Старый больной человек, оглушенный вопросами, пятился от наступающего Юрия Михеевича, пока не запнулся за чью-то ногу и под общий хохот не растянулся на грязном полу. Падение сбило с него весь гонор, и, поднявшись и отряхнувшись, он, бормоча под нос какие-то непонятные проклятия, захромал на свое место.

— Ладно, чего уж там! — примирительно сказал очкастый старик Викентий Шевякин, коновозчик с нашей фабрики, почетный посетитель Рюхалкиного заведения. — Пущай актеры и актерки из клуба сыграют, повеселят честной народ…

— Братия! — Виктор Сергеевич вызывающе провел по струнам гитары. — Может, сначала дозволите исполнить «Мичмана Джонса?»

— После! — цыкнул на бывшего семинариста старик Шевякин.

— Конечно, после, — поддержали старика Шевякина собутыльники. — Просим, актеры, просим!

Сложив руки, как рупор, Леня крикнул:

— Внимание! Внимание! Через пять минут начинаем!

Вступительная песня «Мы синеблузники» прошла под аплодисменты. А затем… затем многие зрители на сцене узнали самих себя и своих близких. Старик Викентий Шевякин даже закряхтел, когда на одной из ширмочек повисла табличка: «Квартира Шевякиных».

Внучка старика, а ее роль исполняла Римма Хапугина, ждет в пустой комнате любимого дедушку, который должен вот-вот прийти с работы и принести ей гостинцы. На фабрике сегодня получка, а дедушки нет и нет.

Следующая сценка игралась без всякой таблички, да и без нее было понятно, где происходит действие. Клубы табачного дыма, пьяный хохот, шум, гам, и среди этой неразберихи лениво слоняется Леня в замызганном фартуке и с ржавым подносом в руках, на котором прыгают мутные пивные кружки. Даже сам Рюхалка замер с открытым ртом, до чего Леня удачно копировал неуклюжие манеры «красного купца». А Сорокин изображал Виктора Сергеевича. Изгибаясь и гримасничая, он томно пел под гитару пародии на репертуар бывшего семинариста…

Через несколько дней фабричная «Синяя блуза» показала в пивной новую программу, героем этой программы стал Старый больной человек. Под него Юрий Михеевич удачно загримировал Сорокина.

На следующее утро хмурый Рюхалка отыскал в клубе режиссера Студии революционного спектакля и мрачно произнес:

— Сколько хочешь откупного?

— Чего? — не понял Юрий Михеевич.

— Сколько деньжат надо?

— Каких деньжат? — старался понять старый актер.

— Балаган чтобы в моем заведении прекратили.

— Какой балаган?

— А такой! В заведение приходите, комедии представляете, клиенты глазеют.

— Вон! — рявкнул порозовевший Юрий Михеевич, поняв, к чему клонит Рюхалка.

— Я по-честному, — начал было оправдываться «красный купец».

Но Юрий Михеевич схватил лежащую у кафельной печки кочергу, и Рюхалка с визгом вылетел из комнаты.

Концерты в пивной продолжались. Слава о них разносилась за пределы нашего района, и в заведение Рюхалки стали заглядывать люди, не имеющие никакого отношения к спиртным напиткам. Просто приходили на выступление «Синей блузы». «Красный купец» мрачнел и худел.

Раз зимней ночью Леня и Сорокин возвращались по заснеженному Козьему бульвару из кино. Неожиданно на них налетели хулиганы и потребовали отказаться от концертов в пивной. Видимо, Рюхалка решил воевать всерьез и нанял себе помощников. Но Леня и Сорокин раскидали хулиганов по сугробам, и вскоре этот случай был проинсценирован в очередной программе. Рюхалке досталось там по всем статьям.

Когда народу в пивной собиралось слишком много и даже часть зрителей толпилась на улице, концерты переносились в зал клуба. У Рюхалки в те дни оставалось всего человек семь, не считая, конечно, Виктора Сергеевича. Правда, находились хитрецы, пытавшиеся сначала «заправиться» пивом или водкой, а потом бежать в клуб, однако таких комсомольцы к себе не пускали. У входа выставлялись дежурные, и те подвыпивших «хитрецов» с позором заворачивали назад.

