Рамаз снова задымил сигаретой.

Кахишвили молчал. Он не знал, что сказать и как поступить.

— Я жду вас! — улыбнулся Рамаз.

— Предоставляю выбор вам, — покорно откликнулся директор.

— Хорошо, будь по-вашему! Давайте возьмем какой-то день двухлетней давности.

Рамаз уткнулся головой в руки. В молчании, воцарившемся в кабинете, слышался только таинственный голос тишины.

Молодой человек резко поднял голову и впился глазами в Отара Кахишвили. Странно просветлевшие горящие глаза Коринтели наводили дрожь на директора, гипнотизировали его, приковывали к месту, отнимали желание протестовать…

— Я вижу… Да, я в жу…

Кахишвили затрясло от кликушеского голоса Рамаза.

Тот. высоко вскинув голову, уставился в пространство.

— Да. да, Москва… Люкс гостиницы «Будапешт». Осень. Прекрасный, теплый и солнечный октябрьский день. В номере двое — вы и академик Георгадзе… Вы, — Рамаз протянул правую руку в угол, — сидите в кресле. На вас темно-синий финский костюм… Под ним я вижу серый пуловер… Давид Георгадзе поправляет галстук перед зеркалом…

Рамаз поднялся на ноги. Глаза его по-прежнему смотрели куда-то в горнее пространство. Отступив на два шага, он замер.

Пораженный Отар Кахишвили не отрывал взгляда от напряженного, наэлектризованного лица молодого человека.

— На нем… На нем, — снова заговорил Рамаз, — серые брюки. Такой же жилет… На манжетах белой рубашки сверкают подаренные вами запонки с александритами. Если не ошибаюсь, вы купили их за границей, точнее, в Стамбуле.

Отар Кахишвили плавал в поту. В поту страха. Вытаращив глаза, смотрел он на Коринтели, стараясь не пропустить не только ни одного слова, но и ни одной его гримасы.

— Вижу накрытый стол. Точнее, остатки вчерашнего застолья… Стол, по-видимому, накрывали на четыре персоны. На нем — начатая бутылка коньяку, водка, пустая бутылка из-под боржома. Полная бутылка боржома стоит в холодильнике… Вы довольны, у вас лицо счастливого человека. Одна из приглашенных вчера, очевидно, была дамой… Так и есть, высокая, очень худая, но привлекательная дама… Сорока нет… Лариса Владимировна… Я не ошибаюсь! — Горящие глаза Коринтели встретились с переполненными страхом и удивлением директорскими глазами. — На пальце у Ларисы Владимировны, — не дождался ответа Рамаз, — японское колечко с жемчужиной, преподнесенное вами накануне.

— Хватит! — закричал вдруг Кахишвили, вскакивая.

— Не мешайте мне! — таинственно прошептал Коринтели, махая левой рукой, чтобы директор сел, и снова уставился в потолок.

Отар Кахишвили покорно подчинился, сел в кресло и сейчас же заметил, что глаза молодого человека, возведенные к потолку, закрыты, лоб орошен крупными каплями пота, а лицо бледно.

— Да, вы довольны, потому что Лариса Владимировна очень понравилась и академику. Вот, вижу… Георгадзе кое-как справился с галстуком… Провел ладонью по свежевыбритым щекам, подошел к гардеробу, снял с вешалки пиджак… «Налейте», — говорит он, не глядя на вас… Вы тотчас встаете и беретесь за бутылку с коньяком. «Да не коньяк, боржому», — останавливает вас академик. Вы снова ставите бутылку на стол и направляетесь к холодильнику. Отчетливо вижу, как вы поскальзываетесь и спиной падаете на пол… Краснея, поднимаетесь с пола. «Пустяки», — успокаиваете вы академика; вот слышу шутливый голос Георгадзе — слегка жестковатый от старости баритон: «В самом деле пустяки, не волнуйтесь, бывает и хуже. Скажите спасибо, что не растянулись вчера на глазах у Ларисы Владимировны». Я не путаю? Академик произнес эту фразу?

— Да-a, произнес! — промямлил Кахишвили.

— Я устал! — сказал вдруг Рамаз и опустился на стул. Вытер платком влажный от пота лоб, и лицо его как-то сразу стало спокойным. Выключился ток высокого напряжения, и валы, вращавшиеся за его лбом постепенно сбавляли обороты.

— Кто вы и что вам нужно? — жалобно спросил директор исследовательского института.

— Кто я, вам уже известно, сейчас скажу, что мне нужно! — Рамаз закурил.

Перед Отаром Кахишвили снова сидел заурядный молодой человек, беспечный и нагловатый. Таинственное, экзальтированное выражение его лица, минуту назад тяжко подавлявшее директора, сошло на нет, как клок распушенного ветром тумана. Сейчас он больше походил на бездельника, любителя побалагурить в кругу дружков, чем на человека, отмеченного сверхъестественным даром.

— Вы берете меня лаборантом. На большее я пока не претендую. Я, правда, третьекурсник, но в январе сдам экзамен за три оставшиеся курса и защищу диплом. Точнее, кандидатскую диссертацию. О ее уровне не беспокойтесь! Вполне возможно, что за мои исследования мне и докторскую присудят. Я категорически требую, чтобы именно вы уладили все технические вопросы. В ответ я постараюсь сторицею воздать профессору, порадевшему молодому человеку. Вы станете соавтором моих будущих трудов. Соавторство же моих открытий, дорогой профессор, молниеносно принесет вам мировую славу и упрочит тот авторитет, которым вы как директор среди коллег не пользуетесь.

— Как, у вас готов еще один труд? — Кахишвили на сей раз не решился иронизировать.

— Его не нужно готовить. Он написан и лежит в сейфе, — не оглядываясь, Рамаз снова ткнул большим пальцем в сторону сейфа.

— А дальше?

— Что «дальше»?

— Вы хотите присвоить чужой труд?

— Так же, как и вы! К тому же на фоне директора исследовательского института я выгляжу весьма благородно. Вы спите и видите себя единственным автором чужого труда. Я же предлагаю вам соавторство.

— Мне ничего не надо!

— Многоуважаемый директор, — и на этот раз слово «многоуважаемый» было обильно пропитано иронией. — Вы, кажется, забыли, кто я такой. Одна большая просьба — не заставляйте меня рыться в вашем пронафталиненном сундуке со старьем!

— Я ведь могу и милицию вызвать.

— Не можете, ничего вы, к вашему прискорбию, не можете, вернее, не вызовете по двум простым причинам. Не волнуйтесь, уймитесь, я не собираюсь драться с вами. — Рамаз в упор посмотрел на директора и многозначительно продолжал: — Я предлагаю сделку, выгоднейшую сделку, которая принесет вам мировую славу. А милицию вам не вызвать по двум, как я уже сказал, причинам. Первая — допустим, вы вызвали милицию. Что вы им скажете? Доказать затруднительно. К тому же, разве я не убедил вас, что у меня хорошо подвешен язык? Не дай бог мне раскрыть рот. Теперь второе — если вы обратитесь в милицию, я категорически потребую срочно открыть сейф. В этом случае пальма первенства в открытии пятого типа радиоактивности останется за покойным академиком.

Рамаз Коринтели встал. Бросил окурок в пепельницу и одернул пиджак.

— Поразмыслите, не порите горячку. Давид Георгадзе сошел в могилу с достаточно громкой славой. А у нас все впереди. Вам ведь нет еще пятидесяти четырех. Я надеюсь, что к двадцать седьмому января, к вашему дню рождения, мы сделаемся друзьями, связанными общим серьезным делом, и я смогу выпить за ваше здоровье старинную чашу с выщербленным краем! Вот моя визитная карточка. Через три дня жду вашего звонка. Встретимся где пожелаете. Я предпочитаю ваш кабинет или мою квартиру. Счастливо оставаться, товарищ директор!

Рамаз небрежно бросил визитную карточку и направился к выходу.

Отар Кахишвилн не поднялся. Окаменев, он продолжал сидеть в кресле, провожая глазами уходящего посетителя.

Рамаз взялся за ручку тяжелой дубовой двери, но, словно передумав открывать ее, повернулся к директору.

— Как у вас продвигается немецкий? — спросил он вдруг на немецком языке. — Если не ошибаюсь, вам никак не удается слово «цуферзихтлих»[4]. Но не это главное, в конце концов, вы легко можете обходиться и без этого слова. Главное — ваши потуги говорить без акцента претенциозны, но беспочвенны, а посему — смешны, запомни те это хорошенько, молодой человек!

«Молодой человек!» — вздрогнул Кахишвили. У него возникло такое чувство, будто дверь кабинета закрыл за собой не кто иной, как покойный академик Давид Георгадзе.