Хозяин открыл бар серванта.

— Есть «Сибирская», под икру и колбасу сама льется. Открываю?

— Как угодно.

— Теперь-то хоть узнал меня?

В ответ Рамаз уклончиво улыбнулся.

— Что улыбаешься?

— Просто так, как ни приглядываюсь, не могу узнать, — ответил Рамаз, хотя его подмывало ляпнуть хозяину квартиры, что он никогда не был знаком с ним, не то по гроб жизни не забыл бы его черные брови и неровные зубы.

Сосо оторопел. Бутылка и две рюмки, которые он собирался поставить на стол, застыли в его руках.

— Шутишь?

— Я совершенно не настроен шутить.

Шадури расставил на столе «Сибирскую» и рюмки. В глаза Коринтели бросились его непропорционально длинные руки.

— Я было подумал, что ты смеешься! — В голосе хозяина слышалась злость.

— С чего мне смеяться?

— Как же, Лали, небось, вспомнил, а меня не можешь?

— Кто тебе сказал, что я ее вспомнил? Она сама подошла и напомнила о себе. Она столько рассказала мне о наших отношениях, столько эпизодов нарисовала, что в конце концов я даже смутно припомнил их.

Шадури долго испытующе смотрел на гостя, желая прочесть по глазам Коринтели, врет тот или говорит правду. Затем он круто повернулся, прошел в кухню, открыл холодильник.

Внимание Рамаза привлек гобелен на стене.

Сосо скоро вернулся, неся тарелку с колбасой и плоскую плетеную хлебницу. На ней вместе с хлебом лежали тарелки, вилки с ножами, стояла открытая баночка икры.

— Не мое дело хозяйничать! — сказал Шадури, переставляя на стол баночку икры, и протянул гостю тарелку.

Нож и вилку Рамаз взял сам. С удовольствием вдохнул приятный запах черного хлеба и не церемонясь взял тонкий ломтик.

— Масла у тебя нет?

— Сейчас принесу, — сказал Сосо и опять отправился на кухню.

Рамаз снова поглядел на гобелен. Сванский пейзаж, вытканный грубыми кручеными нитками, притягивал взгляд.

Войдя в комнату, Сосо заметил интерес Коринтели:

— И гобелен не узнаешь? Помнишь, как он тебе нравился?

— Да, что-то припоминается, — неуверенно буркнул Рамаз, будто в каком-то полузабытьи. Интуиция подсказывала ему, что пора кое-что «вспомнить» и «восстановить в памяти». — Только… — не договорив, он наморщил лоб.

— Что «только»?

— Только не помню, чтобы он висел на этой стене.

Ответ был удачен, Рамаз попал, что называется, в «яблочко».

— Вот видишь! Уже вспоминаешь. Прежде он висел у меня в кабинете. Месяцев пять назад перевесил, — обрадовался Шадури.

«В кабинете? — улыбнулся в душе Рамаз. — Скажите, пожалуйста, для чего этому кретину с бронированным лбом нужен кабинет?» И после некоторого молчания обронил:

— Да, вспоминается как во сне.

— А ну, пройди в кабинет. Знакомые вещи, думаю, помогут тебе вспомнить нашу старую дружбу.

«Дружбу!» Рамаз положил свой кусок обратно в хлебницу и тяжело поднялся.

И кабинет оказался обставленным со вкусом, только принцип подбора и расположения книг на полках с первого взгляда позволял определить, что представляет из себя обладатель этих сокровищ.

— Выходи, все готово! — донесся голос Шадури.

Рамаз вернулся в столовую, устроился в кресле и взял приготовленный хозяином бутерброд. Шадури наполнил рюмки.

— Ты, наверное, помнишь, что я не любитель произносить тосты, но одно все-таки хочется сказать — за твое спасение!

— За спасение! — Рамаз чокнулся с Сосо и залпом выпил.

После третьей рюмки даже Шадури с его густыми черными бровями и неровными зубами показался Рамазу славным малым. Только его длинные, как у орангутанга, руки продолжали вызывать отвращение.

— Скажи, как на духу, ты в самом деле не узнаешь меня? — спросил Шадури, в четвертый раз наполнив рюмки. Не дожидаясь ответа, он сходил на кухню и принес новую бутылку, хотя в старой оставалось еще достаточно хмельной влаги.

— Не откупоривай. Я столько не выпью. Не забывай, что я недавно из больницы.

— В самом деле не узнаешь? — повторил Сосо недавний вопрос.

