Ямун пристально посмотрел на ламу, его взгляд был колющим, как лед.
— Она использовала своих провидцев, чтобы убедить еке-нойона, что это сделал я. Даже когда Хокун были маленьким народом, она обладала огромной властью среди волшебников. Ямун сделал паузу и нахмурился.
— Как бы то ни было, мой отец отвернулся от меня. Я сбежал из его орды, взяв только своего коня и оружие. Я пошел к отцу Чанара — Хану Тайджу, и он приютил меня и накормил. Он относился ко мне как к сыну.
— Это когда вы с Чанаром стали андой? — рискнул спросить Коджа.
— Нет, это было позже. Чанар тогда меня невзлюбил. Он боялся, что его отец любит меня больше. Он был прав. Ямун замолчал и выплюнул полный рот пыли. Отстегнув золотую фляжку, висевшую у него на седле, он глотнул кобыльего молока.
Коджа осознал, что у него самого пересохло во рту. Тем не менее, он не захотел попробовать молочный напиток, приготовленный Ходжем, а чай закончился. Взяв длинный капюшон своей мантии, он прикрыл им рот и нос, отсеивая часть густой пыли.
— Тайджу поклялся помочь и дал мне воинов из своего народа. Мы вернулись к юртам моего отца. Он ехал верхом со своими людьми, и я нашел его. Он не стал слушать меня, и мы поссорились. Я не мог пролить его кровь.
— Почему нет? Голос Коджи звучал приглушенно.
— Еке-нойон был королевской крови. Пролить его кровь было бы плохим предзнаменованием, — объяснил Ямун, как будто разговаривал с ребенком.
— И что же произошло? Коджа почесал макушку, внимательно прислушиваясь к словам.
— Я схватил своего отца, когда он проскакал мимо, и мы упали на землю и стали бороться. Мне пришлось сломать ему шею, чтобы не пролить его кровь. После того, как он стал мертв, я отправился в орду Хокун с людьми Тайджу и объявил себя ханом. Ямун бессознательно имитировал действия, когда говорил.
— Если Мать Баялун создала все проблемы, почему ты женился на ней? — спросил Коджа. Его лошадь забеспокоилась, поэтому он крепче сжал поводья.
— Политика. Обычай. Она была могущественной. Ямун пожал плечами. — Мать Баялун пользуется уважением волшебников и шаманов. Через нее они защищены. Я не мог допустить, чтобы она настроила их против меня. Кроме того, она поняла, что я должен был стать каханом.
— Так почему же она остается в твоей орде?
Раздраженный Ямун рявкнул: — Почему, почему, почему. Ты задаешь слишком много вопросов. Какая змея лучше, та, что у тебя в когтях, или та, что в траве? С этими словами военачальник повернул своего коня к Гоюку и крикнул: — Что видели разведчики?
Коджа ехал остаток дня, так и не увидев больше кахана. Он беспокоился, что обидел Ямуна, поэтому попытался занять свой ум наблюдением за окрестностями. Земля медленно менялась. Пологая степь уступала место более крутым, суровым холмам. Небольшие ущелья прорезали сухую и каменистую почву. Обнажения песчаника выступали на поверхность сильно разрушенными нагромождениями. Снегом занесло ложбины. Здесь было меньше участков травы и больше низкорослого кустарника, но, вероятно, это было всего лишь результатом того, что по сельской местности прошли двадцать тысяч лошадей.
В тот вечер армия разделилась на несколько небольших лагерей. Коджа оставил Ходжа расстилать ковры для еще одной ночи под звездами, а сам направился к запряженной волами повозке Ямуна, отряхивая пыль со своей одежды.
— Приветствую тебя, Кахан, — нерешительно обратился священник к Ямуну. Запекшаяся от пота пыль прилипла к шелковой одежде правителя. Его лицо было покрыто грязью. Ямун бесцеремонно зачерпнул половником кумыс из кожаного ведерка и залпом выпил его.
— Еды! — приказал он, вытирая кумыс с усов рукавом. Он зачерпнул еще половник напитка. — Ты не спишь, священник?
— Нет, Вождь Ямун, — мягко сказал Коджа. — Я ждал, чтобы поговорить с тобой.
— Тогда продолжай, — хрипло сказал Ямун. — Но я хочу спать. Он еще раз наполнил ковш.
— Я прошу, чтобы ты назначил меня твоим посланником к принцу Хазарии. Он говорил быстрым монотонным голосом, пытаясь удержать себя от паники.
