили они о здравии государевом.

Тогда-то Петр потребовал бумаги и перо и начертал несколько слов неявственных, из коих разобрать можно было только сии: „отдайте всё“… перо выпало из рук его. Он велел призвать к себе цесаревну Анну, дабы ей продиктовать. Она вошла — но он уже не мог ничего говорить.

Архиереи псковский и тверской и архимандрит Чудова монастыря стали его увещевать, Петр оживился — показал знак, чтоб они его приподняли, и, возведши очи вверх, произнес засохлым языком и невнятным голосом: „сие едино жажду мою утоляет; сие едино услаждает меня“.

Увещевающий стал говорить ему о милосердии божием беспредельном. Петр повторил несколько раз: „верую и уповаю“»…

Как всегда, из бездны фактов Пушкин выбирал слова, поступки, детали, исполненные объясняющего и открывающего смысла. Давно ли было так: «По учреждении Синода духовенство поднесло Петру просьбу о назначении патриарха. Тогда-то (по свидетельству современников графа Бестужева и барона Черкасова) Петр, ударив себя в грудь и обнажив кортик, сказал: „вот вам патриарх“».

А теперь он, как ребенок, повторяет за архиереями слова молитв и ждет от них помощи.

Давно ли он «издал указ, превосходящий варварством все прежние», и объявил дворян, не явившихся на смотр, вне закона. А теперь он прощает их…

Давно ли бестрепетно посылал он своих подданных на пытку, на плаху, на каторгу. А теперь прощает каторжан и к смерти приговоренных — «дабы молили они о здравии государевом».

Давно ли возил он свою жену вокруг столба, на коем торчала залубеневшая от ночного морозца голова ее любовника. Теперь он примирился с нею.

Что понадобилось, чтоб из гулкой железной государственности вернулся великий царь в живую человечность? Горе?

«Скончался царевич и наследник Петр Петрович: смерть сия сломила наконец железную душу Петра». Это было в 1719 году. Оказалось — не сломила. Впереди казни 1724 года.

Только на самом пороге собственной смерти стал он милосерден.

«Оставь герою сердце. Что же Он будет без него? Тиран…»

Тяжкая черная ночь с 14 на 15 декабря обступила его. (Через много лет Вяземский раздраженно напишет о вернувшихся из Сибири декабристах, что для них так и не наступило 15-е число.) В эту ночь Пушкину казалось, что 15-е число не наступит никогда, что противоборствующие стороны своим ожесточенным неразумием остановили время, прервали естественный ход жизни, и мощное колесо истории с пыточным скрипом вращается вхолостую — ужасно, как во сне…

Простит ли император Николай хоть на смертном одре его, Пушкина, «друзей, товарищей, братьев»? (Мы-то знаем — не простит.)

Николай был не стар и крепок. А Петр умирал.

«Присутствующие начали с ним прощаться. Он приветствовал всех тихим взором. Потом произнес с усилием: „после“… Все вышли, повинуясь в последний раз его воле.

Он уже не сказал ничего. 15 часов мучился он, стонал, беспрестанно дергая правую свою руку, — левая была уже в параличе. Увещевающий от него не отходил. Петр слушал его и несколько раз силился перекреститься.

Троицкий архимандрит предложил ему еще раз причаститься. Петр в знак согласия приподнял руку. Его причастили опять. Петр казался в памяти до 4-го часа ночи. Тогда начал он охладевать и не показывал уже признаков жизни. Тверской архиерей на ухо ему продолжал свои увещевания и молитвы об отходящих. Петр перестал стонать, дыхание остановилось — в 6 часов утра 28 января Петр умер на руках Екатерины».

Он так мучительно подробно описывал умирание первого императора, потому что слишком часто думал теперь о собственной смерти…

«Труп государя вскрыли — и бальзамировали. Сняли с него гипсовую маску.

Тело положено в меньшую залу. 30 января народ допущен к его руке.

4-го марта скончалась 6-летняя царевна Наталия Петровна. Гроб ее поставлен в той же зале.

8-го марта возвещено народу погребение. Через два дня оное совершилось».

Тогда кончилась жизнь Петра.

Теперь — через сто десять лет — становилось ясно, что пора заканчиваться и «петровскому периоду», включившему в себя много эпох. Но каждой из этих эпох неумирающая воля первого императора навязывала тянущие на дно вериги: самодержавие, бюрократию, рабство… Захлебываясь в глухом недовольстве народа, прорывающемся дикими вспышками, в крови свирепо усмиряемых, во вражде с Европой, в неурожаях и экономических неурядицах, власть упрямо, со злой слепотой не желала расставаться с петровскими веригами.

Сто десять лет назад гвардия возвела на престол лифляндскую мещанку, чтобы не прервались время и воля создателя гвардии и империи.

Десять лет назад гвардейские офицеры, пасынки Петра, герои последней эпохи, так тяжко теперь умиравшей, — яростным усилием попытались сломать мертвую инерцию событий, сделать прошлое прошлым, начать новый период российской истории. Их расстреляла картечью артиллерия — любимое детище первого императора…

Было далеко за полночь. Стало слышно, как за окном кабинета скрипит снег, — кто-то бродил по ночной улице.

Пушкин быстро начертал: «15 декабря». И бросил перо.

В этот час десять лет назад, совсем неподалеку — в Зимнем дворце, — одиннадцатый император допрашивал диктатора разгромленного восстания, очень высокого горбоносого полковника, которого он, Пушкин, знал с молодости…

Теперь князь Сергей Петрович в Сибири, а он, Пушкин, в доме на Французской набережной, у Прачечного моста, возле Летнего сада…

15 декабря наступило. И надо было жить 15 декабря.

Поединок с Уваровым (4)

 Тридцать пятый год был удачным годом для Сергия Семеновича. Он завершил реформу университетов. В отчете за этот год он с гордостью сообщал императору: «Таким образом весьма трудная задача, не перестававшая озабочивать правительство в течение семи лет, разрешена с желаемым успехом. Общим университетским уставом попечитель, как главный после министра начальник университета, сделан ближайшим хозяином оного, с точнейшим определением его власти и обязанностей… Собственно университетское судопроизводство, как несовместное с общим порядком государственного управления, упразднено».

Но это была отнюдь не просто очередная реформа системы учебных заведений. Это была акция принципиальная, выражающая как уваровские устремления, так и общее направление реформирования системы управления. «Централизация и личное усмотрение» — так определил внимательный историк главную установку николаевского царствования.

Реорганизация министерств свелась, по существу, к явственному усилению единоличной власти министров и ликвидации остатков коллегиальности, восходящих к петровскому принципу коллегий.

Из компетенции Государственного совета на протяжении тридцатых годов изымались одна за другой важные области управления и законодательства и передавались либо в ведение собственной его императорского величества канцелярии, либо на усмотрение самого Николая, как решено было в тридцать шестом году относительно всех дел, касающихся армии.

В том же тридцать шестом году появился новый, стоящий над министерствами, орган — Государственный контроль.

В первое десятилетие царствования Александра, в эпоху Сперанского, произошло заметное рассредоточение власти. Теперь процесс стремительно двинулся вспять. Комитет министров и Государственный совет, эти детища Сперанского, отстранялись от решения коренных проблем. Влияние Сената падало стремительно, и главная его функция — надзор за действиями высшей администрации, оправдывающая его титул: Правительствующий, — стала вполне призрачной.