Священнику отчаянно хотелось лечь в постель и забыть этот ужасный день. Эмоционально это было отвратительно, возможно, по-своему хуже, чем тот ужас, который он испытал на поле боя. Во время безумной атаки по равнине, волнение и страх удерживали его в стороне и позволяли наблюдать за кровью и страданиями без какой-либо эмоциональной реакции. Во время битвы он даже не осознавал, насколько ему было страшно. Это осознание пришло только позже. Однако в юрте с Хазарцами, Коджа чувствовал каждую мучительную секунду. Их ненависть к нему, казалось, гораздо сильнее выражалась в Хазарском языке. Он понимал каждый нюанс и подтекст их слов. В то время он мало что мог сделать, кроме как страдать из-за этого, требуя, чтобы они приняли условия кахана.
Теперь он должен был сообщить Ямуну о результатах дня. Добравшись до юрты Ямуна, лама прислонился к дверному косяку, пока слуга доложит о нем. Это было неприлично, но Коджу это не волновало. Он устал.
Вернулся слуга и ввел ламу внутрь. Кахан был один, наслаждался поздним ужином из вареной конины и творожной каши, шумно пережевывая простую пищу. Он оторвался от своей трапезы и кивком пригласил Коджу присесть. Доев, Ямун вытер лицо, шелковым рукавом халата, оставив жирный след на тонкой голубой ткани. — Добро пожаловать, священник. Ты будешь есть?
Коджа кивнул, хотя и не был голоден, особенно из-за неаппетитных блюд, выставленных перед ним. Одним из небольших преимуществ пребывания у Хазарцев было то, что там он нашел нормальную еду — жареный ячмень и овощи. Тем не менее, не желая оскорблять кахана, он осторожно взял кусочек мяса и маленькую миску каши. Широко пережевывая, он устроил грандиозное шоу из еды. Во время трапезы ни один из них не произнес ни слова.
Наконец Ямун проглотил последние капли каши, а затем, начисто, вытер миску пальцами. Он отложил ее в сторону и подождал, пока священник закончит. Коджа, не теряя времени, отодвинул от себя свою еду, к которой едва притронулся.
— Они приняли мои условия мира, — предсказал Ямун, почесывая щетину в своей жидкой бороде.
— В основном, — поправил его Коджа. — У них все еще есть кое-какие оговорки.
Ямун внимательно посмотрел на священника. — Например? — спросил он со стальными нотками в голосе.
— Конечно, они согласны сдаться, — поспешно объяснил Коджа, чтобы не провоцировать кахана. — Они всего лишь послы, и им придется вернуться и представить твои условия Принцу Оганди. Однако они находят их в целом приемлемыми.
— В чем же их проблемы? — потребовал Ямун, прерывая заминку Коджи. Он отхлебнул кумыс из ковша, и стал ждать, когда Коджа перейдет к делу.
— Они хотят договориться о размере дани...
— Торгуются? — изумленно воскликнул Ямун. — Я предлагаю им мир или разрушение, а они хотят торговаться о цене?
— Я уверен, что это всего лишь формальность, Ямун, — перебил его Коджа, говоря так быстро, как только мог.
Прославленный Император Всех Народов с отвращением фыркнул. — Ты сказал, что были проблемы, и не только одна.
— Губернатор и его люди тоже представляют собой проблему. Послы хотят знать, намерен ли ты удерживать этих людей в качестве заложников. Требование выдать посланников Шу также беспокоит их. Коджа потер виски, пытаясь унять усиливающуюся головную боль.
— Мои намерения ясны. Я собираюсь убить их. Либо это, либо полное уничтожение. Разве ты не ясно дал им это понять? Ямун с досадой отвернулся.
— Естественно. Я подчеркнул им это, — заверил Коджа приземистого военачальника. — Они в замешательстве.
— Почему так? Ямун почесал в затылке, выискивая вошь, выползшую из его головного убора.
Коджа благоразумно предпочел не замечать прихорашивания кахана. — Захват заложников из Хазарии они понимают, но они не понимают, зачем тебе нужны люди из Шу Лунг. Они боятся, что император Шу рассердится на них.
Ямун проигнорировал это замечание. Он отставил свой кумыс и спросил: — Есть ли от этого губернатора какая-нибудь польза в качестве заложника?
Священник на минуту задумался. — Я думаю, он двоюродный брат принца.
— Хорошо. А как насчет другого человека, волшебника, который убил моих людей?
