Стукнула дверь, и в красной рубахе без полушубка появился Тереха.

— Ну их, этих баб! — заявил он сердито брату. — Шум, визг, хохот дурацкий, хоть в прорубь ныряй!

Минут через десять Глеб, Леня и я угощались свежими ватрушками. Наши уверения, что мы недавно позавтракали, не помогли. Игнат Дмитриевич и Тереха посадили нас за большой стол и сказали, что не выпустят, пока блюдо не останется пустым.

— Я, конечно, пенсию по болезни имею, — говорил Игнат Дмитриевич, подкладывая нам шаньги. — Тереха в поселковом Совете — писарем, государственное жалованье получает, но и в других избах, побей меня бог, хоть и забастовка нынче идет, голодухи особой нет. Помогают советские профсоюзы с концессией сражаться…

Стачечный комитет выставлял перед концессионерами два условия: во-первых, чтобы они выдали заработанные деньги, а сверх того оплатили еще и вынужденные пропуски; во-вторых, снабдили рабочих новой спецодеждой.

— Договор скоро кончается, — пояснил через Альберта Яковлевича заграничный представитель, — и выбрасывать на ветер капитал никто не собирается.

— И не надо! Обойдемся! — твердо произнес Ершов.

— Зачем же эти деньги вы требуете теперь, да еще и спецодежду?

— Требуем потому, что договор, заключенный с Советским Союзом, в силе. Вы обязаны выполнять договор.

— В договоре ни слова не записано о забастовках, — начал выходить из себя иностранец.

— Удовлетворите законные требования рабочих Северного, и забастовка прекратится.

Особенно не нравились представителям акционерного общества пикеты около цехов.

— Оборудование на заводе наше! — возмущались они. — А теперь его нам ни осмотреть, ни проверить не разрешают.

— Осматривать разрешаем, — отвечали в стачечном комитете…

Обратно Глеб повел нас по другим проулкам и улочкам (поселок ему был знаком как свои пять пальцев), пояснив, что здесь путь короче. Но оказалось наоборот, и в цех мы прибежали чуть ли не секунда в секунду. Юрий Михеевич, увидев нас, извлек из широкого кармана бархатной блузы старинные кондукторские часы, сердито взглянул на них, потом на нас, недовольно покачал головой, но ничего не сказал. Сцена была уже закрыта темным ситцевым занавесом.

— Леня, — распорядился старый актер, спрятав часы, — проверьте всю бутафорию, включение и выключение электричества, шумовые эффекты, — и, повернувшись ко мне, добавил с дрожью в голосе: — Я так волнуюсь сегодня, так волнуюсь. Прошу тебя, Георгий, внимательно следи по тексту…

Гримироваться я устроился рядом с Гертой. У нее было удобное зеркальце, подаренное ей ко дню рождения Евгением Анатольевичем.

— Знаешь, Гошка, что Галина Михайловна придумала? — спросила Герта, подрисовывая себе бровь.

— Странный вопрос, — ответил я. — Ты ведь знаешь, что нет… Расскажи.

Побывав с девочками в маленькой тесной школе Северного завода, Галина Михайловна по-настоящему расстроилась.

— В поселке есть церковь, — сказала она возмущенно. — Почему не догадаются церковь прикрыть и отдать помещение под школу. Вряд ли здешние жители поголовно склонны к религии?

— Мы этот вопрос недавно поднимали, — ответила молоденькая учительница (несмотря на воскресный день, она проверяла в школе ученические тетради), — но получили отказ. Среди служащих концессионного заводоуправления, видите ли, много верующих. Есть верующие и среди северцев.

Выяснилось, что не все рабочие Северного умели читать и писать. И стачечный комитет решил, пока есть свободное время, заняться ликвидацией неграмотности. Но где было найти на Северном столько учителей? Занятия хоть и шли, но толку от них, видимо, было мало. Группы собирались огромные, за партами не умещались…

— И Галина Михайловна поклялась, — рассказывала с восторгом Герта, — что будет два раза в неделю приезжать сюда с вечерним поездом, а рано утром уезжать… И еще своих товарищей, учителей, сагитирует. Учителя Галину Михайловну поддержат, и с ликбезом дело наладится. Понял, Гошка, как надо действовать?

