Однако Кушелев, как и многие дворяне его типа (как впоследствии Пушкин), воспринимал смысл дуэли по-иному — скорее как судебный поединок средневековья, когда правая сторона должна была восторжествовать, потому что она — правая, а бог за правое дело. В «Песни о Роланде» Тьерри должен был победить в судебном поединке, несмотря на мощь и искусство противника, ибо злодейство должно было быть разоблачено. В знаменитом романе Вальтера Скотта «Айвенго», популярном в пушкинские времена, больной Айвенго на плохой лошади должен был победить могучего храмовника — и победил его! — ибо в судебном поединке справедливость торжествует по предопределению. Купец Калашников в лермонтовской «Песне…» должен был победить, ибо его бой с опричником, за которым стояла мощь карательного корпуса, по сути своей — судебный поединок, божий суд. А казнь по воле тирана еще усугубляла его трагическую правоту. Формула «Бог за правое дело!» — не была пустым звуком для людей дворянского авангарда. Этой формулой заключал Рылеев записки, которые посылал своим соратникам в ночь с 13 на 14 декабря, призывая их действовать.

«Идейная» дуэль выламывалась из системы ритуальности и переходила в совершенно иной план. Отсюда требование Мордвинова стреляться, пока один из противников не будет убит. Отсюда требование Кушелева. Отсюда непременное условие Пушкина в последней дуэли — до результата. Дело тут не только в степени озлобления и ненависти, но и в полуосознанной вере в свое право карать. А на Черной речке — в праве осознанном.

И потому в двадцать третьем году Пушкин оказался на стороне Мордвинова, даже не зная подоплеки поединка.

Идея дуэли-мятежа слишком близка была Пушкину…

Уезжая с места дуэли обратно в Петербург, Кушелев сказал, что не считает дело законченным.

Снова сойтись с Бахметевым ему было не суждено. Но в этот момент он сделал единственное, что могло как-то компенсировать ему бескровность поединка. Он, несмотря на уговоры секундантов, заботившихся и о собственной безопасности, предал огласке факт дуэли. Он хотел, чтобы общество знало и о дуэли, и о ее конкретных обстоятельствах.

Соответственно проведено было официальное следствие, вынесен приговор по существующему закону. Но Александр, когда приговор поступил к нему на конфирмацию, смягчил его: Кушелева выключили из камер-юнкеров и отправили в полк, генералы Бахметев и Ломоносов получили выговоры, граф Венансон после короткого пребывания под арестом послан на Кавказ. Чернышев, Яковлев и Голицын выведены были из дела и оставлены без внимания.

Дело было необычное, выделявшееся среди множества поединков, куда более бессмысленно уносивших кровь и жизнь дворян. А кроме того, Александр, особенно в первые годы царствования, весьма либерально относился к дуэлянтам, не желая раздражать гвардию и армию.

Декабрист Волконский, в те времена молодой кавалергард, вспоминал: «…B царствование Александра Павловича дуэли, когда при оных соблюдаемы были полные правила общепринятых условий, не были преследуемы государем, а только тогда обращали на себя взыскание, когда сие не было соблюдено или вызов был придиркой так называемых bretteurs; и то не преследовали таковых законом, а отсылали на Кавказ. Дуэль почиталась государем как горькая необходимость в условиях общественных. Преследование, как за убийства, не признавалось им, в его благородных понятиях, правильным».

Бретерство было осуждаемым исключением, но заурядные, не имеющие идейной подоплеки дуэли служили регулятором отношений в обширной тогда еще частной — не контролируемой государством — сфере дворянской жизни. Попытаться жестоко изъять этот регулятор из сложившейся системы отношений значило подорвать ее равновесие. А этого умный Александр вовсе не хотел.

