Мутный взгляд незнакомца наводил оторопь, и Рамаз поспешил отвернуться. Однако глаза незнакомца по-прежнему обжигали затылок. Рамаз резко обернулся. Бровастый парень все так же упорно смотрел на него. В открытом рту виднелись неровные, как запавшие клавиши, зубы.

Рамаз сразу отвернулся и посмотрел на площадку. Охваченный каким-то неприятным чувством, он не заметил, как у микрофона сменился оратор. Сейчас выступал заместитель академика по институту Отар Кахишвили. Бледный как полотно, он то и дело запинался, голос его дрожал.

«Отчего так побледнел этот вечно краснощекий человек, почему у пего дрожит голос? — попытался переключиться на другое Рамаз Коринтели, встревоженный мутным взглядом незнакомца. — Неужели от горя? Не думаю. Записной демагог, он всегда считал себя незаурядным оратором, и кончина директора не заставила бы его голос так вибрировать, тем более что скорбь, вызванная смертью академика, в данном случае исключается полностью. Итак, почему он волнуется? Почему набухли вены на висках? Экая загадка! Сегодня он впервые держит речь в качестве будущего директора исследовательского института астрофизики. От этой речи многое зависит. Где еще он найдет подобную аудиторию? Члены правительства, президент Академии наук, вице-президенты, множество прославленных ученых и исследователей!.. Неужели он сменит академика Георгадзе на этом посту?!» — Рамаз взглянул на своего второго зама, на секретаря институтского парткома, на заведующих отделами. Недовольно покачал головой. Он понимал, что институт, двадцать лет назад с огромными баталиями сколоченный Давидом Георгадзе, в дальнейшем окрепший и прославившийся во всем мире исследовательский центр, отныне покатится под откос и превратится в рядовое провинциальное научное учреждение.

Затылок снова обожгли два острых луча, пущенные из мутных черных глаз.

Рамаз сдерживал себя, чтобы не смотреть назад. Перед глазами и без того маячили долговязая фигура, черные волосы, густые брови и неприятно круглые глаза незнакомца.

«Где я видел эти глаза? — подумал вдруг Рамаз. — Видел же, действительно видел где-то!»

Заместителя академика сменил Сергей Орлов, Орлова — ученый из Армении.

Рамаз думал о незнакомце, почти не слыша выступающих, но временами по задевшим внимание фразам понимал, что все как один плывут по трафаретному течению.

«А не показалось ли мне?»— невольно усомнился он и повернул голову назад. Взгляд черноволосого верзилы ударил его, как камень, пущенный из пращи.

На этот раз Рамазу удалось сохранить внешнее спокойствие. Как ни в чем не бывало он перевел взгляд на других, осмотрел около двадцати человек и лениво отвернулся.

«Кто он, что ему нужно от меня?

Может быть, ему нужен настоящий Рамаз Коринтели?»

На сердце лег пласт льда. Поначалу тонкий, он становился все толще и плотнее.

Рамаз даже не услышал, как закончился митинг.

Не заметил, как рядом с ним очутился Зураб Торадзе.

Когда тот положил ему на плечо руку, он дернулся, словно от удара током. Ему показалось, что это незнакомец дотянулся до него неестественно выросшей рукой, непропорционально длинной по сравнению со всей фигурой.

— Выйдем! — тихо, почти шепотом бросил врач.

Только сейчас дошло до Коринтели, что из динамиков черным туманом плывет траурный марш Шопена. Он молча подчинился Торадзе, и через три минуты они выбрались на улицу.

— Пошли сядем в машину. За процессией не потащимся. Для чего нам мучиться? Поедем на кладбище другой дорогой.

— Пусть сначала вынесут. А потом поедем, как вам угодно.

Зураб Торадзе кивком головы согласился с ним и тут же, расплывшись в улыбке, поздоровался с кем-то.

Ровно в пять гроб вынесли из института. Когда сходили по ступенькам портала, голова академика несколько раз качнулась.

Рамаза передернуло. Оставив главного врача, он протиснулся ближе к гробу.

«Неужели это почерневшее, как передержанный в огне фарфор, чучело когда-то было академиком Давидом Георгадзе?»

Сам не зная как, он придвинулся к гробу и сменил какого-то молодого человека.