— Твое лицо никак не восстанавливается, хотя в голосе ловлю знакомые интонации.

«Знакомые интонации, — повторил он про себя. — Не слишком ли сложно для этого идиота я изъясняюсь? Да и возможно ли когда-нибудь забыть его взгляд!»

— Ты совсем потерял память?

— Полностью, — беззаботно ответил Рамаз, вертя в руке рюмку.

«Интересно, сколько же лет товарищу Шадури? Вероятно, тридцать».

— Когда после лечения пришел в себя, о чем думал?

— Почти ни о чем. Наверное, потому, что не знал, о чем думать.

— И разговаривать разучился?

— Разговаривать? — растерялся Коринтели. — Представь себе, разучился!

— В первые дни ни одна мысль не приходила в голову?

— Как не приходила, я думал.

— О чем все-таки?

— Удивлялся, где я, кто эти люди в белых халатах.

— Как ты думал?

— Как все думают, так и я.

— Нет, я не о том. Когда человек думает, он думает на каком-то языке. Чаще всего на родном. Отсюда выходит, что сознание, мысли оформляются словами. А ты?

— Что я?

— Раз ты забыл слова, как же ты думал, как выражались твои мысли? Ты только что сказал — «кто эти люди в белых халатах», как ты думал о «белых халатах», если растерял слова?

«Ого, товарищ Шадури не круглый идиот», — улыбнулся в душе Рамаз.

— Откровенно говоря, не помню, как я думал. Помню, что сначала было трудно разговаривать. Не находил слов. Одно мне помогло. Часов по четырнадцать в день доносились до меня голоса врачей. Они то переговаривались, то справлялись о моем самочувствии. И так — в течение нескольких месяцев. После выхода из больницы я многое вспомнил, но, видимо, не так отчетливо, как когда-то возникало в памяти или, скажем, как я помню вчерашний и позавчерашний дни. Многие случаи из прошлой жизни являются мне туманно, бессвязно, кусками. Я не теряю надежды, что со временем все поправится.

Молчание.

— Хочешь верь, хочешь нет, свою сестру и то не узнал! Налей! — сказал вдруг Рамаз.

Сосо наполнил рюмки и откупорил вторую бутылку.

— Говорил же, не открывай!

— А меня так-таки и не вспомнил? — не отставал Шадури.

Рамаз пристально посмотрел на него.

«Кто он и что связывает Коринтели с этим человеком?»

И вдруг он решил рискнуть:

— Где мой пистолет?

У Шадури просияло лицо. Рамаз понял, что снова попал в десятку.

— Помнишь?

— Нет. Не понимаю, как я его потерял. Найдя дома патроны, я долго ломал голову — видимо, у меня был и пистолет. Вот и сейчас, как в тумане, брезжут пятна автомобильных фар, пробиваются в уме какие-то воспоминания. Вот как будто…

Молчание.

— Как будто… Нет, ничего не вижу! — раздосадованно тряхнул головой Рамаз. — Пистолет у тебя?

Шадури встал и вышел в спальню. Коринтели проводил его взглядом. В душе он праздновал первую победу.

«Если сам не станет рассказывать, надо подбить, чтоб выложил как можно больше», — решил Рамаз.

Минуты через две Сосо вернулся и положил перед гостем пистолет.

Рамаз некоторое время молча разглядывал хромированный ТТ. Потом осторожно взял его в руки.

— Заряжен, обойму вынь!

Коринтели сам поразился, сколь мастерски вытащил ее.

— Что же все-таки произошло в тот день?

— Ты в самом деле не помнишь?

— Не помню. Меня скоро инфаркт хватит от всех этих «помнишь», «не помнишь», — рассердился Рамаз. — С какой стати и какой смысл мне обманывать тебя?

— Если не помнишь, стоит ли напоминать?

— Я должен знать, что произошло. Из разговора с тобой я уяснил одно: со мной произошло что-то важное. Может быть, твой рассказ заставит меня вспомнить больше, чем один этот эпизод.

Шадури недоверчиво заглянул ему в глаза.

Рамаз выдержал два тонких раскаленных луча, брызнувших из его зрачков.

— Стоит ли вспоминать?

— Не только стоит, обязательно!

Молчание.

— Не нужно. Лучше выпьем. Все равно ничего радостного и приятного я не расскажу. Я сам как кошмар вспоминаю то, что с нами случилось. Мне неизвестно, совсем ты выздоровел или нет. С какой стати я должен расстраивать тебя? (Молчание.) Очень хорошо, что ты ничего не помнишь!