Не могу поверить, что уже три дня живу с ними. Будет тяжело, но я бывала в ситуациях и похуже.

Ducati наконец увозит меня из города вглубь Рейвенвуд-Хайтс. Я прибавляю газу и превращаю ревущий двигатель в мягкое гудение. Кругом дома, и мне совсем не хочется ночевать за решеткой из-за жалоб на шум. Эти богатые люди могут быть мудаками, и они, не колеблясь, попытаются преподать мне урок о нарушении их покоя. Такие дети, как я, которые не могут позволить себе бороться с правовой системой, становятся идеальными мишенями, и эти богатые засранцы получают от этого удовольствие.

Я оглядываюсь, пытаясь привыкнуть к своему новому окружению, когда сзади меня подкрадывается черный внедорожник. Я смотрю в свои зеркала, прежде чем незаметно оглянуться через плечо, понимая, что это Escalade — и чертовски сексуальный. Я девушка, которая любит автомобили. Таких девчонок не так уж много, но, когда автомобили, байки, лодки и все, что имеет мотор, является формой побега, которая может увести меня от всей этой ерунды, я склонна сильно и быстро падать. Вот почему я люблю свой мотоцикл, как будто это мой первенец.

Не желая быть сбитой на дороге, я отхожу в сторону, чтобы позволить Escalade проехать, и, когда он это делает, я не могу не блуждать по нему глазами. Окна затемнены, настолько темны, что я уверена, что это незаконно, но в этом внедорожнике есть что-то такое, от чего невозможно отвести взгляд. По моей коже пробегает дрожь, и что-то кричит мне, что люди внутри этой машины пристально наблюдают за мной. Я ни хрена не вижу, но чувствую, как их тяжелые взгляды пронзают меня, как самые острые ножи, прямо сквозь мою душу.

Передо мной проезжает Escalade, и я не отстаю от него, сижу ему на хвосте и следую за ним по улицам. Я знаю, что не должна. Ощущение ползания мурашек по моей коже — это большой знак, говорящий мне, чтобы я немедленно пошла на хуй и тащила свою задницу домой. Но я не могу.

Я еду вместе с ним, прохожу каждый поворот, каждую прямую. Мы подъезжаем к светофору, и, как и тогда, когда он проезжал мимо меня, я снова чувствую их взгляды.

Свет загорается зеленым, и я следую за Escalade еще за один угол, пока он не подъезжает к кладбищу. Мои брови хмурятся. Кто, черт возьми, ходит на кладбище в это время ночи? Я медленно крадусь за ним, сохраняя некоторое расстояние между нами. Я смотрю, как он едет по кладбищу, и когда я ползу вперед за угол, я, наконец, вижу его.

Это чертова вечеринка.

Машины выстроились вдоль улиц, люди зависли, смех, визги, выпивка, пока богатые дети Рейвенвуд-Хайтс тратят всю ночь напролет.

Ухмылка растягивается на моем лице. Это самая отвратительная вечеринка, которую я когда-либо видела. Тусоваться на кладбище и напиваться до чертиков ужасно, но это полностью моя сцена. Я подкрадываюсь немного вперед, но играю умно. Я не знаю этих людей, и после того чувства, которое я испытала от людей в той машине, может быть, это не то место, где мне следует тусоваться сегодня вечером.

Я останавливаю свой Ducati, скользя в тень, отбрасываемую массивным каменным ангелом на вершине гробницы. Я выключаю свет и сижу, наблюдая, зная, что меня не увидят.

Escalade переезжает через бордюр и прорывается сквозь тусовщиков, и я не могу не задаться вопросом, кто же это, черт возьми, это. Секундой позже я смотрю, как машина останавливается, и толпа мгновенно стягивается ближе, как будто люди внутри — знаменитости.

Все четыре двери открываются, и когда из машины выходят четверо парней, мое сердце бьется быстрее, чем когда я смотрела на этих пятерых парней в переулке. В темноте ночи, покрывающей кладбище, почти невозможно разглядеть их черты, но ясно как день, что эти парни что-то значат здесь.

Водитель закрывает за собой дверь, и когда девушки стекаются к нему, он смотрит в мою сторону, его взгляд пронзает мой, но это невозможно. Он никоим образом не сможет увидеть меня в тенях, но каким-то образом видит, и по какой-то причине меня тянет к нему, как мотылька к огню.