Он не мог и предположить, что истощенное тело академика окажется таким тяжелым. Через несколько шагов он понял, что с его стальными мускулами смешно говорить о тяжести гроба. Десница Рамаза Коринтели удержит не только край гроба, но и весь сумрачный небесный свод. Он чувствовав, что в глазах у него темнеет. Потом ходуном заходила грудь. Сердце от перегрузки гудело, словно перегревшийся мотор, и казалось, вот-вот разорвется.

— Все закончится через час. Второго такого тяжелого дня в вашей жизни уже не будет, — своим обычным приподнятым тоном произнес Торадзе, когда машина выехала на свободную магистраль и покатила к кладбищу.

— Давайте не будем об этом говорить, — грубо оборвал его Рамаз, — и вообще, мне надоели ваши сентенции. Я не маленький. И не считайте меня, бога ради, двадцатитрехлетним студентом. Вам прекрасно известно, что я сознательно пошел на такой шаг и ничуть не жалею. Я приблизительно знал, что делаю и что последует за пересадкой мозга. Но, видимо, в спешке не учел всего. И вы, уважаемый главный врач, учли не все!

— В частности?

— В частности? Сейчас объясню. Мой мозг вы пересадили в голову Коринтели. Я превратил его тело в интеллектуального, мыслящего человека, о таланте и способностях которого скоро заговорит народ. Взамен он одарил меня своими опозоренными именем и фамилией, скандальной биографией, шлейфом преступлений, может быть, уголовных преступлений и даже убийств!

— Что вы?!

— Дайте мне договорить! Я в своем праве. У моих подозрений реальная почва.

Перед глазами Рамаза с такой отчетливостью возникли мутные глаза черного верзилы, что он невольно оглянулся на едущие рядом машины, не сидит ли в них какой-нибудь соглядатай, сопровождающий его на кладбище.

«И все же где я его видел? Откуда помню эти глаза? А ведь точно видел и знаю?!»

На кладбище они прибыли рано. Процессия, наверное, не прошла и половины пути.

Зураб Торадзе поставил машину в удобном месте.

— Давайте договоримся об одном, — сказал он, прежде чем выйти. — Не будем сегодня трепать друг другу нервы. Заранее предупреждаю, как бы вы ни старались вывести меня из равновесия, у вас ничего не получится. Сегодня у меня праздник, который завтра или послезавтра сделается всемирным. Я, Зураб Торадзе, первый и пока еще единственный в мире ученый, создал человека, вышедшего из чрева двух матерей, создал человека, который нес собственный гроб, провожал в последний путь свой прах.

— Прикуси язык, не то задушу, как бездомного щенка! — зарычал Рамаз Коринтели.

Яростный взгляд юноши не на шутку испугал врача. Он сразу сник и жалко посмотрел на Коринтели. Увидев его горящие злобой глаза, перекосившееся от омерзения лицо и трясущуюся челюсть, он с ужасом понял, что рядом с ним сидит кровожадный убийца.

Траурный митинг продолжался на кладбище.

До конца процессии, как водится, не дошла и пятая часть пришедших на похороны, однако у могилы собралось достаточно много народа.

Рамаз стоял очень далеко. Голоса выступавших не долетали до него. Никто из говоривших его не интересовал. Сзади, в трех шагах от него, облокотился о дерево Зураб Торадзе.

— Убедительно прошу вас, оставьте меня и вообще не вяжитесь, пока не позвоню! — процедил Рамаз.

Врач усмехнулся и повернул к выходу.

— Еще одно! — пригвоздила его к месту посланная Коринтели фраза. — Я — единственная в мире личность, вышедшая из чрева двух матерей, посему мне нужно денег в два раза больше, чем ваша подачка. Убедительно прошу, учтите это с сегодняшнего дня!

Торадзе не произнес ни слова. Несколько мгновений он в бешенстве смотрел в спину юноши. Затем повернулся и поспешил к машине.

Народ начал медленно расходиться. Не слышалось ни туманных, монотонных речей выступающих, ни траурного марша Шопена. Наконец у могилы остались только несколько родственников да могильщики. Те поправили холмик, накрыли его венками, наскоро выпили за упокой души академика.