19 февраля в 6 вечера в Немур вернутся французские войска. Возвращаются на места прежние функционеры, аудиторы подсчитывают убытки[1249], пропагандисты требуют «жареного», военные наказывают предателей и шпионов. Поведение французских официальных лиц в первые дни после отступления казаков весьма было красноречиво и показательно, оно проясняет, как работала наполеоновская пропагандистская машина, как тиражировался образ казаков- варваров.
Только 24 февраля 1814 г. Journal de l'Empire, преувеличив силы нападавших в три раза, а силы защищающихся преуменьшив в два раза, наконец-то сообщила о поступивших 21 февраля из Немура новостях: только после артобстрела, который длился с полудня до ночи, Немур 15 февраля открыл свои двери туче казаков; «шесть тысяч» казаков Платова заняли наш город, который защищало только «240 человек во главе с майором», и горожане познали «все виды насилия». Так, когда город был взят, «майора привязали к телеге и возили по всему городу, осыпая солдатскими оскорблениями». Journal de l'Empire и успокаивала, и склоняла граждан к сопротивлению казакам: «Эти презренные атакуют только, когда их тридцать против одного. Они боятся наших крестьян»[1250]. Последнее замечание относительно трусости казаков будет повторено в Moniteur от 7 марта 1814 г. со ссылкой на рапорт «муниципального совета» Немура[1251].
Но из публикации того же А.Ж. Дюмениля прямо следует, что информация, сообщаемая Journal de l'Empire, Moniteur и пересказываемая историками[1252], - не более, чем обыкновенное вранье.
Дюмениль писал: «...B тот момент, когда французский комендант направлялся, чтобы передать город в руки противника, перед тем уже предстал мэр, который хотел добиться для жителей гарантий безопасности». Обращаясь к генералу Платову, который уже прибыл на Парижский мост, он ему сказал, что репутация атамана идет впереди него и он знает о нем как о человеке благородном и щедром. Поэтому и просит оказать уважение по отношению к жителям и их имуществу, что придало бы мэру уверенности. Атаман пожал мэру руку и такие гарантии дал. Дюмениль подчеркивает дисциплинированность казаков Платова. По его свидетельству, верный своему обещанию атаман строго следил за дисциплиной: «...никаких осквернений жилищ, никакого грабежа не было». Жителям было приказано сдать все имеющееся у них оружие. На город наложена контрибуция серебром, объявлена реквизиция водки, сыромятной кожи, сукна, холстины, соломы, овса и сена для 10 000 лошадей. Но на практике «за исключением части фуража, хлеба, мяса, вина и водки, необходимых для пропитания войск в течение трех дней, больше никаких реквизиций не проводилось». Разве что самому мэру, который был торговцем тканями, пришлось расстаться по просьбе венгерского офицера (из отряда Турна) с несколькими штуками голубого и серого сукна[1253].
Дюмениль признал, что казачьи части Сеславина и Платова в течение тех 10 дней, что они находились в области Гатинэ, в целом старались поддерживать дисциплину, но, несмотря на это, все же принесли региону «много бед и несчастий». Но речь здесь идет не о каких-то грабежах и насилиях, а о тяжести для местных жителей обеспечивать реквизиции[1254]. Кому-то здесь не повезло, как небольшой коммуне Бордо, вынужденной в течение двух дней терпеть присутствие 400 человек врага, а затем в течение 20 часов еще полутора тысяч и, как следствие, «разоренной». Кому-то повезло больше, как коммуне Пюизо: один раз они доставили фураж казачьему пикету, вставшему на бивуак около местного кладбища, а больше никаких притеснений от них не испытывали[1255].
Расположившийся в Немуре Алликс 21 февраля опубликовал приказ, в котором, в частности, обязывал воссоздать для защиты города распущенную казаками Платова национальную гвардию с привлечением жителей соседних коммун. Под личную ответственность мэра полагалось в течение суток восстановить городские ворота. Реальным для исполнения из этих указаний было разве что восстановление ворот и палисадов, но как можно было без оружия и припасов защищать Немур, будь члены муниципалитета хоть трижды лично ответственны за это перед Алликсом, осталось не проясненным[1256].
Два дня, 20 и 21 февраля, простояв в Немуре, Алликс утром 22 февраля оставил этот город и в тот же день после полудня установил свою генеральную квартиру в Ферьер-ан-Гатине. Отсюда он писал мэру Немура, что ежедневно встречает на дорогах безоружных военных, поэтому тот, по возможности с помощью национальных гвардейцев, должен был арестовывать бродяг и дезертиров и под конвоем отправлять их в Фонтенбло[1257].
Не забыл Алликс и о пропаганде. Так, он уже из Сепо 23 февраля направил мэру Немура циркуляр, в котором предписывалось составить на имя муниципалитета Парижа и префекта Сены адреса с описанием бесчинств со стороны врага. С этими адресами следовало направить в Париж депутацию пылких и преданных патриотов. Эта депутация должна была бы красочно описать все зло, все насилия и грабежи, которые испытали жители коммуны. Из этих адресов должно было (!) стать ясно, что русские прямо говорили о своем желании захватить в Париже все самое ценное, город сжечь в отместку за Москву, а французскими женщинами и девушками заселить свои пустынные просторы. Алликс настаивал: «Я рассчитываю, господин мэр, на ваше рвение в этом вопросе, перешлите мне в Осер копию ваших адресов»[1258].
Аналогичные распоряжения получил и мэр Монтаржи, о чем он информировал своего коллегу в Немуре письмом от 24 февраля. Адреса от коммун предполагалось публиковать в Journal de l’Empire, ибо «население должно знать преступные планы своих врагов»[1259].
Одновременно с этим циркуляром, который, как считал Дюмениль, «можно было рассматривать как приказ», оба мэра получили от префектуры полиции Парижа запрос направить им обзор всего того, что враг сделал в их коммунах плохого. Отрывки из этого обзора предполагалось без указания авторов публиковать в Journal de l'Empire. При этом особенно рекомендовалось «не пропустить ничего, что помогло бы прояснить ужасные планы (!) врагов»[1260].
В номере Journal de l'Empire от 24 февраля были, как мы видели, напечатаны «новости из Немура», но от мэра Дорэ, не торопившегося включаться в антирусскую пропагандистскую кампанию, ждали гораздо большего. Министр внутренних дел в письме от 28 февраля предписывал мэру Немура «незамедлительно» отправить делегацию в Париж с адресами, на которых настаивал Алликс. Писал мэру Немура и его коллега из Монтаржи, все же составивший требуемый от него адрес. 26 февраля мэр Немура, выдержавший давление имперской администрации, продемонстрировал, как считал Дюмениль, не меньшую храбрость, чем при поиске средств для защиты города от грабежа и разбоя, ответил по совести: «Муниципальный совет, которому эти приказы должны быть сообщены, не имеет никакого желания их исполнять. Истина и ничего, кроме истины, - вот его девиз». Что же касается адреса, то мэр Немура отказался его составлять, ибо ему «нечего сказать о противнике из того, что о нем хотят услышать». Ответ мэра Дорэ из Немура был неожидан для имперских функционеров: «Я француз в полном смысле этого слова, я страстно люблю свою страну и восхищаюсь главой нашей империи, но это не заставит меня изменить истине». В конце своего ответа Дорэ, которому Платов жал руку, написал в том смысле, что адрес, конечно, прислать можно, но содержание его будет сильно отличаться от того, что хотел бы генерал Алликс[1261].
