Школа располагалось на северной окраине Арсии. Там, где не было трущоб, но в изобилии встречались пустыри. И геологическая особенность местности тут была вовсе не причем, ибо образовались пустыри из-за постоянных тренировок молодняка. Плохо контролируемые волны выжигали окружающую местность. И без того скудная растительность уже давно оставила попытки облагородить скучный ландшафт.

Высокие стены, отделявшие основное здание от окружающего мира, требовались вовсе не для того, чтобы защитить учеников от полчищ Теней. Никто в здравом уме и не думал околачиваться близко к повышенной концентрации Пламени. Двухметровая преграда, как ни странно, предназначалась для самих воспитанников. Умотать в самоволку не стремился разве что ленивый. Даже самые строгие меры далеко не всегда действовали на горячих, полных гонора от распирающей изнутри силы мальчишек. Для особо наглых нарушителей устава количество проводимых дней в ежемесячном карцере плавно возрастало с трех до недели.

— Раз, два, три, лучше ты башкой верти, — напевал про себя школьную считалку Морган, — А если зазеваешься, без мозгов останешься...

На учебную территорию пропустили без проволочек. Грузный замок на массивных воротах открыл пожилой Жнец. Сторож развлекался тем, что периодически сдавал беглых мальчишек, глазел целыми днями Арены и, порою, закладывал за воротник. Несмотря на почтенный возраст, он, как и остальные Жнецы, испытывал живительную тягу ко всякого рода движухе. Стращая байками своей боевой молодости, Крис Вейрфт нередко впадал в меланхолическую ностальгию. При этом он зачастую приукрашивал минувшие события, всегда добавляя кое-что новенькое. Старым, уже успевшим хорошенько подзабыться лицам сторож был неизменно рад. Возможность переброситься хотя бы парой слов во время дневных занятий выдавалось редко.

— Когда успели колючую проволоку поставить? — не поздоровавшись, поинтересовался Морган.

— Да малые больно борзые, — рассмеялся Крис, оголив неполный рот зубов, насчитывающих ровно три. — Проволока-то под током.

Густая, седая борода Криса затряслась в такт хлюпкому смеху, явно приправленному бутылочкой крепкого коньяка. Его вовсе не тронула внезапная фамильярность. Уходившие в гибернацию никогда не здоровались и не прощались.

— Током? — вскинул брови Морган. — И что, не замыкает?

— Борзые-то борзые, только вот мало их осталось, — с сожалением ответил подслеповатый сторож и толкнул массивные ворота. — От Пламени уже ничего не пыхает. Эх, времена не те.

Небольшое двухэтажное здание длинной змеей описывало полукруг. На обширной прилежащей площади тренировались ученики. Лаконичная, непримечательная архитектура непосвященному глазу казалось слишком скучной. Кому-то даже уродливой. Взгляд не цеплялся ни за изящную лепнину, характерную для больших городов, ни за пышные насаждения, коими изобиловали многие прибрежные поселения. Темно-коричневое здание, похожее на ящик с плоской крышей, изредка украшалось высокими узкими окнами. Окружавший все это великолепие мелкий песок носил чисто практический характер. На него было удобно падать. К тому же, он не плавился. Внешнюю скудность окружающего разбавляли разве что многочисленные тренажеры, располагающиеся на заднем дворе. Оттуда же и доносились разрозненные крики, отрывистые приказы и глухие отголоски единичных вспышек. Тренировка находилась в самом разгаре.

И без того безупречно покрашенную стену здания заново красили несколько парней, подвешенные на длинных тросах. Еще парочка таких же просеивали на площади идеально пушистый песок очень мелким ситом. Максимально скучающие лица выдавали в них штрафников.

Преподаватели всегда считали, что излишняя энергия для взрослеющего Жнеца — вещь крайне не полезная и морально разлагающая. Даже возмужав, Морган всё-таки не понял, в чем заключался глубинный смысл именно такого труда. Поэтому со временем просто списал это на нечто сакральное.

— Чем занимаетесь, пацаны? — задал риторический вопрос Морган двум белокурым подросткам с кислыми физиономиями.

— Херней, — ответил худощавый парнишка, не отрываясь от всепоглощающего, увлекательнейшего процесса.

— Дело полезное, — удовлетворенно произнес Морган и навалился всем телом на гладкую входную дверь, ведущую в центральный холл первого этажа.