Старик с сатанинской физиономией

 В кризисные моменты враждебный исторический поток, завивающийся вокруг своей жертвы, выбрасывает на поверхность, как бойких марионеток, совершенно неожиданных людей, которые, сделав свое дело, исчезают навсегда. В начале тридцать шестого года рядом с Пушкиным заплясали две фантасмагорические фигуры — Альфонс Жобар и Варфоломей Боголюбов. Их появление порождено было — каждое по-своему — уродливой уваровской стихией.

Пути Сергия Семеновича и Варфоломея Филипповича пересеклись на заре карьеры будущего министра народного просвещения. Оба они служили по дипломатическому ведомству и были близко знакомы. Но Сергий Семенович с самого начала оказался в привилегированном положении будущего государственного мужа, а Варфоломей Филиппович играл какую-то неопределенную роль агента, исполнителя самых разнообразных поручений, собирателя и сообщателя слухов, сведений о настроениях различных лиц.

Он был вездесущ, встречался с самыми разными особами — вплоть до весьма высоких: «Я часто вижусь с графом Нессельродом, который также весьма вам предан», — доносил он послу в Вену.

Поручения же выполнял иногда самые необыкновенные, заодно интригуя, оказывая услуги: «М. М. Сперанский, вручив мне вчерась при сем приложенное письмо к вашему сиятельству, объявил мне, что он оным просит вас об исходатайствовании находящемуся при нем родственнику покойной жены его, коллежскому советнику Цейеру, почетный крест ордена Св. Иоанна Иерусалимского, прибавив к тому, что, решась к сей просьбе, он представил Вашему сиятельству меня одного виновником оной, что отчасти и справедливо: ибо, видя его участие в сем чиновнике и желание его доставить ему помянутый орден, я не мог на вопрос, им мне сделанный: может ли он считать на готовность вашу оказать ему сие новое одолжение, не только не поощрить, но и в сем ему поручиться, быв уверен, что ваше сиятельство поставите себе за удовольствие сделать для него то, что от вас совершенно зависит, и тем обязать благодарностию против себя такого человека, который вам во всяком случае полезен и нужен быть может».

Так писал в восемьсот девятом году Боголюбов князю Куракину, не предвидя при всем своем изворотливом уме падения Сперанского. Но из этой комбинации, как и вообще из его неофициальных донесений, вычерчивается фигура хитрого, ласкового, угодливого к сильным дельца-интригана, к которому, однако, даже его начальники и покровители относились с некоторым сомнением и употребляли для дел, требующих прежде всего именно пронырливости и втирушества.

Имя Сергия Семеновича встречается в донесениях Боголюбова как из Петербурга, так и из Вены постоянно. Чуя открывающиеся перед младшим коллегой возможности, Варфоломей Филиппович старался держаться возле него…

К этой поре относится и еще одна связь Боголюбова, протянувшаяся до тридцатых годов и достаточно красноречивая. В восемьсот пятом году он состоял агентом-наблюдателем при русском экспедиционном корпусе в Корфу и, в частности, писал оттуда Куракину: «Письмо сие посылаю я отсюды с г. Бенкендорфом, которого Роман Карлович (командующий корпусом генерал Анреп. — Я. Г.) отправляет курьером ко двору с разными планами и нужными для нас сведениями об Италии, собранными им через посланных отсюды эмиссаров. В Петербурге пробудет г. Бенкендорф только недели три или месяц и потом возвратится обратно сюды, ибо здесь командует он легионом сулиотов, т. е. древних спартанцев, состоящих из тысячи человек, который им самим по поручению генерала сформирован в короткое время наподобие наших регулярных егерей, и с большим успехом быть может употребляем в здешних гористых местах в случае войны нашей с Франциею. Он желал бы весьма застать ваше сиятельство в столице, чтобы иметь честь вручить вам лично письмо сие». Тут, кроме обычного донесения, следующего далее, не менее обычная для Боголюбова комбинация — он сводит молодого, честолюбивого, предприимчивого офицера с влиятельным вельможей, оказывая ему услугу, и тем заручается его доброжелательством.