Если культ медведя вырос преимущественно на тотемической основе, то культ лося имел в основном промысловый характер, хотя не исключено, что у некоторых родов он тоже был когда-то тотемом (Косарев, 1981, с. 250–253; 257–259). Кроме того, образ лося, олицетворяя источник жизни, светлое начало, переплетается с солнечным культом, с представлениями о небесной сфере.
Образы других диких животных. Обособленную группу изделий мелкой глиняной зооморфной пластики эпохи поздней бронзы представляют фигурки с городища Абрашино I на правом берегу Обского водохранилища (Молодин, Соболев, 1983) и изображения с Шайтанского городища в верхней части р. Кети (Мошинская, 1973). Абрашинские фигурки (6 экз.), незначительно отличаясь, выполнены в единой, крайне условной изобразительной манере. Размеры их очень устойчивы — 6,2–6,6 см. Туловище в разрезе округлой формы, бока, за исключением одной скульптурки, у всех выпуклые. Параболоидной кривой очерчены головки, а по бокам подтреугольными выступами обозначены, видимо, передние и задние лапы. Звери как бы распластаны. У четырех изображений в приостренной части имеются миниатюрные (около 1 мм) углубления. В одном случае вместо ямочки сделан сосцевидный налеп. В общей моделировке фигурок обращает внимание одна деталь, а именно прочерченная с одной стороны вдоль туловища довольно глубокая бороздка (на одной фигурке их даже пять). Очевидно, в глазах древнего мастера нанесение этого символа имело особо важное значение.
Городище Абрашино I и найденные там фигурки относятся к ирменской культуре. Аналогичное изображение встречено на поселении Ирмень (Молодин, Соболев, 1983). Семантика этих фигурок не ясна, но авторы обращают внимание, что характеризуемая пластика обнаружена на тех ирменских памятниках, где отмечены следы бронзолитейного производства. Возможно, изготовление этих глиняных фигурок было предопределено какими-то ритуалами, имеющими отношение к изготовлению металлических предметов.
Миниатюрная, высотой 3 см, глиняная фигурка северного оленя происходит с Шайтанского городища в верховьях Кети, относящегося к переходному времени от бронзового века к железному. Изображение сохранилось не полностью: обломаны голова и передние ноги (Мошинская, 1973). Сопоставление этой фигурки с этнографическими материалами позволило В.И. Мошинской рассматривать ее как детскую игрушку, изготовленную для мальчика.
Оринтоморфные изображения. Мотив водоплавающей птицы был широко распространен в древнем искусстве лесной полосы Европейского Севера, Урала и Западной Сибири (Гурина, 1972). Этот сюжет наиболее полно отражен в скульптуре Среднего Зауралья и в уральских писаницах. Скульптурными изображениями водоплавающей птицы украшалась прежде всего деревянная утварь. На Горбуновском торфянике найдены ковши и ложки, ручки которых украшены головой птицы (Эдинг, 1940, с. 34–44). В отличие от лосиных голов они лишены деталей и лишь своим силуэтом передают образ, имеющий устойчивую иконографию. При изготовлении этих предметов мастер добивался органического слияния птичьей головы с «телом»-сосудом. Некоторые из них отличаются особым изяществом, например, ковш с головой лебедя (рис. 122), другие менее совершенны, но в целом они составляют единую группу скульптуры, выполненную в определенной художественной манере, основу которой составляет силуэтный стиль, известный в лесной полосе с неолитической эпохи (Мошинская, 1976, с. 99).
Рисунки птиц известны на керамической посуде, где они вплетаются в ритмически повторяющиеся орнаментальные мотивы (Эдинг, 1940, с 69–72; Мошинская, 1976, с. 30–32). На зауральской керамике изображения плывущих птиц встречены в двух вариантах: схематизированные и более сложные; они выполнялись оттисками гребенчатого штампа. Рисунки птиц имеются и на памятниках Среднего Приобья. На одном сосуде из Самуся IV нарисована водоплавающая птица (Матющенко, 1973б, рис. 63, 9, 10). Рисунок выполнен желобчатой техникой. Птица показана в профиль с высоко поднятой головой и вертикально поставленным крылом. Тело дано в виде овала с крестом. Это — солярный символ, М.Ф. Косарев предполагает связь характеризуемого рисунка с тотемическими культами (Косарев, 1981, с. 254). По такой же иконографической схеме изготовлена и бронзовая фигурка птицы из Самусьского IV поселения: длинная шея, крючковатый клюв, поднятое крыло. Оперение хвоста и крыла передано отростками. Каноничность этой схемы подтверждает и рисунок птицы, выбитый на 5-м камне Томской писаницы (Окладников, Мартынов, 1972, рис. 81).
