Услышав, что начальника уголовного розыска срочно вызывают в кабинет директора к телефону, дед Андрей с горечью пробурчал:

— И здеся тебе, сердешный, покоя нет... Распорядился бы передать, дескать, меня не нашли... Желаешь, я пойду и так отвечу?

— Нельзя, дедушка! — улыбнулся Никифоров. — Служба наша не позволяет обманывать.

— Ежели, конечно, служба, — со вздохом согласился дед Андрей, — тогда ладно... Хорошо больно ты рассказываешь...

А в зале Вадим Почуткин, воспользовавшись тем, что музыканты отдыхали, выскочил на середину.

— Товарищи, говорят, песня — душа народа. Давайте, споем.

И, помахав плавно рукой, словно заправский дирижер, затянул:

Со второго куплета Почуткина поддержала Тамара, затем еще несколько голосов, а в конце песни к ним присоединился уже весь зал.

Как раз в этот момент Никифоров осторожно притронулся к плечу своего помощника, старавшегося выводить самые высокие ноты.

— Анатолий, прервись на минуту... Я ухожу...

В полутемной раздевалке Никифоров, накидывая шинель, вполголоса давал распоряжения.

— Ты пока остаешься в клубе, веселье пусть продолжается. А мне тихонько, по одному, вызовешь сюда Котова, Владимирова, Тарабанского...

— Что случилось? — в голосе помощника нескрываемая тревога.

— Телеграфировали с Анциферовского разъезда: вооруженное нападение на вагон первого класса в ирбитском поезде. Ограбили ярмарочных торговцев... Я по телефону велел Рыжову запрячь в розвальни Левшу и встретить нас где-нибудь на Сибирском проспекте...

Около клубного крыльца Никифоров увидел Яшу и Юрия.

— Танцы вас, оказывается, не интересуют? И песни тоже? — строго сказал он, вытаскивая из своих карманов перчатки. — И простудиться не боитесь?.. А ну, марш за шинелями и шапками! И будем, как говорится, в полной боевой готовности. Сбор здесь.

Мороз в этот февральский вечер был не особенно сильный. Давая на ходу необходимые разъяснения, Никифоров почти бежал по дороге. Остальные едва поспевали за ним.

Угрозовские розвальни ждали оперативников на углу Сибирского проспекта и Второй Восточной улицы.

— На вокзал! Гони во всю мочь! — приказал Никифоров кучеру. — Мы должны обязательно поспеть к поезду.

Уже в розвальнях он распределил между всеми сегодняшние обязанности. Яше и Юрию было поручено не подпускать посторонних к вагону, в котором ограбили пассажиров. Конечно, и тому, и другому это поручение пришлось не по душе. Оба мечтали о более серьезном деле...

Когда Никифоров думал, что из Петроградской школы комсостава милиции к нему, несмотря на его просьбу, в ближайшее время не пришлют никого из выпускников, что обещанного ждут три года, он был не прав. Как раз о его заявке в этой школе помнили и искали среди курсантов подходящую кандидатуру. И выбор пал на Феликса Красовского...

...В девятом году по приговору царского суда отца Феликса, участника подпольной уральской социал-демократической группы, сослали на пять лет к Белому морю, в уездный город Кемь. Мать Феликса через некоторое время сумела добиться у министра внутренних дел разрешения, чтобы вместе с сыном уехать к мужу. Добирались они туда с большими трудностями. Из Архангельска наняли лошадей, потом шли пешком; перед Кемью, совсем обессиленные, встретили оленьи нарты. Это их и спасло.

Казенного мизерного пособия, полагавшегося отцу, на семью не хватало. А жизнь в затерянном на краю России городишке была невеселая и дорогая. Картошка и капуста ценились там на вес золота. Поэтому приходилось частенько подрабатывать: вытаскивать из воды бревна для строительства дороги, копать канавы, разгружать баржи...

В январе семнадцатого года мать Феликса, не выдержав трудностей, умерла. И с того времени он был неразлучен с отцом: и в Петрограде, куда они попали вскоре после Февральской революции, и в боях против генералов Краснова и Юденича, и на польском фронте.

