Уникальна скульптурная группа коня и лыжника на рукояти бронзового ножа из Ростовкинского могильника (Матющенко, 1970, рис. 5). Выделены мускулы животного, морда тщательно детализирована, ощущается трепет «дышащих» ноздрей. В высоком рельефе выполнены грива и торчащие уши коня. Еще большей экспрессией пронизана фигура лыжника. Фигурка лошади на рукоятке ростовкинского ножа сопоставима с изображением коней на навершии бронзового ножа из Сейминского могильника в бассейне Оки (Бадер, 1970б, рис. 52). Ноги и там и здесь даны в характерной для уральской скульптуры манере: передние — прямые, задние — под углом (ср. с деревянным лосем из Горбуновского торфяника). Сравнительный анализ обоих изображений фиксирует их стилистическое единство, которое особенно проявляется в передаче рельефов деталей головы животного: стоящая грива, выступающие плоскости глаз и т. д.

Появление изображений барана у лесостепного населения Западной Сибири — видимо, результат контактов со степняками, в искусстве которых этот образ известен с эпохи ранней бронзы. В этой связи интересны два изображения бараньей головы из камня, найденные в Хакасско-Минусинской котловине и хранящиеся в Минусинском и Хельсинском музеях (Tallgren, 1938), а также происходящий оттуда же каменный сигарообразный стержень с головой барана (Радлов, 1894, табл. XXII). Подобные стержни принято относить к окуневской культуре (Леонтьев, 1975, с. 65). Среди окуневских каменных изваяний известны два с высеченными вверху скульптурными головами баранов (Вадецкая, 1967, табл. 22; Липский, 1970а, рис. 10). От западносибирских окуневские скульптуры отличаются сочетанием при оформлении морды животного рельефа с гравировкой.

Наскальные изображения. Полнее всего исследованы на Урале (Чернецов, 1964б, 1971), где они выполнялись охрой. Анализ и классификация уральских наскальных рисунков по сюжетам позволили В.Н. Чернецову выявить повторяемость определенных композиций на скалах разных рек. Используя параллели из обрядности и искусства обских угров, В.Н. Чернецов предложил убедительную реконструкцию календарных охотничьих празднеств, при которых создавались эти писаницы. Он выделил три основных сюжета; из них два могут быть отнесены к эпохе бронз, третий — к эпохе железа.

Первый сюжет — изображение зверя (лося, оленя или косули) в сочетании с солярным знаком и изображением небосвода, а также варианты без солярного символа, но с рисунком ловчих орудий или сооружений. Наиболее «классическая» композиция зафиксирована на скале Зеньковская у р. Тагил (рис. 123, 1). Лоси здесь очень динамичны. Морда очерчена параболой и не детализирована, что характерно для уральских писаниц; туловище выполнено в «скелетном» стиле. К этому же времени следует отнести композицию на Писаном Камне (р. Серьга; Чернецов, 1971, табл. XVI), где изображен человек с круглой головой и дугообразными руками, опирающимися на бедра. Рядом с ним фигуры животных, наверху знак небосвода.

Второй сюжет — водоплавающая птица с солярными знаками. Он менее характерен. На Змиевом Камне (р. Тагил; Чернецов, 1971, табл. XIX, рис. 46) есть рисунки птиц со своеобразной трактовкой поднятых крыльев: параллельно верхнему контуру тела птицы проходит прямая линия с небольшими отростками по обе стороны. Аналогичным образом, только с отростками в одну сторону, изображено крыло бронзовой птицы из Самуся IV.

Раскрывая смысл древней уральской наскальной живописи, В.Н. Чернецов связывает ее с обрядами, темой которых, с одной стороны, было «привлечение добычи в ловушки и удержание ее в них», а с другой — весеннее оживление природы, идея размножения. Последняя идея воплощалась в солярно-небесных символах, сопровождавших на уральских писаницах фигуры лосей и водоплавающих птиц (Чернецов, 1971, с. 83).

А.А. Формозов, говоря о хронологии уральских наскальных изображений, приходит к выводу, что они созданы в неолите и в эпоху бронзы (Формозов, 1973, с. 261). Однако стилистический анализ третьего сюжета позволил В.Н. Чернецову сопоставить его с культовым литьем и гравировками на металлических дисках и зеркалах железного века. Примечательно, что третий сюжет выполнялся, как правило, на других камнях, отдельно от первого и второго сюжетов, причем есть скалы, где представлен лишь третий сюжет.