Играя «Красных дьяволят» на новой сцене, мы каждый раз перед началом спектакля заглядывали в зал, чтобы узнать, какой народ собирается нас смотреть. Так было и сегодня. Загримировавшись и нарядившись махновским есаулом, я отыскал в занавесе небольшую дырочку и с интересом стал наблюдать за публикой.

Взрослые, сохраняя на лице важность и достоинство, обязательно несли с собой какое-нибудь сиденье; ребятишки и парни помоложе спешили устроиться на полу, прямо перед авансценой. Шубы, полушубки, пальто, телогрейки снимали и аккуратно складывали на станки. Я не слышал даже знакомого гула, который возникал обычно в залах городских клубов. Зрители Северного, видимо, настроили себя на торжественный лад. Этой торжественностью невольно заразились и мы, участники постановки, и разговаривать друг с другом старались только шепотом.

В разных концах цеха я отыскал глазами и Ершова, и Игната Дмитриевича, и Тереху. Опираясь локтем на выступ подъемного крана, стоял в распахнутой модной шубе управляющий концессией Альберт Яковлевич, с победным видом поглядывая на народ. Заметив француза, я чуть не расхохотался, вспомнив рассказ Ершова.

«Чего он, — думал я, — доказывает здесь своим присутствием? Никто и не обращает на него внимания. Ведь вымыслы о провокациях смешны и нелепы…»

Рядом раздался удивленно-восторженный шепот:

— Ой, Герта! И у здешних девчат в моде короткая юбка, безрукавка и белый костяной гребешок…

Это Эля Филиппова, изучая, как и я, через дырочку зрительный зал, делилась впечатлениями с Гертой.

— А ты думала, что Северный — медвежий угол? — И Герта тоже прильнула к занавесу.

Леня, проходя мимо, тронул меня за плечо.

— Текст пьесы у тебя?

— Ага!

— Тогда, товарищ Гоша, скрывайся в будку. Вот-вот начинаем.

Из-за перегородки вышли Самсон Николаевич и Юрий Михеевич.

— Смотрите, Самсон Николаевич, не перепутайте, прошу вас, — говорил возбужденно старый актер, — объявите: слово предоставляется основателю и художественному руководителю Студии революционного спектакля, постановщику и автору инсценировки «Красных дьяволят» товарищу Юрию Михеевичу Походникову.

— Не беспокойтесь, — авторитетно заверил председатель завкома, — не перепутаю.

— Можно давать третий звонок! — распорядился Юрий Михеевич.

— Тишина! — негромко скомандовал Леня. — Все участники по местам!

Самсон Николаевич, повторив еще раз титулы и должности Юрия Михеевича, пригладил волосы и, приоткрыв немного занавес, протиснулся на просцениум[21], а я в этот момент юркнул в суфлерскую будку.

Появление своего председателя завкома зрители встретили дружными аплодисментами, а когда он сказал, что сейчас выступит сам руководитель студии, аплодисменты усилились.

— Просим! Просим! — неслось из зала.

Устроившись поудобней в тесной будке, я приготовился слушать Юрия Михеевича. Он вышел на просцениум с меланхолической улыбкой, раскланялся направо и налево, откашлялся, выждал, пока публика успокоится, и начал речь. Старый актер рассказал и историю возникновения Студии революционного спектакля, и об участниках сегодняшней инсценировки, и о старших студийцах, и о будущих репертуарных планах.

— Почему, уважаемые товарищи зрители, — говорил Юрий Михеевич, расхаживая по просцениуму, — я так подробно, так обстоятельно обрисовываю вам деятельность нашей студии… Не для красного словца! Нет, нет, нет и триста раз нет! Я хочу на ярких примерах показать, какая возможность открылась при Советской власти для людей, желающих заниматься великим театральным искусством. Корифей русской сцены, мой вдохновитель, Владимир Николаевич Давыдов мог в дореволюционные годы лишь мечтать о сием расцвете народного театра… Среди вас, уважаемые товарищи зрители, находится Игнат Дмитриевич Петров. Однажды я услышал от него печальную житейскую повесть… Игнат Дмитриевич, вы не возражаете, если я поведаю вашим землякам кое-что о Катеньке Санниковой?