Интересен сосуд, найденный в жилище 5 поселения Тух-Эмтор в Васюганье (Кирюшин, Малолетко, 1979, рис. 13, 1), на котором с четырех сторон даны изображения хищной птицы. Голова и туловище выполнены в рельефе, крылья и хвост обозначены гребенчатым штампом. Ю.Ф. Кирюшин считает, что сосуд имел отношение к бронзолитейному производству, о чем свидетельствует, по его мнению, толстый слой нагара в верхней его части и сохранившиеся в жилище следы литья. Изображен скорее всего орлан-белохвост или коршун.
Птицы известны также на глиняной посуде поселения эпохи бронзы Тух-Сигат IV в Верхнем Васюганье.
В одном из жилищ этого памятника среди предметов бронзолитейного комплекса найден пятигранный сосуд, на каждой грани которого в традиционной манере (сочетание пластических и графических приемов) выделены фигурки птиц (?), вплетенные в общую орнаментальную канву. На закраинах венчика — зооморфные изображения, выполненные в рельефе (Кирюшин, 1983).
Изображения птиц характерны и для культур раннежелезного века. Обычно их делали из бронзы, в фас, с широко расставленными крыльями (как на тухэмторском сосуде), нередко они имели антропоморфные черты (Косарев, 1981, с. 254). Многие исследователи рассматривают их как прообразы обско-угорских тамг (Симченко, 1965, с. 3–4; Чернецов, 1971, с. 79).
Образы домашних копытных. Иную сюжетную направленность получает в бронзовом веке искусство населения лесостепных районов Тоболо-Иртышья. Более активные контакты с культурами степной полосы обусловили появление в нем таких образов, как конь и баран. Так, очень выразительна сланцевая голова лошади из Прииртышья, представляющая собой верхнюю часть какого-то составного культового предмета (рис 121, 11). Умелое сочетание высокого и низкого рельефа позволило мастеру достичь большого изящества в передаче образа. Два других изображения конских голов венчают каменные жезлы или песты. Экземпляр, найденный на берегу р. Бухтармы (Мошинская, 1976, с. 70), имеет длину около 50 см. Здесь прослеживается воздействие бронзового литья: это резкие, как бы нарочито выступающие грани, моделирующие морду животного. Сопоставление этого изображения с иртышской скульптурой говорит о единстве приемов трактовки образа; детали морды выполнены в рельефе, акцентирована вздыбленная грива животного и поднятые кверху уши. В той же манере вырезана голова лошади меньших размеров на каменном песте из Семипалатинского музея (Черников, 1960, рис. 21). Стилистически к этим скульптурам примыкают еще два зооморфных изображения из Прииртышья, одно из которых, по предположению В.И. Мошинской, передает голову верблюда (Мошинская, 1976, с. 70).
Все эти изделия — случайные находки, и поэтому датировка их затруднена. Тем не менее, они составляют компактную группу каменной скульптуры, стилистической особенностью которой является трактовка деталей выступающими плоскостями. Это позволило В.И. Мошинской (1976, с. 72) сопоставить их с антропоморфной фигуркой из Нуры, выполненной в той же манере сочетания высокого и низкого рельефа, что и голова коня из Омского музея. Нуринскую находку В.И. Мошинская убедительно датирует эпохой бронзы, привлекая в качестве аналогий одну из антропоморфных скульптур Самуся IV и человеческую фигурку на навершии бронзового ножа из могильника Ростовка в низовьях Оми. Композиционно иртышские каменные песты сопоставимы с рассмотренными ранее пестами, увенчанными медвежьими головами. Возможно, они принадлежат к тому же кругу тотемно-фаллических культовых изделий.