Ведущий образ Томской и Тутальской писаниц — лось (Окладников, Мартынов, 1972). Рисунки вырезаны, выбиты или прочерчены. Стилистически к писаницам Томи примыкает Турочакская на р. Бие (Алтай), где изображения лося выполнены красной краской (Окладников, Молодин, 1978, с. 11–21). Характерные черты животного гипертрофированы, головы вытянуты, морды неестественно раздуты и выгнуты. Начальную стадию такой манеры передачи образа можно проследить на писаницах Прибайкалья в глазовское время (Студзицкая, 1981, с. 42). Нарушены и пропорции тела: задняя часть значительно меньше передней.

А.П. Окладников и А.И. Мартынов (1972, с. 180–186) относят эти изображения к неолиту, опираясь на их сходство с предметами мелкой пластики. Сам этот прием вполне закономерен, но, к сожалению, подтверждающие аналогии взяты на памятниках, датирующихся эпохой металла: Базаиха, Горбуновский торфяник и др. Н.В. Леонтьев, сопоставляя манеру передачи образа на томских писаницах с окуневскими, отмечает их стилистическое сходство: силуэтное оформление головы, перекрывание одной ноги другою и т. д., что позволяет отнести рассмотренные изображения лосей к окуневскому времени. Некоторые из них выполнены в «скелетном» стиле.

Интересна группа лосей с «отсеченной» головой, датируемая эпохой раннего металла (Формозов, 1969, с. 102). К этому же времени Н.В. Леонтьев (1978, с. 102) относит фигурки «прыгающих» оленей-лосей. Часть лосей Тутальской и Томской писаниц стилистически близка кулайским бронзовым изображениям и должна быть отнесена к эпохе железа. К кулайскому времени, видимо, относится и рисунок медведя на Томской писанице (Окладников, Мартынов, 1972, рис. 132).

На Томской и Тутальской писаницах представлен еще один сюжет, возникновение которого в сибирском искусстве следует связывать с эпохой бронзы, — фантастический образ человека-птицы (Окладников, Мартынов, 1972, рис. 169; 184; 186). Изображения человека-птицы поражают удивительным стилистическим единообразием. Отличительные детали незначительны и не меняют смыслового содержания образа. Все фигуры выполнены резной техникой и носят подчеркнуто итифаллический характер, как бы символизируя собой идею плодородия (123, 5). Человеческое тело венчает схематично трактованная птичья голова. Ноги согнуты в коленях, а руки — в локтях (показаны в характерном движении взад-вперед). Эти существа как бы танцуют. Рисунок на Тутальской писанице может быть сопоставлен с центральным изображением на плите из Тасс-Хаазы в Хакассии (Липский, 1961, рис. 2; Леонтьев, 1978, с. 100). Этот сюжет нашел свое воплощение и в пластике (Студзицкая, 1969а). Рассматриваемые птицеголовые фигурки сопоставимы также с образами, известными в этнографии обских угров (Чернецов, 1971, с. 89) как изображения предков в птичьих масках, с крыльями, исполняющих во время весенних праздников «птичьи» песни и танцы. Эти архаичные обряды носили тотемический характер.

Что касается других образов и сюжетов томских писаниц, появление которых можно связывать с бронзовым веком (изображение лыжника, лодок с людьми и др.), то их анализ будет дан в разделе «Бронзовый век Восточной Сибири». Здесь отметим лишь, что в наскальном искусстве урало-западносибирского очага полностью отсутствуют изображения рыб.

Восточная Сибирь занимает 7,226 млн. кв. км, т. е. почти треть площади нашей страны, простираясь с юга на север от границы Монголии до мыса Челюскин (около 3000 км) и с запада на восток от левых притоков Енисея до низовьев Колымы (около 3500 км). Восточный рубеж региона, являющийся и западной границей Дальнего Востока, идет по хребтам Становому, Джугджур, Колымскому. Три четверти территории Восточной Сибири составляют горные массивы и плоскогорья. Низменности занимают значительные пространства на западе (долина Енисея и окраина Тазовской низменности), на севере (Таймырская, Яно-Индигирская и Колымская низменности) и в бассейне Лены (Центрально-Якутская низменность).