«Ой, да иди ты, Билли Миллиган».

Айнар застонал. Снова. Вроде примирился с собой-не собой, ан нет.

«Может, все дело в том, что никакой я не Билли. И даже не Айнар Венегас, а…»

— Кейперы не рискнут заявить, что Светоча убили. Они предупредят всех и каждого, чтобы помалкивали, иначе из Пылающей Башни пришлют уже за ними, ну и за всем Ороном. Светочи не милуют тех, кто нарушает их законы, а уж собственных убийц…

Зоэ осеклась и довольно ухмыльнулась.

— Так что Гарат права, тебе лучше всего в Могро.

Айнар вздохнул. Могро так Могро.

— Верхом я ездить не умею. Телегой управлять тоже… ну то есть, не телегой, а этими, полосатыми.

— Придется научиться. Не бойся, никто тебя не бросает. Довезем до… какой тут поблизости город?

— Никакого, — Зоэ проглотила последний кусок своего сыра. — Одни деревни. А я уже говорила, что лучше вкруговую в столицу.

Айнар поморщился. У него все еще болела голова, между прочим, сотрясение и сломанные ребра.

— Я согласен, только бы в кровать и отлежаться пару дней. Дурацкие ребра. И череп.

— Конечно. Мы тебе поможем, — согласилась Гарат.

Айнар замялся. Он все еще не понимал, собираются ли его бросить на произвол судьбы или Гарат поедет с ним. А если она, то и Зоэ тоже? Нет, вроде говорила — учить собирается.

Значит, разделятся. Ладно, только бы договориться, как и где будут встречаться для обсуждения совместных коварных планов.

Снова потянуло в сон. Бороться оказалось бессмысленно; он задремал. На сей раз — никаких снов, только спокойное ощущение дороги, мерной лошадиной рыси. Пахло орехами и свежевызревшей пшеницей, слабо — солью и металлом.

Глеора взирала на него без пиетета, но Айнар Венегас уже доказал свое право находиться здесь: убил Све… нет, не то, чем стоит гордиться. А вот, что показал людям — есть и другие силы, кроме магии Искр, совсем иная история.

«Я на своем месте».

«Смогу продолжить».

Иногда он просыпался от пощелкивания: Зоэ Кейпер добывала огоньки из своей новой игрушки и ухмылялась.

Айнар улыбался в ответ.

Он проснулся засветло и умывался в ручье, поэтому не заметил этих людей. Когда обернулся, уставившись на два завернутых в тряпье лица, было уже поздно.

Закричать не получилось: боль вошла сразу во все тело. Люди со спрятанными лицами выполняли свою работу спокойно, без эмоций. Они не добили его, перекинулись парой слов: «Оставим тут?» — «Да, он уже труп».

Айнар почему-то хотел закричать, но не получалось. Он смотрел в пустоту.

Потом он умер, наверное, но прежде кто-то шептал на ухо: «Забудь. Забудь, кто ты есть».

«Айнар Венегас».

«Рави…»

«Нет».

«Рави».

«Айнар».

«Я не умру. И слушать тебя не собираюсь».

Люди с лицами-лохмотьями ушли. Лошадь они не забрали: профессионалы. Стоило удивиться, почему не завершили работу, почему не проверили пульс. Позже Айнар вспомнил: проверили.

В том и дело.

«Ты уже мертв, Рави Иванов».

«Ты мертв, Айнар Венегас».

Он подобрался к лошади. Надо хотя бы вещи бросить, слишком тяжелый саквояж… нет, там важные вещи. Кровь была теплой, но очень быстро остывала на поверхности ран.

Шепот смеялся: «Забудь все». Шепот пах кровью. Смерть была яркой, как лозы в лесу Цатхан. Смерть шелестела крыльями могильных мотыльков:

«Убийцы сделали свое дело. Рави и Айнар мертвы. У тебя есть иное имя: Гаситель».

Искра заглохла в колодце часа в четыре пополудни; темно-розовое солнце уже клонилось к закату, когда сила в упрочненной бычьей кишке пошла на убыль, закашлялась, словно чахоточный без помощи Светоча Жизни, и так же быстро иссякла.

Конрад Грун выругался не сразу. Сначала он подергал кишку, потом сходил к колодцу, заглянул в прохладную, чуть пахнущую тиной, глубину, покричал даже; говорили — Искра слушается человеческого голоса, иногда вот так затихает, а потом ничего, снова трепещется.

Не помогло.

