— О какой поддержке ты говоришь, Рамаз, ты же знаешь, что ради тебя я в Куру брошусь.

— Знаю, дорогая! — Рамаз приподнялся и поцеловал Марину в глаза.

Она сразу растаяла, чувство страха исчезло. Достаточно было Коринтели приласкать ее, и все сомнения улетали куда-то далеко-далеко, за тридевять земель.

— Слушаю тебя, Рамаз!

— Все, что я скажу, должно умереть в твоей душе.

— Как тебе не стыдно? Разве меня нужно предупреждать? — обиделась женщина.

— Знаю, что не нужно, этим предупреждением мне хочется дать тебе почувствовать всю серьезность дела! — Рамаз бросил сигарету в лежащую на полу пепельницу, резко прижал Марину к груди. Не видя ее глаз, ему было легче говорить. В то же время он понимал, что в его объятиях женщина скорее теряет способность взвешивать и рассуждать.

— Что же это за дело, которое нуждается в подобных вступлениях и предосторожности?

— Сущие пустяки, разумеется, если ты согласна.

— Ты не чувствуешь, что обижаешь меня такими словами? — растаяла Марина.

— Прости, я не имею права обойти серьезную сторону этого несложного дела.

— Ты меня любишь? — неожиданно спросила женщина, энергичным движением освободившись от его объятий и глядя ему в глаза.

— Разве ты сомневаешься в моей любви?

— Ты веришь, что я люблю тебя?

— Еще бы! Не понимаю, почему ты говоришь такие глупости, — якобы оскорбился Рамаз.

— Если ты в самом деле любишь меня и веришь, что я тоже безумно люблю тебя, к чему все эти предисловия? Разве ты не знаешь, что я без оглядки, без раздумий сделаю все, что ты скажешь? Говори прямо, в чем и как я могу тебе помочь?

— Я знаю, что ты любишь меня. Мне кажется, что и ты не сомневаешься в моей любви. Тем более я считаю обязательным, чтобы ты знала, на какое дело я толкаю тебя. Большая любовь — это полная откровенность и ответственность за судьбу другого! Поэтому не удивляйся моим словам.

Марина, словно успокоясь, прильнула к груди Рамаза, закрыла глаза и после паузы медленно проговорила:

— Я слушаю.

— Через два дня Отар Кахишвили едет в Москву. Мне необходимо незаметно для всех попасть в его кабинет. Ты должна будешь запереть дверь, чтобы кто-нибудь неожиданно не вошел.

— А что тебе нужно в директорском кабинете? — искренне удивилась Марина и, не поднимая головы и прижимаясь щекой к груди юноши, открыла глаза.

— Скажу, все скажу. Вот видишь, как ты заинтересовалась! Значит, я был прав, когда решил до мелочей ознакомить тебя с сутью дела, — Рамаз потянулся к лежащим на полу сигаретам. — Кахишвили отправляется в Москву якобы но институтским делам. На самом же деле он старается втихомолку найти мастера по сейфам. Ты хорошо знаешь, что покойный директор распорядился в завещании открыть сейф через два года. Кахишвили подбирается к чему-то в сейфе. Это «что-то», видимо, то научное исследование, которое Давид Георгадзе не успел опубликовать. Новый директор хочет заполучить готовый труд и присвоить его. Ты поняла?

— Поняла.

— Я хочу установить в директорском кабинете миниатюрный японский передатчик, а принимающий магнитофон дать тебе. Как только к директору проходит кто-то подозрительный, ты нажимаешь на клавишу магнитофона и записываешь их беседу. Кроме бесед с гостями и подозрительными людьми меня очень интересует, для чего Кахишвили и его заместитель Арчил Тевдорадзе запираются на целые часы. Одним словом, я хочу знать все, что происходит у директора в кабинете. Кассеты ты забираешь домой. Я их прослушиваю здесь. Интересное прячу или запоминаю.

— Ты и без этого можешь все услышать и разузнать. Зачем идешь на такой риск? Ведь уборщица или директор могут обнаружить передатчик. Что будет тогда?

— Не бойся…

— Я не боюсь, — прервала его Марина. — Я о тебе забочусь!

— Ничего опасного нет. Я знаю, где установить передатчик. Там его сто лет никто не найдет. А через месяц я снова незаметно проберусь в кабинет и уберу его. Я знаю: то, что должно произойти, произойдет в течение месяца.

