Каждый человек замахивался своей кувалдой в одну точку, в один камень, не обращая внимания на окружающих. Земля сотрясалась от их ударов, но ни один взмах не оставлял никаких следов на укреплении.

Очарованный, Коджа шел вдоль строя, невидимый для тружеников. Он прошел мимо калмира, затем остановился, чтобы рассмотреть этого человека. Это был Хун-кхо, великий военный вождь Калмира. Столетия назад Хун-кхо изгнал Шу из пустыни, за Драконью Стену, но был остановлен строительством Шу. Коджа узнал его по историческим текстам в храме.

Мертвый военачальник продолжал свою монотонную работу. Коджа продолжил свой поход. Дальше был печально известный Т'ойгла из Сусена, сам по себе завоеватель. Он тоже не отрывался от своей работы на стене.

Наконец, Коджа увидел конец линии работающих, и одинокую фигуру в мантии, стоящую отдельно от остальных. Этот человек держал молот, но не замахивался им на Драконью Стену. Движимый любопытством, лама двинулся вперед. Подойдя к человеку, Коджа положил руку ему на плечо. Фигура повернулась, открывая лицо своего старого учителя, ужасно сморщенное и изможденное. Улыбаясь, мастер вручил Кодже молот.

— Это стена, которую ты выбрал. Сломай ее и стань свободным, — нараспев произнес старик. Схватив молот, Коджа наблюдал, как старый мастер исчезает у него на глазах. Внезапно он оказался наедине с шеренгой военачальников.

Автоматически Коджа взмахнул кувалдой. Камень поддался, расколов гладкую поверхность стены. Коджа посмотрел на трещину. Что-то блеснуло и скользнуло внутрь нее. Он замахнулся снова, и трещина расширилась. Какая-то фигура мягко вырисовывалась на неровных краях камня. Шеренга военачальников остановилась, обернувшись в немом изумлении. Лама заглянул в щель. Что-то двигалось внутри Драконьей Стены, что-то огромное и чешуйчатое.

— Освободи меня, — прошептало оно, и звуки музыкально проплыли через дыру. — Освободи меня, Коджа из Хазарии.

Коджа взмахнул кувалдой. Болезненный шок пробежал по его рукам, когда молот, ударил о камень. Полетели осколки, но трещина не стала больше. Он замахивался снова и снова, вздрагивая с каждым ударом. Дыхание священника с трудом вырывалось из его груди. Его потные руки вцепились в рукоять молота, пытаясь удержать его от выскальзывания. Он неистово колотил, отчаянно пытаясь расширить трещину.

Наконец, измученный Коджа остановился. Подняв глаза, он увидел, что трещина не изменилась, не разошлась. Она была не шире, чем когда он начинал. На ее поверхности не было ни сколов, ни царапин. Расстроенный, он тяжело опустился у подножия стены, дух покинул его.

— Ты один не сможешь освободить меня, Коджа из Хазарии, так же, как и эти другие, которые пытались и потерпели неудачу. Освещенные слабым сиянием, военачальники вернулись к своей задаче.

— Кто ты такой? — ахнул Коджа, услышав таинственный голос.

— Я Лорд Цзянь, повелитель океана, — надменно произнес голос. — Я — Драконья Стена.

— Почему я не могу освободить тебя? — спросил Коджа, поднимаясь на ноги.

— Я жду твоего повелителя, твоего вождя. Вместе у вас будет достаточно сил, чтобы смирить моих похитителей. Темная чешуя скользнула за трещину в стене, затем в поле зрения появился зловещий глаз, желтый и похожий на кошачий.

— Приведи его, — продолжал странный голос. — Приведи ко мне своего повелителя, и вместе вы освободите меня.

— Зачем ты меня зовешь? — потребовал ответа Коджа, уставившись на огромный глаз.

— Ты его человек. Он прислушивается к тебе. Остальные здесь только знают цену неудачи. Они обречены — оставаться и мучить меня до тех пор, пока стена не исчезнет. Коджа посмотрел на трудящихся военачальников и содрогнулся.

— А если я сделаю все это? — спросил лама, отступая от трещины.

—Тогда я отомщу! — взревел голос. Земля содрогнулась от слов духа, затем око исчезло из виду.