Старый больной человек как-то попытался пожаловаться «на этот некультурный произвол» заведующему клубом Матвееву. Но Матвеев только развел руками:

— Хозяева в клубе комсомольцы, так постановили и на партячейке, и в профсоюзе, а я… лишь технический работник…

Юрий Михеевич, зашедший в тот момент в кабинет заведующего, строго сказал Старому больному человеку:

— Парень вы здоровый, ломовым можете быть, а около «Колизея» папиросами торгуете и водочкой балуетесь. Ведь и имени-то у вас, почтеннейший юноша, кажется, настоящего нет.

— Как нет? — смутился Старый больной человек. — Есть.

— А как вас зовут?

— Олег.

— Вот видите, Олег, какое у вас прекрасное древнерусское имя, а вы предпочитаете жить с дурацким прозвищем… Подумайте серьезно над тем, что я вам здесь поясняю…

А Рюхалка вскоре разорился и скрылся в неизвестном направлении. В бывшей пивной приезжие восточные люди торговали летом овощами и фруктами, а Виктор Сергеевич, потерявший постоянную публику, ходил по городу со слепым шарманщиком и исполнял под хрипящую шарманку «Шумел, гремел пожар московский», «Разлука ты, разлука», «Ах, зачем эта ночь…». Старик же Викентий Шевякин окончательно бросил пить и каждую получку покупал для внучки гостинцы. А Старый больной человек не отирался больше с папиросами у «Колизея». Юрий Михеевич устроил его рабочим сцены в оперный театр…

Вот почему Леня Диковских спрашивал у Глеба, готовы ли бутафорские сабли. Они нужны были и для «Красных дьяволят», и для «Любови Яровой». И мы весь вечер на кухне у Пиньжаковых строгали, пилили и красили, пока Семен Павлович не прислал за Борисом домработницу, а меня не позвала мать.

Лене очень хотелось самостоятельно поставить какую-нибудь пьесу или подготовить концерт «Синей блузы», но Юрий Михеевич был категорически против.

— Рано, Леня, рано, — назидательно говорил он. — Опыт у вас в искусстве и в жизни еще маленький. Что бы произошло, если бы великий Константин Сергеевич Станиславский без громадных житейских и сценических наблюдений занялся режиссурой? Безмолвствуете? Понимаете, значит, почему нельзя допускать молодых людей к режиссуре. Смотрите, как я тружусь над «Любовью Яровой» и «Красными дьяволятами», и учитесь.

Когда же Юрий Михеевич узнал, что свой первый сбор в нашем пионерском отряде, посвященный охране здоровья, Леня готовит как инсценировку, в Студии революционного спектакля чуть не разразился скандал.

— И себя, Леня, покалечите, и детей! — сказал старый актер.

Леня темпераментно возражал. Страсти накалялись, но Сорокин внес компромиссное предложение: пускай Леня под руководством самого Юрия Михеевича продолжает работу над инсценировкой. Ведь придется же ему когда-нибудь заняться режиссурой вплотную, а вдруг тогда Юрия Михеевича рядом не будет. Кто Леню поправит? Юрий Михеевич, немного подумав, согласился и стал ходить на все репетиции сбора.

Я в инсценировке занят не был. Однако в последний момент артистам понадобился суфлер, и, вспомнив, что раньше я хорошо подсказывал на уроках, на эту должность назначили меня. Я не отказался и добросовестно прятался на репетициях в тесную суфлерскую будку. Подсказывать же почти не приходилось: текст ребята знали прекрасно, видимо, суфлер требовался лишь для страховки.

Сбор мы провели в последнее сентябрьское воскресенье. И нам, и гостям он очень понравился.

Днем, в двенадцать часов, мы собрались в клубе и выстроились на торжественную линейку, а после линейки поднялись на сцену. Среди приглашенных гостей находился и Семен Павлович. Совет отряда попросил Зислина-старшего провести на сборе беседу об охране здоровья. Ведь лучше доктора, да еще такого уважаемого, этого никто бы не смог сделать.

Семен Павлович, конечно, не отказался. Он пришел к нам в черном парадном костюме и в черных блестящих ботинках. Почему-то в книгах всегда рисовали и рисуют врачей в очках и с бородкой. У Семена Павловича не было ни того, ни другого, только небольшие усы.

Семен Павлович, пошептавшись с Леней, встал посередине сцены, а все мы — и пионеры, и Леня, и Сережа Неустроев, и Юрий Михеевич, и секретарь фабричной комсомольской ячейки, и заведующий школой Александр Егорович — расселись вокруг него прямо на огромном пестром ковре, сохранившемся еще со времен Санниковых.