Архип Кичига в молодости был послушником в монастыре и готовился принять монашеский сан. Но однажды ночью в келье, в которой он жил, вспыхнула драка.
Монахам, сбежавшимся на шум и визг, Кичига и его сосед, дыша винными парами и шмыгая разбитыми носами, объяснили, что случайно запнулись о порог. Только разъяренный игумен, которого отец-эконом поднял с мягкой постели, не вняв этим заверениям, наложил на грешников суровое наказание. Они должны были в течение месяца отстаивать утрени и отбивать по двести поклонов.
Прошла неделя, и Кичига взбунтовался. Плюнув на наказание и на будущее монашество, Архип скрылся из монастыря.
Сразу после побега он сошелся с шайкой воров: ему, недавнему монастырскому послушнику, было хорошо известно, что и где хранится в церквах и когда туда лучше проникнуть.
Несколько раз Кичигу ловили, били смертным боем, сажали в остроги, ссылали в Сибирь — ничего не помогало. Наоборот, известность Кичиги в преступном мире после всех этих дел все возрастала. Перед семнадцатым годом он уже сам верховодил на Урале целой шайкой.
В штаб «Голубых улан» Кичигу в свое время приволокли в изодранной одежде, в синяках и кровоподтеках. Попался в уланские лапы несостоявшийся послушник случайно. Белогвардейские власти, боясь, что под Первомай в городе могут быть беспорядки и демонстрации, решили установить на колокольне кафедрального собора пулемет.
Но когда ночью пулеметный расчет «Голубых улан» (днем на виду у жителей этого делать не захотели) прибыл в собор, то нежданно-негаданно увидел там грабителей.
Вечером, явившись домой, Прохор со смехом рассказал отцу о Кичиге. Но Александр Гаврилович по-иному воспринял эту историю.
— Прошенька, — перекрестясь, сказал он, — пусти ты его, беднягу грешного, на волю.
— Папаша, — нахмурился Прохор. — Вы белены объелись?
— Вспомни, Прошенька, как я тебя из большого долга спас... Аль запамятовал?
Оказалось, что в бытность Александра Гавриловича церковным старостой Крестовоздвиженской церкви из ее кассы была изъята крупная сумма. Знал об этом один Александр Гаврилович и ужасно дрожал, боясь ревизии. Однако господь бог его выручил: перед пасхой церковь ограбили. И как потом стало известно, совершила грабеж шайка Кичиги. С тех пор староста поминал грабителей добрым словом во всех молитвах: недостающая сумма была списана за их счет.
— Так-то! — закончил Александр Гаврилович, — такие-то штуки творились... А все твои гулянки. Они на грех навели, спаси и помилуй!..
Прохор подумал-подумал... и выполнил отцовскую просьбу. Высшему начальству было доложено, что улик мало, и дело о попытке ограбить кафедральный собор прекратили.
И вот этот самый Кичига приветствовал сейчас Прохора в отдельном кабинете «Пале-Рояля».
XXIII
Прохор нервно снял очки, затем надел опять. Что хочет от него Кичига? А тот все тем же ласковым голосом продолжал:
— Да проходите, садитесь. Отведайте рыбки, хорошая рыбка... Из Тюмени, сказывают, санным путем приплыла.
— Спасибо, — невнятно поблагодарил Прохор, кусая губы. Только недавно он воображал себя повелителем вселенной, а теперь, нате вам, попался!
— Кушайте, сколько хотите... — услужливо суетился Кичига. — Так надолго ли на Урал пожаловать изволили?
Пока Прохор садился за стол, человек в блузе успел ощупать его и вытащить из кармана браунинг.
— Сие временно, временно, — успокоил ротмистра Кичига. — Опосля вам Гришка-Артист вернет, не беспокойтесь... А ты, Женька, — обратился он к большеносому, — кликни Галу и прикажи еще прибор и прочее, — как положено.