— А? Ямун остановился на полпути, пристально глядя на Коджу поверх половника.
Священник расправил свои одежды и немного выпрямился: — Я хочу быть твоим посланником в Хазарию.
— Ты? Ты в Хазарию, — пробормотал он удивленно.
— Кахан, я знаю, что это необычно, — поспешно продолжил Коджа, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. — Но я знаю свой народ, и я многое узнал о Туйгане. Я уверен, что смогу заставить их…
— Да, да, это прекрасно, — ответил Ямун. — Тем не менее, это твои люди. Откуда мне знать, что ты меня не предашь?
— Я обязан тебе жизнью, — просто ответил Коджа.
— Какова же, правда? — стал допытываться кахан. — Не твое обоснование, а истина.
Коджа втянул в себя воздух. — Потому что я хочу спасти Хазарию, — выпалил он. — Если вы победите, что вы будете делать со страной? Вы не строили таких планов. Ты знаешь, как завоевать ее, но сможешь ли ты править? Коджа крепко сжал челюсти, ожидая вспышки Ямуна.
Кахан медленно вернул половник в сумку. Он остановился у бурдюка с кумысом, глядя мимо Коджи. Наконец, он хлопнул кнутом по кожаной сумке.
— Я подумаю об этом, — объявил он, наконец, его голос был холодным и недружелюбным. — Теперь я собираюсь спать. Мы отправляемся в путь ранним утром.
— По твоему слову, это будет сделано, — сказал Коджа, дрожащим голосом, низко кланяясь. Кахан уже отвернулся, его тяжелая одежда развевалось вокруг его согнутых ног.
На следующий день поездка прошла без происшествий, хотя и утомительно для священника. Казалось, это была постоянная борьба с мелкими раздражителями — кусачими мухами, голодом и жаждой. Пыль, поднятая тысячами лошадей, оседала повсюду. Кодже казалось, что его мантия потрескивала от этого вещества. Пыль покрывала его скальп, который теперь ощетинился и чесался на короткой поросли волос; она запеклась на веках и покрыла горло. От жаркого послеполуденного солнца выступили крошечные капли пота, которые, как грязь, стекали по его рукам. Весь день его лошадь шагала в монотонном, учащенном ритме.
С наступлением вечера пришло долгожданное облегчение от тряской, ломающей кости езды. Коджа с радостью передал на ночь Ходжу своего серо-желтого коня, имеющего неуправляемое желание кусаться. Лама стал называть коня Чам Лок в честь злого духа, который сражался с могущественным Фуро. Освободившись от своего скакуна, священник решил прогуляться, чтобы избавиться от судорог в мышцах.
Армия разбила лагерь в чашеобразной впадине, где несколько ручьев сливались воедино. Коджа взобрался на вершину небольшого мыса из песчаника на краю крутого холма. Его охранники поспешили за ним.
Лама сидел на высокой точке обзора, любуясь закатом — сверкающей красно-оранжевой полосой, увенчанной сапфирово-голубым небом. Коджа вспомнил другое время, когда в детстве он сидел на краю высокой скалы и наблюдал, как длинные тени гор заполняют его долину внизу.
Со своего наблюдательного пункта Коджа мог видеть весь лагерь, раскинувшийся перед ним. Костры сгрудились в маленькие кучки, расположенные почти равномерно по земле. Между ними время от времени виднелись сгустки движущейся тьмы — лишь малая часть из тысяч лошадей, вышедших пастись на ночь.
— Каждый костер — это джагун, — объяснил один из охранников, указывая на мерцающие огни.
Коджа окинул взглядом равнину, еще больше оценив численность армии. Он предположил, что там была тысяча, возможно, несколько тысяч костров, усеявших все дно долины. Рассеянно он начал считать огни джагунов.
— Мы должны идти прямо сейчас, — прервал его один из охранников, — пока не стало слишком темно.
Солнце почти скрылось из виду. Оно отбрасывало так мало света, что Коджа едва мог разглядеть своих охранников в черных одеждах.
Священник спустился со скалы, вняв предложению. Он тихо направился к кострам лагеря Ямуна. Охранники поспешили за ним, старательно держась как можно ближе, насколько это было их обязанностью, но не ближе того. Когда они приблизились к костру Ямуна, охранники остановились, как они всегда делали. Остаток пути Коджа прошел один.
