— Я буду помнить.

— Как с моим писцом, — продолжил Ямун, все еще глядя в сторону, — она может попытаться, добиться твоей благосклонности. Посмотри туда. Он повернулся и указал через маленький круг.

Коджа посмотрел туда, куда указывал Ямун, и увидел связанного пленника. До сих пор человек,  в основном, молчал, если не считать легких стонов боли. Коджа едва смог узнать в нем всадника из своего эскорта. Ямун поднял руку, подавая сигнал своей охране. Двое мужчин вышли из рядов. Каждый нес большой плоский камень. Увидев их, пленник начал кричать и молить о пощаде. Не обращая внимания на его крики, мужчины принялись за работу.

Быстрым взмахом ножа охранники перерезали путы, удерживавшие одну ногу. Один человек быстро схватил жертву за ногу, вывернув лодыжку вверх, в то время как другой Кашик подсунул под нее  камень. Пленник, все еще крича, попытался освободиться, но его крепко держали. Второй стражник поднял свой камень высоко над головой.

— Останови их, Кахан! — вскрикнул Коджа, когда понял, что охранник собирается разбить камнем. Усилие, которое потребовалось, чтобы крикнуть, вызвало у него мучительный приступ кашля.

— Стой! — скомандовал Ямун. Кашик опустил камень, который держал над головой.

— Почему они должны остановиться? — потребовал Ямун у Коджи, как только кашель прошел.

— Этот человек ничего не сделал. Ты не можешь винить его в моем несчастном случае, — запротестовал Коджа.

— Почему нет? — возразил Ямун. — Он не смог защитить тебя. Следовательно, он должен быть наказан. По крайней мере, он будет жить. Его товарищи утоплены.

Разум Коджи, уже ослабевший от шока,  был поражен словами Ямуна. — Это не его вина, что я пострадал. Я не допущу, чтобы ему причинили вред, — наконец убежденно сказал священник. Обессиленный, он откинулся на тюфяк.

Ямун посасывал щеку, слушая священника. — Ты просишь его жизни? — спросил дородный военачальник.

— Его жизнь? Да, я прошу, — ответил Коджа, лежа на спине.

Ямун посмотрел на пленника. Человек наблюдал за ними, его глаза были полны страха и ожидания. — Очень хорошо, священник. Согласно обычаю, я отдаю его тебе; он твой раб. Его зовут Ходж. Если он совершит какое-либо преступление, вы оба будете наказаны. Это тоже наш обычай.

— Я понимаю это, — заверил Коджа Ямуна, закрывая глаза.

— Хорошо. Теперь, что касается Баялун, она предположит, что ты верен мне. Она ненавидит меня, — сказал он, как ни в чем не бывало, — и поэтому она возненавидит тебя. Всегда помни, что я — это все, что стоит между ее гневом и тобой. Ямун дал знак стражникам освободить Ходжа, а затем ушел за своей лошадью.

Коджа наблюдал, как кахан отъезжает, когда подошли носильщики и взвалили его вместе с тюфяком себе на плечи. Всю обратную дорогу в Кварабанд священник, молча, читал свои молитвы, призывая Фуро защитить его, пока он, снова не увидит свой дом.

В течение четырех дней Коджа жил в специальной белой юрте, возведенной на окраине Кварабанда, сразу за границей мертвых от магии земель. Здесь он оставался на своем тюфяке, отдыхая и набираясь сил. Раз в день приходили шаманы, разворачивали свою белую ткань и раскладывали свои подношения богу Тейласу. Ударяя в свои барабаны и выкрикивая песнопения, они произносили заклинания, чтобы исцелить и укрепить его. Каждый день, после того как они уходили, Коджа погружался в глубокую концентрацию, молясь Фуро о силе и прощении. Хотя священник  никому не говорил,  он был подавлен, опасаясь, что Фуро и Просветленный будут избегать его за то, что он принял исцеление другого божества.

К четвертому дню лечения шаманы восхищались быстрым выздоровлением Коджи и гордились эффективностью своих заклинаний. По их мнению, Тейлас явно благоволил им, совершив исцеление этого иностранного священника. Шаманы рассказали кахану об этом чудесном прогрессе, объяснив, что священник должен быть каким-то особенным.