Дрожа, Коджа обернулся. Там снова был его учитель, снова сильный и здоровый. Пожилой человек осторожно забрал молот из рук Коджи. Лама понял, что ему пора уходить. Инстинктивно он направился обратно тем же путем, которым пришел, мимо завоевателей и через земли мертвых. Как только он добрался до вершины холма, его учитель тихонько окликнул его. — Все находится в равновесии, ученик. Изменишь что-то одно, и ты уничтожишь что-то другое. Вокруг тебя сплошные стены. Тщательно выбирай те, что ты будешь уничтожать. Слова эхом отдавались вокруг него, и Коджа вернулся в свою юрту, в свою постель.

Моргая, Коджа сел в почти полной темноте своей юрты. События его сна оставались ясными в его сознании. Сам не зная почему, лама поспешно достал свои письменные принадлежности. Прижавшись поближе к свету пылающей жаровни, Коджа начал записывать каждую деталь.

В течение следующих нескольких дней энергия армии была направлена на подготовку к очередному выступлению в поход. Когда кахан атаковал Хазарию, Коджа был поражен потоком отдаваемых приказов; теперь он был совершенно ошеломлен. Сорок тысяч, возможно, даже пятьдесят тысяч человек приняли участие в походе на Манасс, и даже тогда только десять тысяч действительно атаковали город. Остальные были размещены в пунктах вдоль границы, отчасти для того, чтобы представлять угрозу для Хазарии, но больше для того, чтобы облегчить проблемы с поиском пищи и воды для десятков тысяч людей и лошадей.

Теперь готовились к еще более масштабной кампании. Как историк, Коджа добросовестно выполнял свой долг; он выслушивал все, что мог, и тщательно отмечал все в растущей стопке бумаг.

Ямун, со своей стороны, организовал свои войска, ожидая прибытия новых людей. Все чаще приходили гонцы от Хубадая из Семфара. Эти отчеты доставлялись непосредственно кахану. Другие всадники, одетые в запятнанные желтые одежды людей Томке, тоже прибывали с набитыми сумками писем.

Из разных источников Коджа знал, что в лагере Ямуна собралось сто пятьдесят тысяч солдат. Священник предположил, что к тому времени, когда армия достигнет Шу Лунг, в ней будет около двухсот тысяч человек.

Пятьдесят тысяч человек уже были бременем для страны; двести тысяч человек сломили бы ее. Запасы зерна и травы в этом регионе уже были на исходе, потому что армия не двигалась в течение многих дней. В своем шатре кахан разрабатывал планы по переводу всадников на новые пастбища и заготовке припасов для предстоящей кампании.

Для этого Ямун назначил еще нескольких «юртчи» и возложил на них ответственность за сбор припасов. Эти чиновники приступили к выполнению своей задачи с высокой эффективностью. Каждый день священник наблюдал, как очередная группа всадников в синих одеждах, с лицами, покрытыми коричневой пылью, возвращалась со стадом мычащего скота, добавляя животных на пастбища крупного рогатого скота и овец. Другие джагуны торжествующе проскакали мимо юрт, ведя в поводу прекрасных жеребцов и кобыл. Они станут дополнительными скакунами, которые понадобятся в предстоящих сражениях. Вереницы повозок, запряженных волами, громоздились с новыми товарами — мешками с просом и ячменем, мешками муки, тюками риса, бочонками вина, сосудами с соей и кирпичиками чая, соли и сахара. «Юртчи», сидя за импровизированным столом, старательно подсчитывали все эти припасы, делая  пометки на длинных полосках бумаги.

Все это Коджа отмечал в своих бумагах, сидя в дверях своей юрты, и потягивая приготовленный Ходжем чай. Было так много деталей, что он мог лишь кратко отмечать их. В конце концов, ему пришлось остановиться, пока у него не кончилась бумага. Коджа аккуратно упаковал свои письменные принадлежности и встал, собираясь уходить. Он еще должен был сообщить Ямуну о состоявшихся в тот день переговорах с Хазарией.

Лама тщательно отряхнул пыль и поправил полы своего черного халата — униформы ночного стража. Это был подарок, на ношении которого настоял Кашик; хотя ему было неудобно в одежде воина, священник не собирался оскорблять великодушие и честь нескольких тысяч суровых солдат. История о том, как священник спас жизнь Ямуну, вышла наружу после курултая и распространилась среди охранников. В знак признания его подвига они более или менее приняли его в свои ряды. Теперь он был почетным Кашиком, и поэтому, должен был одеваться соответствующим образом.