Все войны, которые вела Россия и в которых ее западные противники могли столкнуться с российскими иррегулярными частями, добавляли и усиливали этот образ казака, который стал непременной составляющей образа России в целом: «После Семилетней войны описание казаков, калмыков, башкир как диких орд насильников станет общим местом в западных исторических сочинениях»[18]. Иногда при этом их вольницу объясняли, как Левек[19], страстной любовью к свободе и ненавистью к любому принуждению. Из переведенной на французской язык и изданной в 1786 г. книги У. Кокса читатель мог понять, что свободу казаки любят настолько, что никого не слушаются и их даже «невозможно объединить в эскадроны»[20].
Сегодня французские исследователи подчеркивают, что «воображаемая Россия» не была продуктом исключительно французским: Россия и Франция даже не соседи, а прямые контакты между ними были достаточно фрагментарны. Французские правительства времен Старого Порядка долгое время игнорировали Россию, а французские обыватели, за исключением некоторых торговцев и ученых, также не обременяли себя изучением этого «государства Севера»[21]. Россия в XVIII в. для западноевропейцев продолжала оставаться страной малоизвестной. Шапп д’Отрош в 1769 г. отнес ее к «странам Севера», увязав характер правления и нравы народов с климатическими условиями их страны. Россия у него - страна «рабов», православных «фанатиков» и опустошений, творимых казаками. Поскольку Россия весьма сильно отличалась от других стран Европы, то взгляд человека Запада на нее - взгляд не просто путешественника, но и ученого. Публикации по России, которыми располагали французы на рубеже веков, были весьма пестрыми. Из работ П.С. Палласа, переведенных на французский язык, при желании можно было вынести представление о России как непрочном и хрупком конгломерате различных народов и, соответственно, о легкости завоевания страны[22]. В том же году, что и книга Палласа, во Франции вышла первая работа собственно французского автора по общей истории Украины и о запорожских казаках, в частности - сочинение атташе французского посольства в Петербурге, известного масона Жана-Бенуа Шерера[23]. Одни авторы, как Левек в 1780-1783 гг., хвалили Россию, другие, как К.К. Рюльер в 1797 г., высмеивали и критиковали.
С началом Революции образ России, рисуемый новыми властями, приобрел почти исключительно негативные черты, реверансы просветителей в адрес «Семирамиды Севера» были забыты[24]. Подавление польского восстания войсками Суворова вызвало волну критики: парижская пресса не скупилась на проклятия в адрес «русских варваров». Буасси д’Англа с трибуны Конвента призывал европейцев вместе «остановить опустошающий бич» «наследников Аттилы», имея в виду успехи России последних лет на международной арене[25]. С этого времени «французская пропаганда приобрела собственно антирусский характер», главной идеей стало отсечение России от Европы, на место оппозиции «свободная Франция - угнетенная Европа» приходит другая: «цивилизованная Европа - варварская Россия»[26].
Информация о России доходила до французов не только посредством печатного слова, но и в устной форме: в виде рассказов очевидцев, побывавших в России и вернувшихся на родину[27], будь то эмигранты из корпуса принца Л.Ж. Конде или столичные модистки. Некоторые пытались быть объективными, но большинство повествовало о том, о чем хотела слышать публика: авторитет очевидцев подкреплял сложившиеся предубеждения.
Наметившееся сразу после смерти Екатерины II потепление русско-французских отношений закончилось очень быстро. В июле 1798 г. Ш.-М. Талейран направил в Директорию свой «Мемуар», в котором был четко обозначен главный (наряду с Англией) враг Франции в лице России. Талейран рассуждал о поддержке Турции и перспективах войны с Россией; его план предусматривал, в частности, разрушение Херсона и Севастополя в качестве «мести за безумное неистовство русских»[28].
В конце 1798 г. сложилась 2-я антифранцузская коалиция, в которую вошла и Россия. Пережившее революцию поколение французов прекрасно помнило интервенцию во Францию войск 1-й антифранцузской коалиции. Но тогда в рядах интервентов шли роялисты-эмигранты, а теперь - казаки. Победы Суворова в Италии вновь оживили архетипический страх французов перед варварами Севера. Памфлеты описывали продвижение войск коалиции как повторение древних варварских нашествий на Европу. Все заговорили о «казаках» и их ужасном предводителе Суворове. Из уст в уста передавались почерпнутые из газет рассказы, как несколькими годами раньше эти самые «русские казаки вырезали 16.000 жителей варшавского предместья Прага, которых они захватили врасплох безоружными»: «Это был подвиг в духе их вождя Суворова, невежественного и свирепого маньяка, храброго лишь когда он напьется водки», - пугал читателей официозный Moniteur. Клерикал и роялист, заклятый враг Французской революции граф Жозеф де Местр, потрясенный зрелищем русских войск, вступающих в Падую, писал: «Я видел их, и какие мысли они мне внушили! Казаки больше похожи на разбойников, чем на солдат. Так вот они, скифы и татары, явившиеся из полярных стран, чтобы сразиться с французами!»[29]
Страх простых французов перед казаками порой принимал фантасмагорические формы. Некоторые, например, были уверены, что эти «бородатые и вооруженные длинными пиками люди» являются в буквальном смысле людоедами. Когда Суворов появился в Швейцарии и Италии, гласит словарь французских предубеждений, то распространился слух, что «русские едят на ужин детей, как мы едим котлеты. И так думал самый просвещенный народ»[30].
Что среди простых французов ходили слухи о людоедстве казаков, подтверждает в своих мемуарах и маркиз Ф.Э. Вильнев-Баржемон. Рассказывая о кампании 1799 г. в Швейцарии и стычках с русскими войсками под командованием А.М. Римского-Корсакова, он упоминает, что однажды им удалось пленить казака. «После побед Суворова в Италии тогда о казаках говорили очень много. Казаки казались людьми очень необычными, в плен попадали крайне редко, и потому пленный вызвал очень большой интерес: на него смотрели как на “диковинного зверя” (bête curieuse)»[31]. Маркиз сопроводил пленного в штаб-квартиру командующего французскими войсками в Швейцарии А. Массены. Переводчика не нашлось, и общались жестами. Казаку дали стакан вина и предложили 5 франков за висевшую у него на шее медную иконку Св. Николая. Но тот обиделся и жестом показал, что иконку у него можно отобрать, только лишив его головы. Затем его отвели к топографам, которые хотели его зарисовать в разных позах: казак, видимо, думал, что эта церемония предшествует казни, и со страхом в глазах все время целовал свою иконку. Потом казаку дали несколько монет и сквозь толпу любопытных повели в тюрьму. Маркиз оговаривается: в ту поры многие действительно полагали, что «казаки питаются сырым мясом, а иногда едят и детей»[32].
В другом месте своих мемуаров Ф.Э. Вильнев-Баржемон называет и возможный источник подобных слухов. В Базеле, Женеве, Нантуа, Лионе - везде население расспрашивало французских военных о казаках и Суворове: «ужас проник в само сердце Франции». Офицеры же забавлялись, пугая обывателей рассказами о жестокости русских: «...когда нас спрашивали, правда ли, что казаки едят людей, мы отвечали, что не было еще казака, который не отведал бы маленького ребенка»[33]. Аналогичную информацию распространяли и поляки - известные толмачи, интерпретаторы и предвзятые комментаторы для западной публики всего, что касается России[34].
