Буран забеспокоился. Хотя и неудобно оставлять гостей, надо торопиться, — мало ли что может натворить рассерженная река!.. Аул третий день ждал этой минуты. Люди не спали по ночам, все прислушивались: не взбунтовалась ли Белая?

Буран, войдя в избу, взволнованно сообщил:

— Река тронулась! Сбегаю посмотрю.

— Я тоже с вами! — поднялся Хамзин.

— Подождите меня, только оденусь, — заволновался и Великорецкий.

Женщины были в другой половине избы и не заметили суматохи.

Шум и грохот усилились. Под ногами вертелись собаки. Весело кричали мальчишки, не понимая, почему хмурятся их отцы и деды.

На берегу уже собралась толпа карасяевцев. У самой воды сидел на корточках старик Шаймурат. Он молча следил за внешним валом. Вдоль берега двигалось ледяное поле, огромные глыбы льда вздымались, становились на дыбы, вползали на берег, разрушая его. Буран не чувствовал страха. Океан не так завывал! Посмотрели бы карасяевцы, какие волны поднимал северо-восточный ветер!

Зимой люди прячутся в избах за плотно закрытыми дверями. Ледоход распахнул настежь двери, вывел всех на улицу. Люди расстегнули воротники, вдохнули свежий ветер. На душе у Бурана стало радостно. Исчезла внутренняя скованность, точно ее сняла река, сбросившая с себя толстый ледяной покров. Сбрось и ты, Буран, свое горе, распахни шинель, подставь грудь весеннему ветру!

Пусть грохочут и разбиваются ледяные громады. Пусть порывы ветра клонят к земле молодые ивы, пусть неистовствует природа. Ему хотелось громко крикнуть: «Слушайте, весна идет!»

Буран стоял на яру, сняв фуражку и подставив лицо ветру. Он всматривался в далекие силуэты горных вершин. Где-то там, в горах, была Камиля.

Вдруг он услышал голос Хамзина:

— Смотрю на вас и думаю: поехали бы вы с нами! Нам нужны такие молодцы.

«Может, и правда податься с ними?» — мелькнула мысль. И тотчас же пришла другая: «Погожу. Старикам надо помочь».

Буран увидел, как Шаймурат поднимается на берег…

— Не зальет. Аул может спать спокойно, — сказал он.

А за спиной старика бухала река, шуршали льдины, слизывая глину яра.

Шаймурат подошел к приезжим.

— Народ болтает — вы уходите в горы и вам нужен проводник? — спросил он.

Хамзин окинул его недовольным взглядом, сухо ответил:

— Нам нужны молодые парни.

— Когда старый человек обращается к тебе, первым твоим словом должно быть приветствие. Так нас учили…

Хамзин опешил. Великорецкий с любопытством взглянул на старика.

— О чем он просит? Чего тебе надобно, старик?

— Кто из вас самый главный? — спросил Шаймурат по-русски.

— Допустим, я.

— Так слушай меня, старший. Я хочу идти в горы вместе с вами. Слышал я, вы забираетесь в самые глухие места. Такие спутники мне нужны.

— Допустим, мы вам подходим, — вмешался Хамзин. — А что вы у нас будете делать? — Он критически оглядел старика: одни кости, прикрытые старой шинелью…

— Смотреть за лошадьми. Пахать. Ухаживать за пчелами. Если надо, плести лапти. Бишбармак[7] готовлю. Землю копать могу, — стал перечислять Шаймурат, загибая скрюченные маленькие пальцы, и неожиданно закончил: — Кумыс умею пить.

Хамзину не понравился словоохотливый старик.

— Бабай, тебе бы на печке лежать, а не о работе думать.

Старик недружелюбно покосился на него.

— Как известно, свежий воздух и воздержание в пище закаляют человека. Я надеюсь прожить до ста лет.

Буран вмешался в разговор:

— Лучшего проводника вам не найти ни в Карасяе, ни в соседних аулах.

Хамзин недовольно спросил:

— А сами вы отказываетесь окончательно?

— Пока не знаю. Если надумаю, я вас разыщу.

Ему не хотелось никого посвящать в свои планы.

Через день Шаймурат ушел с геологами в горы.

Буран тщательно обстругивал каждую доску: ведь воротам стоять многие годы. По ним будут судить о мастерстве и сноровке того, кто их построил. По старому обычаю карасяевцы гордятся своими воротами, украшенными резьбой. И Буран не ударит в грязь лицом.