Коджа колебался. Он знал, что этот человек не был родственником Принца Оганди, но если бы он раскрыл это, Ямун наверняка приговорил бы «донг чжана» к смерти. Это сделало бы его, священника Фуро, ответственным за убийство. Тем не менее, если бы он солгал, кахан рано или поздно узнал бы правду и все равно убил бы этого человека — и у Коджи были бы неприятности.
— Он не родственник никому из тех, кого я знаю, Ямун, — наконец ответил Коджа.
— Тогда он должен умереть. Джагун людей, казненных в Манассе, захочет отомстить, — объяснил кахан. — Известно, что волшебник все еще жив. Это большой позор для джагуна, и будет еще хуже, если ему позволят сбежать. Следовательно, волшебник будет передан им для наказания.
Коджа съежился. Он знал, что люди джагуна не просто убьют этого человека, они сделают смерть волшебника долгой и мучительной. Единственным аргументом, который мог прийти Кодже в голову, чтобы спасти жизнь волшебника, было то, что это было неправильно, но для Ямуна это не было ошибкой. Для него это было правильным поступком.
— А что с губернатором? — слабо спросил лама. — Могу ли я пообещать Хазарцам, что он будет жить?
— Только если они выдадут волшебника и людей Шу, — подчеркнул Ямун. — Я оставлю кузена принца в заложниках, но остальные умрут.
Коджа обдумал это предложение, прикидывая, примет ли его Хазария. Из сегодняшних встреч стало ясно, что Хазарцы были напуганы силой и дикостью людей кахана.
— Я думаю, они с этим смирятся, — печально решил священник. Он чувствовал себя нечистым. Ему удалось спасти жизнь одному человеку, но только ценой жизни трех других.
Ямун внезапно зевнул. — Я устал, Коджа, и ты тоже. Пришло время отдохнуть. А теперь иди. Кивком он отпустил священника.
Аудиенция закончилась, Коджа вернулся в свою юрту и быстро лег спать. Он и без того устал, и зевота Ямуна, казалось, высосала из него последние запасы энергии. Не обращая внимания на холодную еду, которую приготовил Ходж, Коджа сразу отправился спать.
Сначала, несмотря на изнеможение, священник не мог уснуть. Он продолжал думать о событиях этого дня, особенно о судьбе волшебника. Коджа чувствовал ответственность за решение Ямуна. Взволнованный и мучимый чувством вины, он погрузился в беспокойный сон.
Сквозь серый туман, окружавший священника, донесся какой-то шум. Это был скрежещущий звон камня о камень. Он оказался снаружи, все еще одетый в свою ночную рубашку. Дул ветер, но он не чувствовал холода.
Оглядевшись вокруг, Коджа увидел, что на травянистой равнине — или на том, что от нее осталось, — все еще стояла ночь. Земля представляла собой смесь трещин и взрыхленной земли. Тела воинов и лошадей лежали наполовину погребенные, наполовину раздавленные под взрыхленной землей. Некоторые из них были телами Туйганов, которые четко идентифицировались по боевым знаменам, призрачно развевающимся на ветру. Среди солдат виднелись тела других воинов, одетых в старинные доспехи. Коджа смог узнать лишь некоторых из них. Один человек был в одеянии калмирского вождя, похожем на то, что священник видел на древнем свитке. Другой был в диковинных доспехах сузенского воина, легко узнаваемого по расклешенным наушникам на потрепанном шлеме. Тела, закованные в доспехи, представляли собой высохшую мякину, их мумифицированная кожа туго натягивалась на кости.
Странный шум донесся откуда-то спереди. Коджа карабкался по кучам грязи, мимо воинов-скелетов и сломанных копий. Достигнув вершины самого большого кургана, он смог разглядеть темный силуэт — стену огромных размеров. Слева и справа она простиралась за пределы его поля зрения. Она возвышалась над пятиэтажным дворцом Принца Оганди в городе Скарду. На вершине виднелась линия зубцов, выступавших вверх, как сломанные зубы. Стук молота исходил от ее основания.
Подойдя ближе, Коджа увидел шеренгу людей, тщетно бивших кувалдами по основанию стены. Как и мертвецы на разрушенной земле за Коджей, эти люди были одеты в причудливые древние одежды. Там были солдаты из Калмира, Сусена, Пазруки и люди из стран, которых он не мог идентифицировать по их одежде.