Когда большеносый Женька ушел, Кичига, устроившись в мягкое кресло, пояснил:
— Мы Женьку Кержаком зовем. Из села он кержацкого, что в семи верстах отсюдова... Да вы, Прохор Александрович, местный уроженец, про село то и сами хорошо наслышаны... Угрюмые люди там обитают, замкнутые, одним словом, староверы. Женьке строгости ихние надоели, и он, чтобы блаженство жития познать, метнулся в город. А Гришка-Артист — человек пришлый. С юга тепленького пожаловал. Все, забавник, представлять может: от граммофона начиная и кошачьим мяу-мяу кончая. Вот те крест! Недавно тутошние актеры в пользу беспризорных концерт учинили, так Гришка с актерами выступал, паровоз передразнивал... Пых-пых!.. Ух-ух!.. Ту-ту! Ту-ту!.. Я его на то святое дело от чистого сердца благословил, чтобы он разведал, куда выручку на ночь спрячут. Так нет — начал за какой-то напудренной певицей ухаживать и проворонил все на свете! Покажь-ка, лицедей несчастный, афишу концерта.
Гришка-Артист охотно достал из бокового кармана своей блузы желтый свиток и развернул перед Прохором.
— Фамиль Гришки не ищите — не найдете, — зевнул Кичига, обнажая редкие зубы. — Под псевдонимом играл. Вяземский у него был псевдоним.
Без стука распахнулась дверь, и вслед за Женькой-Кержаком в кабинет вошла высокая кареглазая девица с гладко зачесанными волосами. На вытянутых руках она держала поднос.
— А вот и Гала! — расцвел Кичига. — Мы из твоих дланей с превеликим удовольствием выкушаем...
Гала, не обращая особого внимания на его слова, расставила закуски, уверенно наполнила до краев тонкие бокалы.
— Теперь иди! — распорядился Кичига. — У нас сурьезный мужской разговор затевается.
Лишь Гала скрылась, старик наказал Женьке запереть дверь на крючок, а сам повернулся вполоборота к Прохору:
— Я ее от голодной смерти уберег. Так она, ягода, мне по гроб жизни теперь обязана...
Когда бокалы были опорожнены, Кичига, вытерев рукавом рот, пристально глянул на Прохора и покровительственным тоном спросил:
— Так почему же вы, Прохор Александрович, если не секрет, снова в город-то пожаловали?
— Я, простите, не понимаю вашего любопытства! — дернулся ротмистр.
— Поймете, Прохор Александрович, все скоро поймете, — улыбнулся хитро Кичига. — Ну, а если беседовать не имеется желания, то я самолично кое-что изложу.
И, к удивлению Прохора, старик довольно подробно и складно рассказал о недавней жизни Побирского в Сибири и даже припомнил кое-какие знакомые имена из преступного мира. Гришка-Артист и Женька-Кержак сидели молча и внимательно слушали. Видимо, были вышколены своим хозяином: когда он говорит, мешать не следует.
— Так что не таитесь, Прохор Александрович, — лукаво закончил Кичига, — нам многое известно.
— Откуда? — только и мог выговорить Прохор.
— Да от Васьки.
— Какого Васьки?
— Неужто лесника запамятовали?
— Лесника?! Он же...
— Именно, Прохор Александрович, именно! — поднял руку обрадованный Кичига. — Значит, к Ваське приезжали?.. Знавал я Ваську, знавал. Он меня и посвятил в ваши похождения. Герой, говорит, у нас гулял в Сибири. И еще добавил многозначительно: из твоего, мол, города герой. Не примечал, дескать, когда-нибудь здесь Прошку-Офицера? Побирского Прохора Александровича? Как же не примечал?.. Ведь я вас, Прохор Александрович, частенько в молитвах поминаю! Спасли вы меня. Поэтому своим долгом считаю благодарность вам засвидетельствовать. Как только узнал вас...
— Узнали?!
— Ну, положим, не сразу... Изменились вы отменно, похудели и борода к тому же. Вроде нашего Женьки-Кержака. Однако...
Кичига, кряхтя, выкарабкался из мягкого кресла и, подойдя к задней стене кабинета, легко отодвинул аляповатую картину с розовыми лебедями. За картиной оказалось круглое окошечко.
— Зрите, Прохор Александрович, — милостиво пригласил он ротмистра.
И Прохор, встав рядом с ним, увидел как на ладони и ресторанный зал, и эстраду, и свой столик, и Галу рядом с остроносой официанткой.
— Очки вы изволили снять, — шепнул Кичига. — И лишь тереть их платочком стали да губки покусывать при этом, я и признал... Когда вы меня из штаба «Голубых улан» на все четыре стороны погнали, тоже губки кусали аккурат таким же манером.
— Что с лесником? — быстро спросил Прохор.
— Господу душу отдал, — вздохнув, перекрестился Кичига.