С этой минуты тон разговора изменился. Председатель колхоза, кажется, понял, что его дело проиграно. Белов предполагал, что Ясави встанет и протянет ему руку: ну, мол, твоя взяла. Но председатель колхоза не сдавался.
— Тебе хорошо, Алтынбаев, ты приедешь и уедешь. А мне оставаться с народом… С приезжими ты ведь знаешь как: сначала он попросит немного, а как только заберется в дом, так и ноги на стол… — Он посмотрел на собеседников. — Вот я и хочу выяснить — что же дальше будет? Вдруг им не хватит того, что дали? А дали мы немало, гектаров двести пятьдесят, не меньше.
Белов попытался успокоить председателя колхоза:
— Больше не понадобится. Мы поставим всего четыре вышки.
Ясави впервые обратился к Белову:
— Нефть твоя — верное дело? И раньше не раз к нам наведывались ученые — и все уходили ни с чем.
Белов утвердительно кивнул головой:
— Не беспокойся, дело верное!
Хитрый крестьянин опять спрашивал у секретаря обкома:
— Коли так, что станет с нами, с нашим колхозом? Землицу придется оставить, аул бросить?
Алтынбаев взглянул на карманные часы, повернулся к Ясави.
— Ты тут, как я вижу, здорово отстал от больших дел. Укрылся за хребтами, как за китайской стеной… Прислушайся, и до тебя из-за гор донесутся голоса тысяч людей, стук лопат, грохот машин. За триста километров от тебя строят Магнитку. На одном коне, брат, в коммунизм не въедешь. Нужны машины. Их будет во много раз больше, чем сейчас. А машина не лошади, их водой не напоишь. Им нужно горючее. А где его взять?..
— Разве я о себе пекусь? За колхоз боюсь, — не сдавался Ясави.
Белов окончательно потерял терпение.
— За печными трубами аула постарайся разглядеть и высокие трубы заводов, — спокойно продолжал Алтынбаев.
Но Ясави будто пчела укусила, он настаивал на своем:
— Для кого же мы растим хлеб? Только для своих желудков?
Секретарь обкома не выдержал:
— Такой разговор можно вести без конца. Хочешь ты того или нет, а придется тебе еще раз собрать народ. Послушаем, что колхозники скажут.
Ясави, насупившись, пробормотал:
— Сам говори с аулом, я отказываюсь…
Белов не проронил больше ни слова. Да его вмешательства и не требовалось. Все, что он мог сказать, сказал Алтынбаев.
3
Карасяй провожал их мычанием коров, песней девушек, звоном галлямовского молота. Будет буровая контора, будет!..
Если бы сейчас Бурана увидели односельчане, охочие до шуток, они непременно подняли бы его на смех. Тоже, мол, нашел работу. Стоило из-за этого бросать кузницу!
Хорошо, что они еще не видят, как Буран по указанию геолога собирает пробы, пишет этикетки. Ему не привыкать носить вещевой мешок, разве это груз для такого богатыря, как Буран!
Но и вещевой мешок, наполненный пробами, и геологический молоток — это совсем не то, о чем мечтал Буран. В будущем он надеялся рано или поздно работать у станка или машины. Он верил: Белов найдет нефть…
— Слушай, Буран, неужели нет в Карасяе парней, которые согласились бы пойти к нам работать?
— Как не быть… Надо поговорить кое с кем. Какую работу обещаешь?
Белов внимательно поглядел на него. Ему понравилось, что Буран спрашивает не о зарплате, а о работе.
— Мастеров и бурильщиков нам пришлют, а подсобных рабочих придется набирать на месте. Не выписывать же их из Баку или из Верхнечусовских Городков…
— Значит, мы только в подсобники и годимся? — обиженно спросил Буран.
— Сегодня — подсобник, а завтра — буровой мастер. Тут уж от человека будет зависеть!
Буран заметно повеселел.
— Ребята найдутся. Как бы вот только Ясави опять не затормозил дело. Он все боится, что мы разорим колхоз.
— А в соседних аулах?
— Наберем. Из нашей долины всегда уходили на отхожие промыслы. К нам еще охотней пойдут: работа под боком, почти дома…
Бурану хотелось расспросить инженера о будущей работе, но тот задумался, и карасяевец не стал лезть к нему с расспросами, резонно рассудив, что успеет еще все разузнать, когда придет время.