Рубанок однообразно скользит под рукой, желтые кудри стружек с шуршанием отлетают в сторону.

Вот поставит Буран ворота и подастся в горы или в город. Не жить ему в Карасяе без Камили. Уехала она — и как будто всю красоту и радость увезла.

Буран вздохнул. От Камили нет ни слуху ни духу, точно в воду канула. Карасяевцы долго сплетничали по этому поводу. Одни утверждали, что Камиля вышла замуж, другие предполагали насилие.

— По доброй воле Камиля не стала бы с ним даже разговаривать. Хамит на все способен. Разве он не вышел сухим из воды, когда был арестован? Правда, ему повезло — избитый человек выжил…

Буран не вступал ни в какие разговоры. Ему не нужно сочувствие людей и не интересуют их догадки. И без того тошно. Да разве куда денешься от болтовни? Как-то заглянул к нему Хайдар. Теперь он все время пропадал в поле. Известно, кто весной пашет, тот осенью жнет. Загорел, лапти почернели в борозде.

— Все хозяйством занимаешься? — спросил Хайдар, устало опускаясь на бревно. — Да, за эти ворота трудодней не запишут. А в вашей семье ведь один отец работает в колхозе. Или ты решил махнуть рукой на родной аул?

Буран свернул козью ножку. Задымили помолчали.

— Не знаю еще, как решу!

Хайдар засмеялся.

— Дороги зовут?

В самом деле, что мешало Бурану ходить за плугом? Зов дороги или тоска по любимой? Может быть, и это, но скорее всего мечта. Мечта, отнимающая спокойствие у человека.

С детства его безотчетно тянуло к машинам. С большим трудом через райком комсомола добился он зачисления на курсы трактористов, но пришел срок, и Бурана призвали в армию. Армия усилила любовь к технике. Приборы там были зорче человеческих глаз, автомобили мчались с такой скоростью, что за ними не угонишься на самом быстроногом скакуне. Куда там хваленым карасяевским жеребцам! А вездеходы, которые взбирались на крутые склоны гор, амфибии, что плавали на воде! А пушки! Стреляешь здесь, а снаряды летят далеко за горизонт. Оказывается, кроме Карасяя и похожих на него деревень, где дедовским способом выращивали хлеб, был другой мир.

На призывной комиссии он попросился в танковую часть и выдал себя за тракториста. Да ничего не вышло. На проверке выяснилось, что он совсем не умеет водить машину. Медицинская комиссия тщательно проверила его глаза и слух. Видел и слышал он отлично. Думал, что быть ему моряком. С председателем комиссии такой разговор вышел. «Тебя, Авельбаев, — говорит, — во флот можно зачислить, только не в русский, а швейцарский!» А сам смеется. Буран не понял, почему он смеется, и с обидой сказал: «Почему в швейцарский? Я у себя хочу служить!» «Потому, что у Швейцарии нет морского флота. У тебя, — говорит, — двух сантиметров в грудной клетке не хватает».

Зачислили в погранчасть. Мечтал сесть на танк, а посадили на коня и дали в руки винтовку. Всю свою любовь он отдал своей винтовке. Такого же восторженно-бережливого отношения к ней требовал и от подчиненных бойцов, когда стал командиром отделения. Ну и доставалось же им, бедным!..

После окончания службы комиссар полка посоветовал ему поехать на большую стройку, о которой писали в газетах. Наконец-то могла осуществиться его мечта! Но на дороге встала Камиля. Он, конечно, не стал говорить седому комиссару о девушке, в армии не положено распространяться о любви…

Не дождавшись ответа, Хайдар сказал:

— Что касается меня, то я налегаю на плуг, а осенью о свадьбе думать буду…

По небу плывут облака — белые барашки, тихо вокруг.

— Тебе пора жениться. Зифа — стоящая девчонка. Я ее вчера на улице видел… — поддержал его Буран.

Внезапно тишина была нарушена отчаянным свистом, пронзительным гиканьем и звоном маленьких колокольчиков, которые обычно подвешивают к дугам во время свадебных выездов. Буран взглянул на улицу, и его глазам представилась знакомая картина: пять или шесть мальчишек бежали, схватившись за руки, как будто катился громадный клубок перекати-поля. Мальчишек сопровождали собаки, взвизгивая и яростно лая. Ребята остановились перед недостроенными воротами, дружным хором заорали: