К тому времени, когда Ямун в первый день разбил лагерь, уже смеркалось. Тут и там было поставлено несколько юрт — шатров для ханов, но основная часть армии спала просто под звездами. Каждый мужчина расстелил небольшой войлочный коврик, чтобы использовать его в качестве циновки, взяв свое седло в качестве подушки. Кобыл подоили и согнали в группы вокруг одного привязанного жеребца, где они остались на ночь, пасясь и отдыхая. Каждый арбан разбил лагерь своей группой, разведя костер в центре. Люди вместе готовили свой ужин.

Когда красный горизонт сумерек уступил место темноте, зарево лагерных костров покрыло равнину. Коджа ел в лагере кахана, его обслуживали носители колчанов. На ужин было простое рагу из сушеного мяса и молочного творога, горького, и безвкусного, коричнево-серого цвета. Тем не менее, Коджа съел его с энтузиазмом. Еда, любая еда, была для него желанной.

После ужина Ямун нашел Коджу в темноте. — Священник, — начал он без всяких предисловий, — ханы недовольны тобой. Они думают, что ты попытаешься проклясть армию. Некоторые предполагают, что мне следует избавиться от тебя. Он больше ничего не сказал, но пристально посмотрел на Коджу.

Священник сглотнул, внезапно почувствовав на себе пристальный взгляд Ямуна. — Кахан, как я уже сказал, мой долг перед Принцем Оганди. Тем не менее, ваши намерения могут и не быть враждебными, поэтому я не должен принести вам несчастье, — сказал он на одном дыхании, не давая Ямуну шанса прервать его.

— Неудивительно, что ты дипломат, — сказал Ямун, обдумывая ответ. — Запомни это — ты обязан мне своей жизнью. Ты был мертв и возвращен по моему приказу. Предашь меня, и я заберу свои слова обратно.

Коджа кивнул.

В ту ночь лама вернулся к своему лагерному костру. Ходж уже спал. Ночные стражи сидели у небольшого костра немного поодаль от Коджи. Лама порылся в своих сумках и, наконец, вытащил маленькую пачку писем, которые он написал. Он открыл их и просмотрел листы, которые приготовил для Принца Оганди. Каждая страница была покрыта мелкими мазками кисти — колонка за колонкой аккуратно расположенных символов. Листы представляли собой часы работы в его юрте, часы, когда он выводил чернилами страницы корявым текстом. Предполагалось, что они были суммой и целью его существования, по крайней мере, пока он был среди Туйганов.

— Принцу это могло бы пригодиться, — сказал он себе, и посмотрел поверх желтых листов рисовой бумаги.

— Или он, возможно, уже знает все, что я написал, — возразил он себе. — В любом случае, он достаточно скоро узнает о намерениях кахана.

Коджа уставился на страницы. Ямун хорошо относился к нему, проявляя доброту и доверие, намного превосходящие то, что требовало его положение. Если бы он отправил письма, которые могли бы оказаться даже бесполезными, он бы предал это доверие. Коджа вздохнул и снова пролистал письма. Если он не отправит письма, будет ли это иметь значение для принца, в любом случае?

— Кахан Ямун, ты ошибаешься, — четко произнес Коджа, как, будто кто-то мог его услышать. — Я очень плохой дипломат. Он прикоснулся уголком верхнего листа к углям костра перед собой. Пламя жадно пожирало тонкую бумагу. Один за другим он сжигал листы, наблюдая, как их пепел поднимается в ночное небо.

Утром от писем осталось всего несколько рассыпавшихся кучек пепла. Когда Коджа проснулся, Ходж подбросил остатки пепла в огонь. Вскоре слуга разлил по чашкам чай, одну густую с молоком и солью для себя, а другую с маслом и сахаром для Коджи. Однако, если не считать чая, завтрак этим утром был другим. Вместо того чтобы сварить кашу из пшена и кобыльего молока или разогреть остатки вчерашнего ужина, слуга насыпал в кожаный мешочек шарики какой-то белой пасты. Он наполнил мешочек водой и плотно запечатал его, затем подвесил по одному мешочку к седлу каждой лошади. Затем он взял несколько полосок сушеного мяса и просунул их между седлом и попоной.

— Мы поедим позже, — сообщил Ходж, похлопывая по седлу. — Сушеное мясо и кобылий творог. Смотри, мясо размягчается под седлом, а подпрыгивание лошади поможет  приготовить творог. Слуга с гордостью показал Кодже, как это делается. — И я приготовил чай, хозяин. Ходж подал еще один мешочек.

После чая Коджа сел в седло. Хотя темп в этот день был не медленнее вчерашнего, возможно, даже быстрее, он казался менее бешеным и хаотичным. Разведчики возобновили свое патрулирование. Операция начала функционировать уже без того, чтобы рука кахана руководила каждой деталью.

К середине дня Коджа обнаружил, что едет рядом с каханом — без посыльных и команд.

— Кахан, мне интересно, — начал Коджа, его любопытство снова вышло на первый план. — Мы далеко за пределами мертвых земель Кварабанда. Почему тогда ты ездишь верхом и полагаешься на разведчиков, когда простая магия могла бы сделать все намного проще?

— Жрец, — ответил Ямун, — посчитай мою армию. Скольких я мог бы переместить с помощью простой магии? Арбан? Джагун? Даже Минган? Что бы они сделали? Сдерживать врага до тех пор, пока не прибудут остальные? Мы едем верхом, потому, что нас так много.

— Но, конечно, разведку можно было бы проводить с помощью заклинаний, — предположил Коджа.

— У тебя сейчас есть какое-то поле зрения? —  спросил Ямун. Он придержал свою лошадь, чтобы она шла медленнее, уступая священнику, страдавшему от седла.

— Немного, да. Когда они замедлили ход, всадники начали обгонять их, поднимая пыль. У Коджи защипало в глазах, когда воздух затуманился.

— Тогда скажи мне, что впереди, за пределами моего видения.

— Где? — спросил Коджа, вглядываясь сквозь дымку, поднятую армией.

— Впереди, священник — там, куда мы идем. Ямун ухмыльнулся, указывая своим кнутом.

— Но у нас так много всего впереди. Если бы ты сказал мне, что я должен найти и увидеть…

Ямун разразился смехом. — Если бы я знал, что там, мне бы не понадобилось твое зрение!

Коджа захлопнул рот. Смутившись, он потер голову, не поднимая глаз.

— Видишь, священник, — объяснил Ямун, все еще смеясь над смущением Коджи. — Вот, почему я использую воинов и наездников. Я посылаю их с приказом посмотреть и увидеть. Они вернутся и расскажут мне, что они нашли. Я узнаю от солдат больше, чем когда-либо узнаю от волшебников и священников.

Коджа кивнул, размышляя о мудрости этого урока.

— Кроме того, — заключил Ямун более мрачно, — мне пришлось бы полагаться на магию Матери Баялун.

Между двумя мужчинами воцарилось тишина, хотя мир вокруг них вряд ли можно было назвать тихим. Постоянный хор криков, песен, фыркающего ржания и ровного, монотонного грохота лошадиных копыт наполнял воздух.

— Почему? — наконец спросил Коджа, не желая полностью формулировать свой вопрос.

— Что почему? — спросил Ямун, не оборачиваясь.

— Почему Мать Баялун... ненавидит тебя?

— Ах, ты это заметил, — размышлял Ямун. Он щелкнул поводьями своей кобылы, побуждая лошадь идти немного быстрее. У Коджи не было другого выбора, кроме как следовать за ним. Поездка стала более трудной.

— Я убил ее мужа, — ровным тоном сказал Ямун, когда Коджа снова догнал его.

— Ты убил своего собственного отца! — изумленно выдохнул лама. Он теребил поводья, стараясь не уронить кнут.

— Да. В голосе кахана не было и намека на раскаяние.

— Почему? Должна быть какая-то причина.

— Мне было предназначено стать каханом. Какая еще может быть причина?

Коджа не осмеливался размышлять вслух.

— Баялун была первой женой моего отца, еке-нойона. Ее сын должен был стать ханом. Я был старше, но моей матерью была Бортэ, вторая жена. В мое шестнадцатое лето принцу было двенадцать, и он умер. Он упал с лошади, когда мы были на охоте.

Ямун остановился, когда к нему подъехал гонец от разведчиков. Ямун махнул воину, чтобы тот пошел к Гоюку.

— Видишь ли, мне было суждено стать каханом уже тогда. Однако Мать Баялун обвинила меня в убийстве принца. Ямун повернулся в седле, чтобы говорить со священником.

— Ты... — Коджа остановил себя, осознав, что вопрос, который он собирался задать, вряд ли был дипломатичным.