В нос ударил до боли знакомый запах жженого металла. Он смешивался с запахом никогда не высыхающей краски и начавших отсыревать стен. Небольшой холл в виде окружности был покрыт грубым шлифованным камнем и вел прямо к лестнице, тянувшейся ко второму этажу. На шершавых стенах висели жидкокристаллические экраны, на которых то и дело мелькали до боли знакомые лица. В парочке из них Морган сразу признал друзей детства, отправившихся на Олимп. Живой пример служил стимулом для подрастающего молодняка.

Экраны тянулись и вдоль всей лестницы. Впрочем, Морган не стал подниматься. Он решил свернуть налево — в длинный, темно-коричневый коридор. Там начинались учебные классы.

— Так, я не понял?! — послышался глухой бас за дверью где-то там, на площади, — Почему правый сектор оставили?!

— Да вам-то откуда знать?! Песок же везде одинаковый!

— Я тебе поговорю! — громыхнул бас, которому так отвечать явно не стоило, — От сих до сих! Чтоб гладким был, как попка младенца!

— Ладно...

— Не слышу?!

— Так точно, товарищ сержант!

Сторож оказался прав. Электроники вокруг отмечалось намного больше, чем в былые времена. В частности, длинный стенд с миниатюрными голограммами заслуженных преподавателей.

Скользя взглядом по знакомым лицам, Морган искал своего любимого учителя — Дмитрия Этровски. Мужчина до сих пор не определился, чем именно была вызвана эта симпатия. Чувствовалась в наставнике какая-то особая внутренняя массивность, которая притягивала ровно так же, как и подавляла. Конфликты Этровски решал быстро. Наказывал строго. Любимчиков не имел. Все это только подстегивало детей стараться завоевать его призрачное расположение. В некоторой степени заискивая и, порою, даже подхалимничая. Ученики уважали силу. Особенно ту, что подчиняла их сходившее с ума естество от мощности расцветающего внутри Пламени.

Преподавать Дмитрий Этровски начал очень давно. Моргану тогда не исполнилось и семи. Периодически он уходил в гибернацию, совмещая работу в Школе вместе с жатвами. Однако, до Моргана дошли слухи, что лет с десяток так назад он полностью сменил курс. Одни говорили, что Этровски решил целиком посвятить себя преподавательской деятельности, другие — что женился.

— Вы — не одинокие волки. Забудьте про это навсегда, — говорил учитель, — Если вас изгнали, значит вы — слабы. Вы — недостойны. Сколько бы лет не пришлось скитаться, Жнец все равно будет вынужден вернуться. Без стаи смерть на шаг ближе. Помните об этом всегда. Не просите помощи без крайней необходимости и никогда не давайте обещания, которые не можете выполнить.

У Жнецов не осталось ни клятв, ни кодекса чести, как у холеных орденов храмовников, кичившихся собственными принципами. Существовали только правила стаи. Наемники в противовес не имели ничего, что несло бы хоть намек на нечто общее с бывшими союзниками. А последние, в свою очередь, давно вычеркнули их из списков тех, кто достоин топтать эту землю.

Ближайший математический класс заполнялся меньше, чем наполовину. Из кабинета послышался дружный голос учеников, отчеканивающих школьную установку.

«Мы — стая, и мы вместе. Убиваем, чтобы выжить. Служим, чтобы жить.

Бодрствуем, когда спим. Каждый из нас останется в строю. Сон тела — не сон души. Мир изменчив. Будь готов открыть глаза.

Ненависть Тени — пища для Пламени, Тление силы, но не повод для игр.

Следи за инстинктами, они — предатели. Следуй инстинктам, они — друзья.

Свобода — не то, что хочется. Свобода — дисциплина. Дисциплина — это жизнь.

Не верь глазам своим, не верь ушам своим. Чувства обманывают, а мысли путаются. Верь только Пламени. Помни о смерти».

Морган и сам в свое время учился подчинять свои животные инстинкты. Как и остальные, порой, понимал все слишком буквально и не различал никаких полутонов. Наверное, именно поэтому в сообществе маленьких волчат расцветала дедовщина. Со своими, отдельными понятиями о правильности окружающих вещей. Эти понятия имели настолько жесткое звучание, что исполнение прописных истин стаи закреплялось кровью на стенах казенных заведений. Всех связывала единая нить — Пламя. Его поддержание сваливалось на плечи самих детей. И зачастую представления о справедливости зависели от мировоззрения местного заводилы. Все смешалось. Приобрело гипертрофированную, гротескную форму. Созидающие когда-то начала плавно перетекли в грубый механизм, обеспечивающий тление белого огня.