4
Так же как Алтынбаев мечтал о новом городе Черниковске, Белов мечтал о нефтяном городе. Если бы нашелся человек, который в эти горячие дни догадался спросить его об этом городе, Артем Алексеевич, не моргнув глазом, показал бы ему, где встанут буровые вышки, где пройдет железная дорога и где развернется строительство соцгорода.
Ему уже слышался перестук вагонных колес, далекие паровозные гудки, от которых он успел отвыкнуть, звон колокола на пожарной каланче. Он видел афиши кинотеатра, мысленно читал свою городскую газету…
Город появится обязательно! И в нем будет все иначе, чем в других городах. У него будет свое лицо!
Красная площадь есть только в Москве. Невский проспект — в Ленинграде. Крещатик — в Киеве, Дерибасовская — в Одессе! Белов был бы рад, если бы туристы приезжали в Ташкент только ради того, чтобы увидеть сказочную красоту улицы Навои…
Ему вспомнились города, в которых он бывал. К несчастью, почти всюду так однообразна архитектура. И даже названия улиц одни и те же: улица Восьмого марта, Парижской коммуны… И это в тысячах городов! Конечно, не следует забывать о женском празднике, но нельзя допускать такое унылое однообразие. Куда бы ты ни попал, везде одни и те же названия. Точно человек приговорен всю жизнь читать одну и ту же книгу.
Если бы это зависело от него, он сам придумал бы названия будущих улиц еще не существующего города. Например, аллея Высоких тополей, или площадь Первого свидания, или переулок Первой вышки, или парк Поющих соловьев.
В жизни должно быть больше тепла, ласки. Не только суровая политика, но и лирика… Они, ей-ей, не помешают друг другу.
…Стоит только оглянуться, чтобы увидеть Девичью гору. Бурану вспомнилось, как накануне отъезда на действительную службу они с Камилей забрались на самую вершину. Словно это происходило не три года назад, а только вчера.
Они стояли и смотрели на свою долину, провожая солнце. На вершине еще играли его лучи. Закат покрывал легким румянцем стволы берез, он проложил багряные тропы через мелкие озера и перекинул оранжевый мост через Белую. До облаков, казалось, можно было дотронуться рукой. Стоя над пропастью, они чувствовали себя хозяевами своего счастья.
С тех пор все изменилось. Потеряли они свое счастье.
…Всадники неторопливо ехали по пыльной дороге, петляющей по дну ущелья. Потные кони, вытягивая губы, на ходу тянулись к траве.
До слуха Артема Алексеевича донеслись странные звуки, напоминающие то свист, то цоканье копыт.
— Это что за птица?
— Иволга.
— Кого-ково… кого-ково… — несколько раз прокудахтала тетерка.
Белов с любопытством оглянулся вокруг. Где-то равномерно бил клювом дятел. И снова поплыли незнакомые звуки: пис-хурк, пис-хурк…
Буран объяснил:
— Рядом болото. Вальдшнеп.
Белов поймал себя на мысли, что последние дни, после того как он опозорился перед карасяевцами и не смог отличить пшеницу от ячменя, он стал внимательней к природе. Кто знает, не устроит ли ему когда-нибудь жизнь экзамен по цветам или птицам!
От птиц мысли его сами собой обратились к Людмиле Михайловне. После того памятного разговора у палатки она ни разу больше не расспрашивала его, уверен ли он, что найдет нефть, и не пугала его судом. Кажется, она даже жалела, что слишком близко к сердцу приняла тогда его судьбу.
Интересно, думает ли она о нем в его отсутствие? Или — «с глаз долой, из сердца вон»? Как она его встретит? Белов вдруг вспомнил их последний разговор перед отъездом его в Карасяй и решил, что на особенно ласковую встречу рассчитывать не приходится…
Ему хотелось поразить девственное воображение карасяевцев, и вечером накануне отъезда он попросил Людмилу Михайловну вычертить в красках контурную карту Бельской долины и нанести на нее будущие буровые вышки. Расчет его был прост и казался ему блестящим: когда упрямые карасяевцы увидят на карте между знакомой им с детства вершиной Девичьей горы и голубой излучиной Белой четко вычерченные тушью силуэты буровых вышек, у них руки не поднимутся голосовать против этих вышек в натуре!