— Ясно, все ясно. Однако ты не ответил на мой вопрос. Разве благодаря своему сверхъестественному дару ты без этих ухищрений не можешь узнать все?

— Не могу. На одно видение уходит столько энергии, что ее в две недели не восстановишь. Могу ли я каждый день напрягать сознание и «прослушивать», о чем они говорят часами? Мой дар и энергию нужно беречь. Только в безвыходных ситуациях я вправе напрягать мозг. А безвыходных ситуаций в жизни столько, что на все меня не хватит. Ясно?

— Дай закурить! — был ответ.

Рамаз поднес сигарету к губам Марины. Та жадно затянулась.

В комнате стало тихо. Сигарету курили по очереди. Молодой человек посчитал разговор завершенным, бросил окурок в пепельницу и впился в губы женщины.

Было почти десять часов, когда Рамаз заперся в директорском кабинете. Первым долгом он подошел к сейфу. Он утаил от Марины, что намеревается открыть его. К чему болтать? Женщина должна знать только то, в чем она принимает непосредственное участие.

Рамаз удивлялся собственному спокойствию. Ему казалось, что он будет больше нервничать. Войдя в кабинет, он слегка волновался. А когда заперся изнутри, волнение вмиг пропало. Он знал, что может пробыть здесь целый день и никто не помешает ему, ни у кого не возникнет подозрения.

Рамаз поднес спортивную сумку к сейфу, достал из нее резиновые перчатки, натянул на руки, потом снова запустил руку в сумку и нашел большие ножницы. Осторожно перерезал ими проволочку, с помощью которой сургуч был прикреплен к ручке сейфа. Снял ее с ручки и положил в сумку. Затем набрал шифр. Надавил на ручку. Помедлил. Он все-таки испытывал легкое волнение. Обеими руками повернул ручку и потянул на себя. Тяжелая дверь легонько скрипнула. Сейф был набит папками, различными документами, дареными книгами, сувенирами, копиями писем. Рамаз ни к чему не притронулся. Он вынул из сейфа только те зеленые папки, в которых находились его работа и результаты экспериментов, аккуратно положил их в сумку, неторопливо закрыл дверцу сейфа и никелированными дисками набрал прежний код. Снова склонился над сумкой, вынул электроплитку, металлическую печать — точную копию той печати, которая была оттиснута на сургуче около ручек. Снять копию не составило Рамазу труда. Дней десять назад, когда директора вызвали в Академию на заседание совета, Рамаз сказал Марине, что ему нужно поговорить по прямому телефону об одном деле. Могла ли Марина отказать? Войдя в кабинет, он запер дверь изнутри, подошел к сейфу и осторожно прилепил пластилин к отпечатку на сургуче. Ему понравилось качество изображения, полученного с первой попытки, но он на всякий случай сделал еще две пластилиновые копии.

В тот же вечер он отыскал мастера и попросил изготовить печать.

— Без официального отношения я ничего не делаю, — холодно отказал мастер, отодвигая предложенные ему немалые деньги.

— Сколько еще? — спросил Рамаз.

— Я уже сказал…

Не успел мастер закончить фразу, как Рамаз приставил к его лбу пистолет и угрожающе повторил:

— Сколько?

Мастер, не испугавшись пистолета, собирался закричать, но, взглянув в полыхающие злобой глаза Коринтели, пошел на попятную и, загипнотизированный взглядом молодого человека, кивнул в знак согласия, взял пластилин и внимательно изучил его.

Положив сургуч на стальную пластину, Рамаз быстро растопил его и так ловко опечатал сейф, что сам остался доволен.

Первое и главное дело было закончено. Рамаз немного передохнул, вынул из кармана сигареты, но курить раздумал, боясь насорить пеплом, и сунул их обратно в карман. Поднял сумку, достал японский миниатюрный, но на диво чувствительный передатчик. На углы его он заранее прикрепил четыре маленьких магнита. Силы их притяжения вполне хватало, чтобы надежно удерживать передатчик. Место для него было выбрано заранее — средняя часть большого, старинного директорского стола. Если кто-нибудь что-нибудь уронит под стол и полезет за этой вещью, все равно не удастся углядеть прикрепленный снизу передатчик величиной со спичечную коробку — стол не позволит поднять голову и взглянуть наверх.