С одной стороны, «русские развернули искусную пропаганду, нацеленную на немецкое общественное мнение»[74]. Прокламации уверяли немцев, что русские армии лишь протягивают им «руку помощи». В Пруссии русские позиционировали себя однозначно как освободители, в Саксонии призывали к восстанию против Наполеона: «...тот, кто не за свободу, тот против нее! Выбирайте - или мой братский поцелуй, или острие моей шпаги», - писал П.Х. Витгенштейн в своей прокламации[75]. М.-П. Рей в своем стремлении подчеркнуть важность изучения взаимных представлений народов в ходе военного конфликта увлекается, искусственно сужая мотивацию немцев: «Русская пропаганда в немецких землях не замедлила принести свои плоды: враждебность по отношению к французам становилась все более открытой»[76]. Не будем преувеличивать силу пропаганды: годы войн с французами, оккупация французами германских земель, приближение русских войск и их победы - вот лучшая мотивация для немцев. Другое дело, что в ходе кампании 1813 года опробовались и обкатывались некоторые приемы и идеи, которые будут использованы в кампании 1814 года, когда население французских городов будет поставлено перед тем же выбором: поцелуй или шпага!

Ш. Корбе показалось, что Наполеон в 1813 г. надеялся на возможность потепления русско-французских отношений, и потому французская пресса осторожничала в отношении России. На протяжении всего 1813 г. французские газеты регулярно печатали различные новости из Санкт-Петербурга, и общий настрой этих новостей (по крайней мере, тех, что печатались в Moniteur) не был враждебен России: Наполеон следил за разногласиями в лагере своих врагов, из которых могло бы родиться новое франко-русское сближение[77].

Здесь Ш. Корбе пытается распространить и на 1813 г. свою общую оценку эволюции отношения Наполеона к России: лишь утратив надежды на сотрудничество с Россией в борьбе с Великобританией и обнажив шпагу, Наполеон озвучил уже другую программу - отделить Россию от Европы: «Нужно отбросить русских в их льды, чтобы лет двадцать пять они не вмешивались в дела цивилизованной Европы. <...> Балтика должна быть для них закрыта. <...> Цивилизация отвергает этих жителей Севера. Европа должна уладить свои дела без них»[78]. В 1813 г. французы продолжили эксплуатировать тему русского варварства, притом что немцев они воспринимали за тех же полуварваров. Одна из прокламаций Наполеона своим солдатам от 3 июня 1813 г. из Лютцена призывала отбросить «этих татар в их ужасный климат», чтобы они «остались в своих ледяных пустынях, пребывая в рабстве, варварстве и коррупции»[79].

Что касается собственно казаков, то они стали, как выразился генерал А.П. Ермолов, «удивлением Европы». Иррегулярные войска были разбросаны по отдельным отрядам и корпусам, но в целом «казачьей коннице для действий в Европе был предоставлен большой простор»[80]. Насколько невероятны были слухи, распускаемые о казаках и о нерегулярных частях в составе русской армии, можно судить по рассказу некого Л. Гусселя «Первые русские в Лейпциге» о событиях марта 1813г.: «Все сгорали от желания увидеть пользовавшихся дурной славой и внушавших страх казаков, которые, по описаниям французов, едва ли имели человеческий облик, и, поднявшись на башни, искали невооруженным и вооруженным глазом скачущих всадников <...> Наибольшее волнение у всех вызвали башкиры, о которых можно было услышать самые невероятные вещи и которые по слухам имели только один глаз на лбу, длинные морды и огромные клыки вместо зубов. <...> Каково же было удивление, когда они увидели правильные черты лица и совершенно пропорциональное телосложение <...> Вскоре мы с ними познакомились, и дети вертелись среди них, но ни один из них за это время не пропал»[81]. Казаки были в общих чертах в курсе того, что здесь о них думали. В Дрездене им было достаточно бросить взгляд на витрины издательств, чтобы увидеть, в каком образе их здесь представляли[82].

Лучшее лекарство от пропаганды - личный опыт. Возглавлявший муниципалитет г. Ломара[83] Франсуа Гумпертц еще зимой 1813 г. сочувствовал французским солдатам, которые «были хозяевами Москвы, но оказались разбиты холодом», и отмечал, что «здесь многие боятся русских», выказывая при этом надежду, что до Ломара они не дойдут. Чуть позже, в письме от 12 июня 1813 г. своим родственникам во Францию, он пишет, что настроения уже явно в пользу союзников: «Казаки, которых так боялись, теперь воспринимаются как спасители»[84]. Когда в Ломар все же вошли 80 казаков и два башкирских полка, то на постой казачьи офицеры разместились у него дома. Вечером к ним присоединились все башкирские офицеры: стали есть и пить. Оказалось все не так страшно: «Казаки - народ грубый, малокультурный, но от природы добродушный. Если им дать водки, то они будут довольны»[85].

У французов же, видимо, было больше, чем у немцев, оснований опасаться казаков. Мы не сможем сейчас заглянуть в глубины их душ и подсознания, где, возможно, нашла свое место вина за эксцессы, сопровождавшие «освобождение Европы» и строительство Великой империи, или, по крайней мере, понимание, что по делам и воздастся. Но что историкам под силу, так это отследить усилия наполеоновских властей по формированию образа врага.

Военная кампания зимы 1814 года, как и предыдущие наполеоновские войны, сопровождалась активной пропагандистской кампанией. Союзное командование выпускало и распространяло среди населения Франции различные прокламации, имеющие целью убедить обывателей в миролюбивости и умеренности союзников, противопоставить личные амбиции Наполеона интересам Франции, внести побольше раздора в общественное мнение французов, предотвратить возможные народные волнения и массовое вооруженное сопротивление интервенции. Наполеоновские власти старались через прессу возбудить у населения ненависть к захватчикам, побудить французов взяться за оружие. Задача Наполеона - сплотить нацию, задача союзников - изолировать императора.

М.-П. Рей оговаривается, что Наполеон «пытался ответить» на пропаганду союзников[86]. Но, вспомнив все, что предшествовало кампании 1814 года, не будем отнимать пальму первенства у императора Франции и начнем именно с наполеоновской пропаганды.

История наполеоновской пропаганды неоднократно привлекала внимание исследователей. Чаще всего историки обращали внимание на политику Наполеона в отношении печати. При этом многие подчеркивали, что он был одним из первых государственных деятелей, не просто понимавших необходимость целенаправленного воздействия на общественное мнение, но и блестяще это осуществлявших. о Наполеоне как о выдающемся «мастере по связям с общественностью» писал, в частности, Р. Холтман, по мнению которого талант Бонапарта и как пропагандиста - организатора, и как пропагандиста - непосредственного исполнителя особенно наглядно проявился в его взаимоотношениях с прессой[87]. В отечественной историографии также сложилась определенная традиция изучения как общих вопросов «войны перьев» в годы наполеоновских войн, так и вполне частных вопросов наполеоновской пропаганды. Между тем, как утверждал не так давно Уэйн Хенли, история использования Наполеоном пропаганды - яркий пример того, что в наполеонистике еще есть малоизученные области[88].