Под Житомиром небольшой красноармейский отряд, которым командовал отец Феликса, угодил в засаду к бандитам из бывших петлюровцев. Отец сразу же упал, скошенный пулеметной очередью, а Феликс, раненный в руку, оказался в плену. Вместе с ним были схвачены еще несколько красноармейцев.

— Украинцы истинные есть?.. Поляки, которые признают пана Пилсудского? — спрашивал пропитым голосом бандитский главарь в генеральской папахе, размахивая палашом. — Коли есть, два шага вперед... Мы со своими не воюем...

Но ни один человек не вышел. Не вышел и Феликс. Хотя в анкетах всегда писался поляком. Правда, родился он не в Польше. Деда его еще в 1863 году за связь с повстанцами отправили из Варшавы «в места не столь отдаленные», на Урал.

Петлюровцы выстроили пленных у сарая, приказали им снять сапоги и расстреляли. Потом главарь в генеральской папахе, всмотревшись вдаль, ошалело крикнул:

— Тикайте!.. Красные!..

Вскочив на коней, перепуганные петлюровцы ускакали. И вот тогда полуживой Феликс выкарабкался из-под трупов. Все товарищи по отряду погибли.

После госпиталя он еще год прослужил в армии; добивал остатки банд, рыскающих по Украине. Из пулемета своей грохочущей тачанки, запряженной лихой четверкой гнедых, Феликс строчил по разным батькам-ангелам и батькам-лютым. Затем его откомандировали в Петроград в школу комсостава милиции. Школа эта первой начала готовить квалифицированные кадры для уголовного розыска страны. На ее алом знамени, рядом с гербом молодой Республики и милицейским значком, золотом горели слова: «Революционная законность, дисциплина, преданность заветам Октябрьской революции».

Успешно окончив школу, Феликс получил назначение на Урал.

— Жалко тебя отпускать из Питера, — признался ему на прощание начальник школы. — Парень ты боевой, да и упорство в учебе хорошее проявил. Но на Урале наши выпускники очень нужны. А ты сам оттуда, в местных условиях лучше разберешься...

...Все это вспомнилось Феликсу, когда он подъезжал к родному городу. За окном вагона синели Уральские горы, дымились трубы заводов. Вот громыхнула входная стрелка, лязгнули буфера, поезд остановился у знакомого вокзала. Забрав фанерный сундучок, в котором лежали кожаная тужурка, кожаная фуражка и смена белья, Феликс выскочил на перрон. Чтобы оглядеться после долгой отлучки, он решил идти пешком. Но оказалось, что внешне город не изменился. Только у некоторых улиц появились таблички с новыми названиями.

«Замечательно, что Губернаторская названа теперь именем Якова Михайловича Свердлова», — с радостью отметил про себя Феликс.

Отыскать двухэтажное здание уголовного розыска с конусообразной башенкой большого труда не представляло. Башенку эту Феликс помнил еще с тех далеких дней, когда покойная бабушка водила его мимо этого здания в костел.

...Услышав от неизвестного человека в милицейской форме, что ему нужен «лично начальник», дежурный почему-то замялся и неуверенно произнес:

— Товарищ Никифоров руководит важным совещанием... Как упредить, коли срочно?

— Я подожду, — ставя на скамейку сундучок, ответил Феликс и улыбнулся.

Улыбка сделала его лицо совсем юным. И дежурный тоже улыбнулся. Оказывается, этот человек — парень простой. Да и по знакам различия принадлежит не к высшему, а к среднему комсоставу милиции. А то по угрозыску усиленно бродили слухи, что кто-то из «больших» приедет из Москвы и со всей строгостью потребует отчет о проделанной работе.

— Покурим покамест, — более смело сказал дежурный. — Трудно сметить, когда у начальника совещаться кончат.

— Не курю, — честно признался Феликс.

— Не может быть? — удивился дежурный. — У нас почти все курят... А вы сами откуда?

Ответить Феликс не успел. В дежурку с трубкой в зубах быстро вошел субинспектор Владимиров.