Я резко втягиваю воздух, когда один за другим к нему присоединяются трое других парней и все смотрят в мою сторону, от их взглядов невозможно дышать.

Кто, черт возьми, эти парни?

Беда. Вот кто они.

Не желая ввязываться в эту чушь еще до того, как я пойду в школу, я разворачиваю байк. Только когда я прохожу полпути по улице, я снова включаю свет и, наконец, снова могу дышать.

Не знаю, что это было, но, черт возьми, я заинтригована. Мне нужно знать, кто эти парни, и я не позволю ничему встать у меня на пути.

Я не думала, что это возможно, но Рейвенвуд-Хайтс просто стал интересным.

На моем лице появляется хмурое выражение, когда я въезжаю на подъездную дорожку к дерьмовому дому Айрин и Курта с двумя спальнями. Я открываю изворотливый забор, который сдерживает тявкающую собаку, и вздрагиваю от пронзительного писка, который разрывает тихий район.

Я мчусь через лужайку перед домом, и мне приходится бежать к двери, прежде чем собака начинает кусать меня за лодыжки. Не поймите меня неправильно, я определенно собачница. Большую часть времени я не могу насытиться ими, но в этом есть что-то, что заставляет меня извиваться, чтобы уйти. Я не знаю. Может быть, из-за того, что он, кажется, постоянно наблюдает за мной, или как он всю ночь прыгает в окно моей спальни, царапая когтями стекло.

Я роюсь в лифчике в поисках ключа, который неохотно дала мне Айрин, и, открывая дверь, тут же стону, обнаружив, что Айрин и Курт сидят в гостиной. Сейчас уже далеко за полдвенадцатого ночи, и на мгновение я задаюсь вопросом, не сидели ли они, чтобы подождать меня, но быстро понимаю, что они ни разу не подумали обо мне с тех пор, как я вышла первым делом этим утром.

Мой желудок урчит, и я иду на кухню и не нахожу ничего ожидающего меня на столе. Я вздыхаю и поворачиваюсь к холодильнику. Может быть, они убрали ужин, но, просматривая полки, я ничего не нахожу.

— Как ты думаешь, что ты делаешь? — рявкает Айрин, внезапно вставая прямо позади меня на кухне. — Ты не видишь, как я роюсь в твоих вещах, так какого черта ты роешься в моем холодильнике?

Я оборачиваюсь, чтобы встретить ее ужасный взгляд.

— Я голодна, — ворчу я, немного сбитая с толку. — Я не ела с обеда.

— Ну, это твоя проблема, а не моя, — бросает она мне в ответ. — Дело в том, что я даю тебе крышу, под которой ты можешь жить. Ты уже используешь мою воду и мое электричество. Ты тоже не возьмешь мою еду.

Бля?

Я смотрю на нее с минуту. Она на самом деле?

Конечно же, кормить приемного ребенка — это просто здравый смысл, верно? Не поймите меня неправильно, я точно не изучала контракты между государством и приемными родителями, но наверняка там есть раздел, в котором говорится, что ребенок не должен умереть с голоду. Как они думают, за что они получают чек в конце месяца? Это не только для того, чтобы скрыть свои неудобства. Это не просто то, что помогает утолить их зависимость от алкоголя и азартных игр.

Трахни меня.

Я смотрю на нее пустым взглядом, испытывая искушение проигнорировать ее, схватить пачку крекеров и уйти в свою комнату, когда голос Курта раздается по всему дому.

— Чего ты ждешь? Она сказала тебе нельзя, а теперь иди. Выйди из моей кухни. Это запрещено для тебя.

Вы, наверное, шутите. Не в настроении начинать дерьмо сегодня вечером, я прохожу мимо Айрин, толкая ее плечом и слушая чрезмерно драматичный вой позади меня. Я ухожу в свою комнату, закрываю за собой дверь и запираю ее, прежде чем перепроверить, действительно ли замок работает. Я и раньше бывала в домах, где замок был только для вида, и в большинстве случаев это потому, что там есть придурки, которым нравится пробираться туда ночью.

Мне повезло, что у меня не было возможности заставить мужчину навязываться мне, но это не редкость с некоторыми другими девушками, которых я встречала в подобных ситуациях. Это одна из причин, по которой я научилась драться.