Четыре дня также дали Кодже время изучить качества своего нового слуги. Хотя Ходж был рабом, Коджа отказался обращаться с ним как с рабом, а вместо этого предоставил ему вольности и уверенность доверенного слуги. Ходж отреагировал на это, и, казалось, стал заботиться о своем новом хозяине. В первое утро Ходж заварил чай по обычаю Туйгана — густой, с молоком и солью. Коджа чуть не поперхнулся, и сразу же последовал урок заваривания чая. После этого Ходж заварил чай по Хазарски — густой, с маслом, — хотя и скорчил ужасную гримасу, подавая его своему хозяину.

Пока Коджа выздоравливал, он  мало чем занимался в эти дни, кроме как слушал. Ходж говорил редко, но шаманы — другое дело. Их долгие беседы обычно были сосредоточены на убеждениях, но касались самых разных тем.

Вскоре у Коджи появилось достаточно новой информации, чтобы добавить ее к своим письмам. Он зажег масляную лампу, стоявшую на его маленьком письменном столике, и развернул тонкий лист бумаги; страница тихо потрескивала, когда он разглаживал ее на крышке стола. Белая бумага казалась соломенно-желтой в тусклом круге света от лампы. Взяв кисточку, Коджа начал писать четкими, контролируемыми мазками:

«Кахан утверждает, что командует более чем ста тысячами человек в четырех разных армиях. Я слишком мало знаю, чтобы сказать, хвастливый ли он человек. Тремя его армиями руководят его сыновья. Четвертый командир — Чанар Онг Кхо. Он тщеславный и гордый человек. Среди Туйганов также много младших ханов. С большинством из них у меня не было возможности встретиться.

У кахана есть жена, Вторая Императрица Эке Баялун — его собственная мачеха. Она окружает себя колдунами и святыми людьми и, кажется, имеет власть над шаманами народа. То, что она не любит своего мужа, очевидно, и ее чувства могут быть еще сильнее. Есть некоторый шанс, что завязывание дружбы с ней забьют клин между каханом и его волшебниками».

Написав все, что мог, Коджа ничего не мог поделать, кроме как предаваться размышлениям. В частности, он беспокоился о том, как передать свои письма Принцу Оганди. Из Семфара доверенные гонцы доставляли их по Шелковому Пути в Хазарию. Здесь его единственным выбором были всадники кахана, и Коджа, конечно же, не доверил бы им свои послания. Он хотел бы отправить письма в целости и сохранности, но это было невозможно. Однако Коджа мало что мог сделать, поскольку он должен был оставаться до тех пор, пока кахан, хотя бы не даст какой-то ответ на предложение Оганди. — «Правильно ли я поступаю», — беспокоился он, — «служа тем временем писцом Ямуна?»

После четырех дней отдыха Коджа был достаточно здоров, чтобы передвигаться. Он все еще был слаб, но Ямун настоял на том, чтобы он вернулся в королевскую резиденцию. Кахану нужен был писец. Итак, Коджа неохотно вернулся в Кварабанд и приступил к своим обязанностям придворного писца кахана.

Этих обязанностей было не так уж много, в основном он тихо сидел в стороне во время аудиенций кахана, отмечая любые приказы или заявления Ямуна. Это была тихая работа, настолько тихая, что Коджа узнал о кахане немногим больше, чем он уже знал. Прошло две недели этой тяжелой работы, прежде чем произошло что-то примечательное.

Был очень поздний вечер, почти полночь, и трое мужчин, оставшихся в царской юрте, были почти измотаны. Ямун сидел, полулежа на своем троне, пил вино и отдыхал. Коджа, исполняющий свои новые обязанности всего две недели, зевнул, терпеливо работая с кипой бумаг. В темноте сбоку от юрты находился  один из ночных стражников Ямуна. В своем черном халате мужчина почти растворился во мраке. Он сидел неподвижно, стараясь оставаться бодрым и бдительным, зная, что его побьют, если он заснет.

Придвинув к себе письменный столик, Коджа сидел, записывая суждения и заявления за день. Работая, священник приостановился, чтобы прислушаться к раскатам грома и стаккато дождя по войлоку. Гроза, бушевавшая снаружи, заставляла его вздрагивать каждый раз, когда новый грохот сотрясал юрту. Такие бури были далекими битвами бога Фуро со злыми духами земли — по крайней мере, так его учили. Тем не менее, эта буря, первая с тех пор, как Коджа прибыл в Кварабанд, была сильнее, чем любая, которую священник когда-либо слышал прежде.