Поле с рдеющей красной пшеницей просило воды. Деревня Малые Ручейки только так называлась, на самом деле, ручейки здесь все остались в почти неприступном лесу Цатхан. Люди боролись с лесом за каждый акр, и лес, вроде бы, уступал, да только уходила и вода, земля становилась сухой и соленой, словно кожа умирающего от лихорадки.

— Тьфу ты, — сплюнул под конец своей длинной тирады Конрад Грун, а потом почесал затылок: делать-то чего? А ничего: езжай теперь в столицу, в славный Могро, кланяйся в ножки Светочам, проси новой Искры. А это корову продавай, не меньше. Можно, конечно, у соседей занять, не бесплатно, но дешевле, только такая Искра долго не протянет — хорошо если до конца лета, а коль раньше потухнет?

Глубинная вода в колодце дразнилась. Была она прохладной и чистой, как звон колокольчиков, как молитва Светочей, но попробуй — дотянись! Суп сварить еще можно, если вниз ведро на крепкой веревке опустишь, но для полива мало, мало этого!

Поле лежало перед Конрадом плясками огня. Он снова сплюнул под ноги — не в колодец, даже мертвую Искру обижать не следовало, — и пошел к соседу, Гунтраму. Совета просить.

До соседа Конрад не дошел.

Выскочила на него дочка Иванка. Девчонка посла двух груновых коров на лугу, что лежал очень близко к кромке леса Цатхан, и потому трава там была хорошая, зеленая и сочная, старые деревья ее хранили. Лес не любил взрослых и мужчин, а вот девицы до первой крови нравились древним деревьям, Конраду говорили — тамошняя Искра сама девица.

— Папка! — выпалила Иванка, словно не видя, что отец тянется уже к поясной бечеве: выпороть за то, что корову и телку оставила. — Там человек! Ранен или мертв! Не нашенский!

Она потянула отца за рукав рубахи, и тот, сплюнув еще раз, пошел за дочерью.

Та повела к кромке, куда не решился бы идти один. Иванку он простил: корова Белянка и телка Незабудка шли за ней двумя грузными белыми в черное пятно фигурами. Солнце тянулось к закату, от леса поднималась глухая взвесь диких Искр и Светочи еще ведают чего, когда Иванка снова потянула Конрада за рукав:

— Вот же он!

Конрад увидел.

Человек был чужаком. Смуглый и черноволосый, совсем не такой, как люди Глеоры. Возраст его трудно было определить, то ли двадцать, то ли сорок — боль выпила его до дна, а вокруг довольно крупной фигуры расползалось уже заветренное темное пятно. Над ним роились крупные мухи, и уже начали подлетать черные мотыльки-жемчужницы — те, что живут в лесу. Они откладывают в мертвецах личинки, отчего тела превращаются в перламутр, в гигантские сияющие жемчужины, но к ним лучше не приближаться даже на полет стрелы: твари вырвутся из коконов крылатыми тенями и набросятся на тебя, чтобы забить пыльцой горло и ноздри, и снова исполнить свой жуткий танец.

— Тесхенец, — только и сказал Конрад. Иванка блестела голубыми глазами.

— Не буду я его вытаскивать, чужака-то!

— Ну пап!

Она права была, конечно. Нельзя бросать живого — Искры такого не любят, прирученные или дикие. Светочи тоже не одобрили бы, они твердят ведь: люби, значит, себе подобного, как брата. А чего вот — брата? Вон, у Конрада есть брат, Томас, но как его любить, когда тот богатый мельник, скупает пшеницу по пять монет, а муку продает по двадцать?

— Пап!

Конрад пробурчал невнятное: «да вижу-вижу», и склонился над раненым. Человек застонал, кровь вытекала у него из подреберья; долго не протянет, но и бросать — грех.

— Белянку с Незабудкой домой веди, а я этого… — Конрад наклонился, пытаясь закинуть на себя руку чужака. — Ишь, тяжелый, тьманники его побери.

Тесхенец был неплохо одет, а еще рядом валялась сумка, большая, вместительная, из прочного холста. Она тоже оказалась тяжелой, и Конрад приказал тащить ее Иванке. Долго так идти не пришлось, сплетни пролетели по Малым Ручейкам, показался и Гунтрам, и длинный рыжий Калле, и даже вечно пьяный Урд соизволил явиться. Они помогли дотащить чужака до дома Конрада, где уже ждала злая, как осиное гнездо, Райна, жена Конрада. Выглядывали Олле и Виктор, а маленькая Томмека сосредоточено ковыряла в носу, и первая объявила: